Галина Лифшиц - И в сотый раз я поднимусь

Тетин начальник вызвал несчастную женщину и объявил ей об увольнении, не скрывая причины.

– Мне тут евреи не нужны, – объяснил он.

Оглушенная новым горем, отправилась тетя на прием к начальнику академии, славному боевому генералу, давно знавшему ее – еще с довоенной поры.

– Мне увольняться? – только и могла выговорить она, ступив на красный ковер строгого генеральского кабинета.

– Иди, Танечка, работай. И ни о чем не волнуйся, – успокоил ее тот, кто знал настоящую цену жизни.

Тетя осталась на прежнем своем месте, начальника факультета перевели командовать другим факультетом.

Прошло несколько лет.

Наступили времена хрущевской оттепели.

Тетин давний гонитель рассказывает в тесном дружеском кругу анекдот про кукурузу, любовью к которой прославился новый лидер советского народа. В принципе времена помягчели настолько, что анекдоты не могли привести рассказчика к высшей мере наказания, как это систематически происходило в недобрые прежние десятилетия. Но именно в той дружеской компании нашелся некий доброжелатель, донесший куда надо, какие истории распространяет представитель воинской верхушки страны. Начальника факультета лишили генеральского звания, разжаловали в рядовые без права на получение генеральской пенсии. Единственное место, куда он смог устроиться работать, было место сторожа на лодочной станции.

У этого сюжета было свое продолжение, о котором Саше довелось узнать позже. Через пару лет после несостоявшейся ее свадьбы с Немчинкиным, когда все забылось и быльем поросло, сидели они в теплом семейном кругу на просторной дачной веранде и слушали «вражеские голоса», как принято было тогда называть западные радиостанции. В Москве слушать их было попросту невозможно: глушили. А за городом, видимо, не получалось, поэтому каждый вечер долгого летнего подмосковного дня сопровождался привычными звуками: легким потрескивание радиоэфира и доверительными интонациями русскоговорящих чужеземных дикторов.

Объявили, что выступать сейчас будет известный правозащитник, борец за права евреев, генерал такой-то.

Тетя замерла в изумлении.

– Сашенька, слушай, слушай внимательно! Это тот самый, который меня с работы выгонял из-за национальности. За рубеж выбрался, правозащитник мой! Жаль, не поняла я тогда, что он меня защищал. Напраслину на него подумала! Вот сукин сын!

Все немножко вслушались в топорную речь далекого от Отчизны генерала-диссидента.

– Если он защитник евреев, то я антисемитка, – подытожила тетя.

Конечно, о таком, как Витька, полагалось просто забыть. И как можно скорее. Саша всеми силами старалась отвлечься. В юности раны затягиваются быстро.

Готовясь к зимней сессии, Саша случайно наткнулась на слова Демокрита: «Враг не тот, кто наносит обиду, но тот, кто делает это преднамеренно».

– Это о нем, – поняла Саша.

Она именно так и вспоминала о своем женихе – враг.

И с каждым днем враг уходил от нее все дальше и дальше.

Навсегда.

После экзаменов Саша поехала на Домбай. Собирались туда со всей страны любители на свой страх и риск испытать острые ощущения. Увлечение горными лыжами массовым пока не стало. В иностранных фильмах показывали иногда роскошные альпийские отели, лыжников и лыжниц в ярких стильных костюмах. Днем они лихо скатывались с головокружительных вершин, вечерами собирались у камина и красиво выясняли отношения… В этих картинках, безусловно, виделся особый шик. И все же никогда раньше Саше не пришло бы в голову трястись зимой на поезде полторы тысячи километров, селиться на турбазе, совсем не такой комфортной и уютной, как в кино, да еще вставать на лыжи и сигать на них с почти вертикальной поверхности. Для этого она была не очень ловкой и слишком осторожной.

Красота местности околдовывала. Вечерами всегда шел густой снег. Казалось, его хватит на то, чтобы весь грязный мир, оставшийся далеко-далеко, был погребен под толстым слоем снежинок. Утром же светило солнце, можно было загорать.

Компания подобралась веселая. Почти все парни приехали с гитарами. Саша смеялась чужим шуткам, подпевала песням. На сердце было пусто и холодно.

В первый же день она решила, что обязательно встанет на лыжи и скатится. Случится что – и плевать. Боязнь и ощущение опасности совершенно покинули ее.

Она предупредила инструктора, что это ее первый опыт. Тот давал какие-то указания, Саша ничего не слышала. Смотрела, как двигаются другие, уверенная, что у нее все равно ничего не получится, да и не надо.

– Ну, давай, пошла, – опасливо сказал инструктор, не понимая Сашиного настроя.

И она полетела. Оказалось, тело само знало, как двигаться, если ему не мешать страхом и скованностью.

Спуск длился какие-то мгновения, минут семь. Но это короткое время проживалось не как обычно на твердой почве в привычной обстановке.

Саше хотелось повторять и повторять полеты.

Дверь в прошлое закрылась. Оглядываться не имело смысла. Она и не думала оглядываться.

А что означает закрытая дверь за твоей спиной? Только одно: ты в преддверии чего-то нового.

Так и получилось.

В нее влюбился студент-медик. Не отходил ни на шаг. Крепкий, красивый, надежный, трогательный в своей влюбленности.

Перед возвращением в Москву он предложил Саше стать его женой.

Ей было с ним необыкновенно спокойно. А больше всего на свете ей хотелось покоя.

– У нас будут красивые дети, – улыбнулась Саша будущему мужу.

Ну, разве это не самое лучшее обещание в ответ на признание в любви?

Вернувшись, они немедленно оповестили родных о своем решении. Удивительно: никто не был против. Тетя, как оказалось, семью Антона знала давно: когда-то работала под началом его деда.

И вообще получилась настоящая ирония судьбы: Антон оказался сыном генерала и генеральским внуком к тому же. То есть на редкость завидной партией. И все произошло само собой, без усилий, продумывания ходов и расставления капканов на крупную дичь (как называли женихов, подобных Сашиному, ее одногруппницы).

Антону оставался год до окончания института. Потом, пройдя положенную годичную интернатуру, он, согласно семейной традиции, собирался стать военврачом.

В марте состоялась свадьба.

В декабре родились близнецы, девочка и мальчик, Элечка и Ромочка. Полный набор.

Саша больше не чувствовала себя одинокой. Она была счастлива. Теперь у нее было все, о чем только можно мечтать.

Вообще уровень притязаний людей в те времена способен поразить нынешних мечтателей своей скромностью.

Пределом вожделений заядлых материалистов были отечественная машина и квартира-дача. Дамы мечтали о сущих пустяках: импортной косметике, туфлях-сапогах и модной одежде, которая свободно, а не через алчных спекулянток, продавалась бы в магазинах. Все материальное доставалось огромными усилиями, на которые уходили лучшие годы жизни.

Саше очень повезло в направлении ее интересов. Ее воспитала женщина, когда-то потерявшая самое дорогое. Саша знала, что деньги и вещи – это, конечно, хорошо, но ни за какие деньги не купишь любовь, доверие, нежность. Не мог смысл жизни человека сводиться к накопительству и стяжанию. Зачем-то людям, как самое ценное и ощутимое, давалась душа. Душу необходимо было питать в первую очередь. Только чем и как? Этот вопрос оставался открытым.

Правда, одна мечта, глобальная, руководящая всеми ее устремлениями, постоянно грызла душу. Саша мечтала увидеть весь мир. В раннем детстве на полу ее комнаты лежала карта мира. Девочка путешествовала по океанам, морям, горам с причудливыми названиями, беспрепятственно пересекала границы, говорила со всеми людьми мира на их языках.

Осознавать, что в сложившихся условиях свободно путешествовать не удастся, было непроходящим разочарованием.

Когда появились дети, Саша мечтала, что пусть не она, пусть они увидят весь многоцветный манящий мир. Не может быть, чтобы и им пришлось всю жизнь провести за железным занавесом.

Возвращаясь к себе т о й из нынешнего времени, Саша многому удивляется: взрослости совсем юной матери, отсутствию жалости к себе (не нагулялась, мол) и иррациональной убежденности, что жизнь скоро переменится. Никаких внешних оснований для такой убежденности не было. Однако ветер перемен чуялся. Его ждали, звали, на него надеялись.

С появлением детей Саша ощутила свою полную зависимость от жизни. С долгожданным счастьем в мир ее вошло чувство полной несвободы, связанности по рукам и ногам. Она с раннего детства усвоила, что рассчитывать может только на себя. Она верила своему мужу, думала прожить с ним до старости, вырастить детей, внуков, увидеть правнуков. При этом все ее усилия были направлены на достижение материальной независимости. Всякое бывает, а дети, раз осчастливили ее своим появлением, могут всегда положиться на мать. Все теперь подчинялось детям.

Саша вновь стала боязливой и осторожной, не верила самой себе, вспоминая, как бесстрашно слетала с гор. Она теперь должна была предвидеть даже малейшую опасность, могущую причинить вред ребенку: от слишком горячей или слишком холодной пищи до сквозняка, инфекции, невнимательного врача, плохо проветриваемого помещения и так далее. Все это устроила всеобщая мать-природа. С появлением младенца на свет у новоявленной матери тут же включается инстинкт его защиты. Он-то и дает силы обдумывать отныне каждый шаг.

Однако инстинкт инстинктом, а надо было еще и учиться, писать курсовые, сдавать экзамены. Муж очень помогал, вставал к малышам по ночам, давая Саше выспаться. Хотя ребята им достались сознательные: по ночам в основном спали, болели редко, ели хорошо, радовались родителям, сияя беззубыми улыбками, играли друг с другом.

Ночами Саша просыпалась, вслушивалась в едва различимое в сонной тишине младенческое дыхание. Она начала понимать, что все они пришли в этот мир не случайно. А зачем? За счастьем? За радостью? За неведомой удачей?

Ответа она не знала. Просто вспоминала всю цепочку рождений тех, кто пришел в жизнь, чтобы потом на свет появились ее дети.

Она записывала семейные истории в специальную тетрадку, чтобы потом передать ее выросшим детям.

Так или иначе, но получалось, что всех, составивших семейное древо ее близнецов, вполне могло бы и не быть.

Семья ее папы до войны жила под Смоленском. Немцы дошли до них в два счета. Городское руководство эвакуацию организовать не успело. Сами смылись по-быстрому, а жителям предоставили самостоятельно решать, как спасаться. Старший сын Иосифа и Берты (будущих деда и бабушки Саши) уже был в армии. Младший, шестнадцатилетний, еще оставался с ними. Иосиф был намного старше своей Басечки, у него имелся военный опыт. В 1914 году он служил в военном оркестре, играл на кларнете и попал в немецкий плен. Воспоминания о жизни в плену он сохранил в памяти как лучшие годы своей жизни. Их поселили на хуторе, дед ухаживал за лошадьми. Каждое утро работники вместе с хозяевами пили кофе со свежевыпеченными булочками. Дед, воспитанный в большом страхе перед Богом, имел возможность совершать свои молитвы столько, сколько положено. Днем каждый перекусывал поблизости от того места, где работал, а вечерами снова собирались вместе за красиво накрытым столом, беседовали дружески. Дед хорошо говорил по-немецки. Вот он и предложил:

– Зачем нам бежать? Будем жить, как жили. Немцы такие культурные люди. Худа не будет.

Но Басечка, худенькая и болезненная, всегда полагавшаяся на мужа, почему-то твердо решила:

– Немедленно уходим. Бросаем все и уходим.

Так они и сделали. Бежали, взяв только самое необходимое. Их подобрал какой-то грузовик, после долгих мытарств оказались они в тылу, откуда через год с небольшим Сашин папа ушел на фронт.

Все их еврейские родственники и соседи, оставшиеся «жить, как жили», были расстреляны немцами в первые дни оккупации.

Старшему папиному брату было суждено погибнуть под Сталинградом.

Если бы бабушка не решила бежать, погибли бы и все они, вместе с папой. Исчез бы с лица земли их род.

Отец довоевал, получил несколько серьезных ранений, но дошел до Праги. Это для тех, кто был на фронте, значило многое: на Прагу наших ребят направили уже после объявления конца войны. Эсэсовцы, не желавшие сдаваться, затеяли в Праге боевые действия. Чехи умоляли о подкреплении, кричали по радио: «Русские братья, на помощь! Русские братья, на помощь!» Русские братья, как обычно, на помощь пришли. Много их полегло, уже переживших радость победы и надежду на возвращение…