– Нет уж, пусть знает, – смеялась Эмилия. – У меня свои резоны, подожди. Ничего с ней не будет. Ты еще маму мою не изучила.

Она потащила Сашу к матери, которая увлеченно возилась на кухне.

– Поговорить надо, мам, – предложила, усаживаясь за огромный семейный обеденный стол, на котором уже стояли только что испеченные плюшки.

– Бери, – велела Эмилия Саше.

Та уцепилась за плюшку, как за якорь спасения: по крайней мере, руки и рот заняты. Можно молча жевать и наблюдать за трагедией.

Эмилия вела речь по-венгерски, но все было, в общем-то, понятно.

– Хочу тебе только сказать, мам, что наш с Сашей отец – еврей. Все.

Марика села за стол и закрыла лицо руками. Саша повернулась к Эмилии и толкнула ее локтем: смотри, мол, что ты наделала.

Сестра подняла ладонь, успокаивая.

Послышались судорожные звуки.

– Плачет, бедная, – с состраданием определила Саша.

Но никакие это были не слезы. Марика смеялась, как совсем недавно смеялась ее дочь.

– Вот так мне и надо, дуре грешной, ведь все предупреждали: и священник, и ты, – Бог посмеется. Вот и посмеялся, – переводила Эмилия причитания матери.

Та вдруг остановила свои причитания, задумалась.

– А ты ведь православная, как же так? – обратилась она к дорогой гостье. – Значит, я все правильно сделала тогда? Бог меня вразумил?

– Я сама так решила. Никто не возражал. Папа был очень хороший человек, добрый, скромный, – сказала на всякий случай Саша.

– А то я не знаю, – снова рассмеялась Марика. – Уж мне ли не знать, какой у вас папа!

– Наконец-то! – воскликнула между тем Эмилия. – Наконец-то ты как человек рассуждать стала, а то, бывало, как заведенная: тот плохой, этот плохой, там враг, тут враг. И вот что я тебе, мамочка, скажу для полного веселья: у Миклоша, мужа моего, мама еврейка. Мы все тебе говорить боялись. Так что внуки твои… Сама понимаешь.

– Ой, что делается-то! – схватилась за голову Марика. – Почему ты раньше мне не сказала? Я ж ей, наверное, все уши прожужжала про Белу Куна и остальных. Она со мной соглашалась…

– Да она их сама, этих коммунистов, терпеть не может. И потом – попробуй тебе что скажи поперек!

– Стыд-то какой! Теперь-то мне понятно, почему не привел Господь с папой твоим свидеться. Из-за злости моей окаянной. Я б ему тоже наговорила… испортила бы все. Так хоть вспоминали друг о друге самое лучшее… И Сашеньке вчера голову морочила… Прости меня, деточка!

– А у меня прощения не просишь! – заревновала Эмилия.

– У всех попрошу! Видите, что бывает, когда осуждаешь кого? Сам же и получаешь…

– …Тем же концом по тому же месту, – подытожила дочь.

4. Ириска

Спустя несколько лет именно в доме Эмилии развязался еще один узелок. Совсем уже стершийся, забытый, ненужный узелок. Но почему-то пожелал развязаться.

В отеле на Балатоне часто гостила дружелюбная и общительная американская журналистка. Звали ее Айрис Киш. Айрис – это название цветка по-английски. По-русски – Ирис. Красивое имя. Почему-то у сестер она стала называться Ириска. Ей очень понравилось новое имя, когда она узнала, что ириска – это такая вкусная конфетка. Откликалась с удовольствием. Саша даже специально для нее привезла как-то из Москвы настоящие ириски. Все остались очень довольны. Фамилия ее вызывала вопросы. Киш – по-венгерски «маленький». Может, у Айрис венгерские корни? Ириска не знала ничего, кроме того, что предки когда-то попали в Америку из Европы, что и так вполне понятно.

Ириске очень нравилось бывать в обществе сестер. Она знала их историю, хотела даже написать о ней в каком-то журнале, расспрашивала о подробностях: кто что подумал, кто что при встрече сказал.

– Как бы я хотела тоже быть вашей сестрой, девочки! – не раз восклицала Ириска.

Сестры очень тепло к ней относились, и правда почти по-сестрински.

И вот однажды вечером сидели они втроем в саду и пили чай. Естественно, заговорили о детях. Кто как устроился, а кто еще не при деле и как это страшно, и чем помочь. Нормальный разговор матерей. Ириска беспокоилась, что младший ее сынок, семнадцатилетний Джон, ничего не хочет, учится еле-еле и даже покуривает траву временами. Что с ним будет дальше, просто страшно подумать: перспектив не видно. Тут Саша вспомнила, что совсем недавно видела в Москве по телику передачу про немецких трудных подростков. Как их по договоренности привозят куда-то в Сибирь, в деревню, где нет ни удобств, ни дорог, ни, кажется, электричества, но зато – нет и наркотиков, и других благ цивилизации. А есть – природа, суровая погода, домашние животные, как то: коровы, козы, собаки, а также в большом количестве работа, которой невпроворот. По ТВ ребята выглядели вполне сытыми, здоровыми и даже не особо угрюмыми. Как-то даже криво улыбались на камеру. Перевоспитывались, видно, вовсю. Естественно, Саша поделилась свежей информацией с Ириской. Просто в шутку. Принялась, опять же в шутку, перечислять грозящие ее сыну блага: поймет, что такое хорошо, испытает себя, перестанет скучать и вдобавок выучит русский язык.

Ириска задумалась, а потом согласилась, что почему бы и нет. Только Сибирь – это, может, еще рановато, это успеем. А вот что, если отправить его в Москву, русский язык в университете изучать?

Вольному воля. Саша даже предложила остановиться у нее в квартире на первое время.

Ириска размышляла всерьез.

– Конечно, первое время без языка ему будет трудно. Одному плохо. Кроме тебя – никого. Хотя… У меня есть один знакомый в Москве. Лингвист. Может, ты слышала? Виктор Немчинкин…

Саша не поверила своим ушам. Вот уж мистика так мистика! Это же надо было незнамо где встретиться с американской журналисткой, которая и знает-то всего одного русского, да и тот – Немчинкин! Как это понимать? И зачем сейчас всплыло это забытое имя?

Ириска по Сашиному виду поняла, что случилось нечто невероятное.

– Неужели ты его знаешь? – воскликнула она.

Переживание было сильным, потому что случилось нечаянно-негаданно. Если бы не внезапность, Саша не сказали бы ни слова: к чему? Что было, то быльем поросло. Но сдержаться не получилось. Она коротко изложила историю своего давнего знакомства с Немчинкиным. Говорить приходилось по-английски ради Ириски. От волнения Саша с трудом подбирала слова.

– Так это был твой жених? – воскликнула Айрис. – И он так поступил? У нас такой человек потерял бы свою репутацию навсегда. Это же подлость! Преступление!

– А по-моему, это счастье для Сашеньки, что она не вышла за такого плохого человека, не родила ему детей, – взволнованно заметила Эмилия.

– Детей! Детей! – воскликнула вдруг Ириска. – Я вам сейчас расскажу… Вот было преступление – да? А я знаю – наказание! Crime and punishment! Как у вашего Достоевского!

И поведала им вестница судьбы о своем знакомстве с Немчинкиным.

Была она в Будапеште на какой-то гуманитарной конференции, там он к ней и подгреб. Общался, общался и общался. В конце концов Айрис даже подумала, что такое плотное внимание к ее персоне происходит неспроста, может быть, «таварисч» приставлен к ней от КГБ, или как там сейчас, по-новому. Но выведывать у нее все равно нечего, тайн ей никаких не доверили, поэтому она с интересом коммуницировала с коллегой. Кстати, он был на конференции с женой, тоже очень остроглазой особой. Так вот. Сидели они как-то довольно большой компанией за ужином и, естественно, говорили каждый о своем, личном. А именно, не смейтесь: о детях. Айрис с упоением делилась страданиями по поводу ленивого сына и дочери, у которой лишний вес, отчего она загружена комплексами по самую макушку. Немчинкин сидел один, без жены, и молчал. Ириска застеснялась, что не дает ему слова вставить, и спросила о его детях. После небольшой, ну, просто минимальной, паузы, которую можно было бы и не заметить, если бы не журналистская наблюдательность Айрис, Виктор сказал, что у него сын.

– Сколько ему лет? – проявила американка живой интерес.

– Двадцать.

– А что он делает?

– Учится в университете.

– А почему вы не взяли его с собой? Лето, каникулы…

– Он остался с бабушкой, она одна, – последовал скупой ответ обычно более чем разговорчивого участника конференции.

Перед сном Айрис почему-то вспомнила их беседу, и она ей очень не понравилась. Немчинкин явно не хотел говорить о сыне. А когда мы не хотим говорить о детях? Понятно когда! Когда у деток серьезные проблемы. Ириска рассуждала просто как Шерлок Холмс, применяя дедукцию. Родители как устроены? Если есть хоть малейший шанс, ну, микроскопический, чем-то похвастаться в плане своего бэби, ни один родитель его не упустит. Обязательно просвищет соловьем. И даже мелкая неприятность, причиненная любимым потомком, тоже может стать темой хвастовства. Молчат же о своих детях те, у которых все совсем плохо. Первое, о чем подумала опытная жительница Нью-Йорка, были, разумеется, наркотики. Наверняка сын Виктора увлекся наркотиками! Но она знала, что может помочь! Просто уверена была, что поможет! Потому что у нее в друзьях состоял знаменитый врач, вернувший к жизни кучу людей. Она даже о нем писала. Ириска решила, что пригласит несчастных к себе, в свою квартиру на Манхэттене, пусть ребенок полечится. Все в жизни поправимо, пока мы живы. Позитивный настрой взрастившей ее страны унывать не позволял.

Утром Ириске хотелось поскорей осчастливить Немчинкина, но первой встретился ей не он, а его супруга. Не важно! Пусть будет осчастливлен не отец, а мать! Так даже лучше, матери страдают еще больше, она знает по себе.

– Мы вчера беседовали с вашим мужем, – начала Айрис, поздоровавшись. – Он сказал, что у вас в Москве двадцатилетний сын. И – знаете – если у сына какие-то там проблемы… Ну, например, с наркотиками… Я могу помочь! У меня есть гениальный врач. Творит чудеса.

Пока добросердечная американка все это произносила, жена Немчинкина очень сильно менялась в лице.

– Он сказал, что у нас сын? – переспросила она и тут же расплакалась.

У Айрис просто сердце разрывалось на ее слезы смотреть. И еще она не могла понять, отчего ее бескорыстное предложение помощи вызвало такую странную реакцию.

– У нас был сын, – продолжала меж тем супруга Виктора, кое-как справившаяся с собой. – Был сын… да… Но он умер, когда ему исполнилось четыре года. От врачебной ошибки.

Вот ужас-то какой было все это слушать Ириске! Просто ужас!

Но только теперь она поняла, почему такая беда произошла у Немчинкина. Такое бывает с теми, кто причиняет другим намеренное зло. Ей об этом еще с детства говорили.

Надо сказать, что и Саша с Эмилией были в ужасе, в каком-то даже столбняке.

Ну, нет! Такого Саша ему не желала ни в коем случае! Это же самое плохое, просто чудовищное, что может с человеком случиться. Нет, нет и нет!

Внезапно Саша вспомнила, как она плакала, получив ту подлую открытку. Плакала и говорила, что желает ему, чтоб и он когда-нибудь испытал такое же горе, как сейчас она. Но у него-то – гораздо большее! Гораздо!

И еще – через столько лет, через почти четверть века, батюшки мои, вспомнила она, как говорила тете, что, даже если ему и будет плохо, она об этом не узнает.

– Узнаешь, – уверила тогда тетя.

Узнала.

Жутко стало Саше. Значит – точно. Любое зло, выходит, возвращается. И мстить не надо. Месть – не человеческих рук дело. «Мне отмщение, и Азъ воздамъ» – «Мне мстить, и Я воздам», – так ведь Господь сказал.

Но страшно было – оттого, что так открыто преподнесен урок жизни. И – почему через Айрис? Она случайный вестник или что-то еще, связанное с ней, готовит судьба?

И еще.

Странное ощущение испытывала Саша. Ужасалась, даже жалела Витьку, ведь он так мечтал о детях, по-настоящему тянулся к ним, они думали много ребятишек завести. Жесть!

Но при этом, зная Немчинкина, она почему-то испытывала потребность убедиться, что все это правда, что не обманула тогда его жена простодушную американку.

На следующий день после знаменательной беседы на лужайке Саша летела в Москву.

Едва переступив порог родного дома, она бросилась отыскивать старую записную книжку. Ей нужен был номер телефона той стародавней тетиной приятельницы, репетиторши, в прихожей которой подглядел Немчинкин ее, Сашин, телефон. Много лет, с того года, как умерла тетя, не звонила Саша по этому номеру. И надо же, по какому поводу пришлось! Ведь репетиторша была не только тетиной подругой, дружила она и с Витькиной мамой. Саша должна была узнать настоящую правду.

К телефону подошла Лариска, тут же узнала Сашу, обрадовалась, позвала в гости, несколько раз восхищенно повторив, как рада будет мама, когда ее увидит.