На той фотографии за их спинами наряженная елка с зажженной гирляндой.

Конечно, Рут знала, что все это выдумка – что все это не ее, – и все равно иногда доставала эту фотографию и долго глядела на младенца.

За годы пребывания в колледже ей пришлось продемонстрировать фотографии лишь несколько раз – и всякий раз после она тщательно заворачивала их в папиросную бумагу и укладывала на дно комода. И всякий раз это действие вызывало в ней такое волнение, что она едва сдерживала слезы.

Она понимала, что уже зависит от Карла и Аниты, зависит от молчаливых свидетелей, глядящих на нее с фотографий. Странным образом она полюбила их историю, полюбила этих двух молодых людей, которые обожали, боготворили друг друга – и любили ее, Рут, – которые любили мир завитков винограда и усиков-побегов, мир цветущих растений и зеленых листьев, мир теплиц, наполненных ароматом цветов и прохладой почвы, теплым воздухом, поднимающимся от горы перегноя.

А теперь она стоит на лестнице и не чувствует под собой ног. Она не помнит, как одолела последние несколько ступенек.

И вошла в комнату.

Питер протянул ей руку, она шагнула вперед и приняла ее.

Когда они коснулись друг друга, Питер крепко сжал ее пальцы, и на мгновение Рут снова вспомнила Карла с Анитой – неважно, были они когда-то или нет, – вспомнила, как они выходили из церкви в день своей свадьбы и смотрели в общее будущее.

А потом она отпустила их. Так ей захотелось, так вышло само собой. Она ведь никогда не знала их, никогда не любила их на самом деле и прекрасно это понимала.

– Как ты поживаешь, Рут? – спросил Питер.

– Отлично, – отвечала она. На лице застыла странная улыбка. – А ты как?

Она выдернула руку из его пальцев и принялась отчаянно рыться в сумочке, выделенной ей Салли, в поисках носового платка, потому что в носу вдруг нестерпимо защипало. Она приложила платок к глазам.

– Извини, – глухо проговорила она, спрятавшись за платок, но знала, что по лицу ее расплывается радость, которой она не в силах скрыть.

Приятель Салли, приобнявший ее у камина, удовлетворенно кивнул трубкой в их сторону:

– Вот это встреча, это я понимаю!


Вчетвером – Салли, Эд (так, оказалось, зовут ее забавного парня с трубкой), Питер и Рут – они отправились на вечеринку. Толпа юнцов набилась в чью-то квартиру – Рут даже не знала, к кому они пришли, снежная ночь промелькнула за окном автомобиля, смазавшись в белую пелену – вокруг все курили, пили, смеялись. Рут ничего не слышала, не понимала ни единого слова. Кто-то тряс ее за руку, что-то кричал ей в ухо.

– Что? – бессмысленно поворачивалась она. – Что?

Наконец, через несколько минут после того, как Рут и Питер молча смотрели друг на друга через комнату, Питер знаком позвал ее – показал, что он пойдет взять их пальто.

Рут нырнула в ванную. На узенькой полке над раковиной плотно стояли пузыречки с духами и кремами, кимоно, наброшенное на батарею, было щедро усыпано пудрой. Пахло женским потом.

Рут посмотрела на себя в зеркало.

Неужели все это наяву?

Выйдя на улицу, они с Питером остановились под ближайшим фонарем и повернулись лицом друг к другу. Вокруг густыми мокрыми хлопьями летел снег. Они теперь почти одного роста, Рут лишь на несколько дюймов ниже. Снег падал на его плечи, воротник, волосы.

– Ты знал? Знал, что это буду я сегодня?

Питер мотнул головой.

– Я уже не в первый раз пытаюсь найти тебя. Но сегодня я ничего не знал, – ответил он.

Рут поморгала, стряхивая налипший на ресницы снег.

– Что? – переспросила она.

– Ну да, несколько раз за эту осень, – отвечал Питер. – И еще в прошлом году. И в позапрошлом.

Рут почувствовала, что воздух к вечеру стал холоднее. Питер потянулся и взял ее за руку, сплел ее пальцы со своими.

Значит, ей не померещилось. Все это время ей казалось, что он где-то рядом… Но она решила, что это просто игра воображения, очень уж сильно ей этого хотелось.

А Питер продолжал говорить.

– Я приезжал сюда при каждом удобном случае. У меня нет машины, поэтому всякий раз, когда кто-то собирался сюда из Бостона, я напрашивался в попутчики.

«Тихо, молчи», – сказала она себе.

– В этом году я четыре раза видел тебя, – говорил он. – Один раз ты шла в библиотеку, один раз видел, как ты шла по дорожке возле почты в Нортхэмптоне, ты еще ела мороженое. Один раз на ступеньках в галерею, а один раз в Ботаническом саду. В саду ты была с какой-то девушкой, блондинка, гораздо ниже, чем ты. Ты была в голубом платье. С таким вот воротником.

И он руками показал крой.

«Да, то мое платье с матросским воротничком».

Страдания последних трех лет, одиночество – все разом всколыхнулось в ней. Она потянула свою руку назад.

Он был здесь, видел ее. И не заговорил с ней.

В ушах зазвенело. Она взялась руками за голову и закрыла глаза.

– Рут, я думал, ты ненавидишь меня, – сказал он, и в его голосе она услышала мольбу. – Я не знал, захочешь ли ты когда-нибудь разговаривать со мной. Рут, пожалуйста, убери руки от ушей. Посмотри на меня. Я не знал, как мне быть, что сделать. Я знаю, что совершил ужасную ошибку. И все это время я ненавидел себя.

Он оторвал ее руки и крепко сжал их.

– Пожалуйста, – молил он. – Не прогоняй меня, Рут.

Она перестала сопротивляться самой себе и упала на него – словно скатилась с горы, – прижалась головой к его груди.

Он крепко обнял ее.

– О господи, – выдохнул он.

– Только не плачь, – предупредила она.

– Не буду, – ответил Питер, но Рут слышала, как он плачет.

И сама разревелась.

Чувствуя рядом его знакомое тело, запах его кожи, снова чувствуя его рядом, она не могла больше выносить воспоминаний о том, что утратила его навсегда. Шерстяное пальто, к которому прижималась ее щека, было шелковистым на ощупь.

– А если бы сегодня это была не я? – спросила она. – Тогда что?

– Я не знал, что это будешь ты. Эд просто сказал, что отправляется на свидание – с какой-то девчонкой, с которой они дружили еще дома, – и попросил меня пойти с ним. Я же цеплялся за любую возможность. Я стремился увидеть тебя и знал, что однажды так и случится и мне хватит храбрости заговорить с тобой. А когда ты спустилась вниз, я просто не мог поверить, что вижу тебя. Просто не мог поверить.


Эд отдал Питеру ключи от машины. Судя по всему, он наслаждался доставшейся ему ролью – стрелочника, воссоединившего Питера и Рут, – и сказал, что доставит Салли обратно в Талбот-хаус, а потом с кем-нибудь сам доберется до Бостона. Питер вел машину сквозь пургу, пока они не добрались до какого-то мотеля на окраине Нортхэмптона – у входной двери уныло горел желтый фонарь, неподалеку поблескивал замерзший пруд. Рут вжалась в сиденье, стараясь казаться невидимой, и наблюдала в окно, как Питер прошел заплатить за номер и взял ключи. Да, в те времена в некоторых заведениях нельзя было вот так запросто остановиться в одном номере, если вы не женаты – требовалось предъявить обручальные кольца.

У нее будут неприятности, если она не окажется вечером в Талбот-хаусе к часу, когда запирают на ночь двери – впрочем, можно будет сослаться на снегопад. Скажет, что застряла где-нибудь, а телефон вышел из строя.

Да и какая разница, дама-комендант их общежития все равно никому не станет названивать и жаловаться на ее поведение – звонить-то некому.

Над кроватью в мотеле висела картина – буря на море, на раме отчетливо виднелась крепко налипшая вековая пыль.

Они вошли в комнату, и Питер закрыл за ними дверь.

На кровати было колючее зеленое покрывало.

– Ну и пошлятина, – сказала Рут, – ужас какой.

И закрыла лицо руками.

Питер скинул пальто, завернул ее в него, обнял.

В комнате был стылый холод. Не снимая одежды, они забрались под одеяла. Все, что случилось с ними когда-то, все, что они потеряли, было теперь здесь с ними.

Они целовались, крепко обнимая друг друга.

– Прости меня, прости, – не переставая просил Питер.

Он погладил ее по щеке, по волосам. Рут расплакалась, и Питер потянулся одной рукой вытащить носовой платок из заднего кармана брюк.

– Теперь все будет хорошо, – сказал он ей. – Не плачь.


Потом она проснулась. Да, она и правда уснула, но что-то разбудило ее. Шум на улице? И тут она поняла, что это было. Не шум, а наоборот – тишина. Должно быть, снег все еще идет.

И возле уха голос Питера:

– Не спишь?

Она повернула к нему лицо. Нет, не может быть. Вот он Питер, с ней рядом.

Питер перекатился к ней поближе и прижался лбом к ее лбу.

– Рут. Ты выйдешь за меня замуж?

– Ну да. Да.

И она снова разревелась:

– Но я же всегда, ты понимаешь, всегда буду это помнить – не смогу я думать о нашей жизни и не чувствовать этой тоски.

Он снова протянул ей носовой платок.

– Нет, Рут, мы с тобой будем счастливы. Я люблю тебя, Рут. И всегда любил. И всегда буду любить.

Нет, не могу я этого выносить, – простонал он через минуту, глядя на ее безутешные рыдания, – боже, как же я поступил с тобой.

– Прекрати, – остановила его Рут. Перевернувшись на спину, она глубоко вздохнула и медленно выдохнула, похлопала себя по щекам – старалась унять слезы. – Все, довольно. Мы оба хороши. Оба постарались.

Потом она снова заснула и снова проснулась. Питер лежал рядом, его руки обнимали ее.

– Я думала, мне это снится, – пробормотала она.

– Никаких снов, – поцеловал он ее в ответ. – Даю слово.

* * *

Той ночью он рассказал ей, что накануне приезжал в Йель, подавал документы на аспирантскую программу по американской истории. После собеседований, возвращаясь в университетский гостевой корпус, – продрог до костей, ледяной ветер продувал насквозь – заскочил в одну из здешних часовен спрятаться от ветра.

– Просто сидел там и думал о всех тех письмах, что написал тебе и так и не отправил. Думал о том, сколько раз видел тебя и не решался подойти и заговорить. Но я знал, что должен попробовать еще. Даже если ты все равно ненавидишь меня, я должен был убедиться в этом, узнать наверняка.

А на следующее утро сел обратно на поезд до Бостона. И приятель, который встречал меня на станции – это как раз был Эд, – и говорит: «Держи-ка крепче свою шляпу, дружище! Мы едем в Нортхэмптон». И я подумал, что это знак. Что мне дают еще один шанс.

Питер теснее прижал Рут к себе.

– И вот я вижу на лестнице тебя, – продолжал он. – Еще прекраснее, чем прежде.

– А что будет, – тихо перебила его Рут, – что будет, когда мы расскажем твоей матери?

Питер перевернулся на спину, по-прежнему крепко обнимая Рут и перекатывая ее за собой.

– Ты знаешь, она теперь не… – Питер на минуту замолчал, глядя прямо над собой в потолок. – Она не совсем… Не совсем тот человек, которого мы все знали.

Рут положила голову ему на грудь. Подумала о миссис Ван Дузен – о том, в какой чистоте она всегда содержала дом и сад, вспомнила ее поджатые губы и трясущиеся уголки рта, вспомнила, как она одевалась утром в воскресенье и отправлялась в церковь. Она всегда надевала маленькую шляпку с вуалью и белые перчатки.

– Она по-прежнему ходит в церковь? – спросила Рут. Она помнила, что Питер рассказывал ей о все более странном поведении матери, о ее ежедневных посещениях католического храма, о часах, которые она проводила на коленях, о ее постоянно угнетенном состоянии.

– Когда она дома, кто-нибудь обычно отвозит ее на службу, – отвечал Питер. – Иногда отец, если она говорит, что хочет пойти. Или друзья отца – заезжают за ней, берут с собой. Но для нее теперь это просто привычные действия. Если их не выполнять, ей становится хуже.

Какое-то время они лежали молча.

Потом Питер сказал:

– Но чаще всего она теперь в клинике, ее лечат там разными препаратами. А когда она приезжает домой, то…

Он снова замолчал, а потом легонько забарабанил пальцами по плечу Рут, не окончив фразы.

Рут вспомнила ту ночь, когда она сидела в ванной в доме Ван Дузенов, вкус аспирина во рту и выражение лица миссис Ван Дузен.

– Ты прости ее, – сказал Питер. – Она не была… Она не плохой человек.

– Она ненавидела меня тогда, – ответила Рут.

– Она не ненавидела тебя, нет. Но я знаю, что именно так оно и казалось. Она просто… Не знаю, как это назвать. Всего боится.

– Понимаю, – кивнула Рут. – Я понимаю, о чем ты говоришь. Думаю, я сразу это почувствовала, с первой минуты. Только я не знала, что это такое, не знала, что она больна.

– Когда-нибудь мы простим ее, – сказал Питер.

Рут повернула к нему голову.

– Я постараюсь. Постараюсь простить ее.

– И я, – отозвался Питер.

Но позже Рут все-таки думала, до чего же правильно они поступили, решив подождать и ничего не сообщать его родителям до конца учебного года, – вышло так, что мать Питера умерла, так и не узнав, что они с Питером снова обрели друг друга и намерены пожениться. Вскрытие показало, что смерть наступила в результате дисфункции желудочка – как доктор Ван Дузен сказал Питеру, этот порок сердца был у нее всегда, но почему-то ни одна диагностика его не выявила. Электрошоковая терапия вызвала аритмию, после которой сердце миссис Ван Дузен уже не оправилось.