– Супер, – пробормотала Мона.

Он сердито глянул на нее и запихал руки в карманы.

– Вот что, Леннокс, – заговорил он, стесняясь, глубоким серьезным тоном. – Мы действительно знакомы всего две недели, я мало о тебе знаю. Практически ничего.

– Очень трогательно, – заметил Леннокс, и ему ответили смехом.

– Но мне понадобилась твоя помощь. И ты оказался рядом. Дахи позвонил мне, действовать надо было срочно. А поскольку лицами этих двух идиотов, – он указал на Фергюса и Лоркана, – оклеен весь город, помочь мог только ты. И ты поехал со мной вместе за той, – он глянул на меня, сердце забилось, бабочки в животе, – кто так важен, – сердце громче, громче, – для дела Заклейменных.

Мона громко цокнула языком.

– И я никогда не смогу как следует отплатить тебе за это.

Я почувствовала, как таю под пристальным взглядом Кэррика, но неисправимый Леннокс вновь убил торжественность момента:

– Возьму наличными.

И снова общий хохот.

– Давайте воздержимся от обсуждения какого бы то ни было «дела», – нервно перебил Бахи. – Нас интересует только одно дело: у нас есть повод для праздника, о котором мы узнали только вчера.

Свет вдруг померк, запели «С днем рожденья тебя». Келли, которая раньше сидела со мной и каким-то образом ускользнула незамеченной, вынесла из кухни огромный торт с восемнадцатью свечками. Вокруг нее скакала, распевая и облизываясь, Ивлин. Доскакав до меня, малышка запрыгнула мне на колени и помогла задуть свечи.

Всего день тому назад я говорила себе, что никогда больше не стану загадывать желания – и вот загадала.

– Большое спасибо вам всем! – сказала я, сияя.

Мне отрезали огромный кусок, куда больше, чем Заклейменным позволяется получить раз в неделю, наша единственная «роскошь».

– Тебе нравится? – приставала Ивлин. – Что самое вкусное?

Я засмеялась, скрывая неловкость, присмотрелась к бисквиту, прослоенному светлым кремом.

– Ванильный крем, – сказала я и откусила еще кусок.

Ивлин нахмурилась:

– Но это же лимонный торт.

Щеки у меня вспыхнули, я запихнула в рот еще ложку, лишь бы не отвечать. Краем глаза я видела, что Кэррик внимательно за мной наблюдает.

Келли присела возле меня, обняла за плечи и шепнула на ухо:

– Вкус постепенно вернется, поверь мне.

Прожевывая очередной кусок безвкусного торта, я невольно гадала, за какую ложь наказали мать Кэррика.

18

Поздно вечером, когда все разошлись, кто спать, кто на ночную смену, Кэррик зашел ко мне. Мона вопросительно подняла брови, но я лишь посмеялась и ушла с Кэрриком. Все не так, как ей видится, – нам просто нужно поговорить, а то Келли все время крутилась рядом с сыном, и, хотя я понимала, почему она так себя ведет, нам это мешало обсудить наши дела. Потом пришлось ждать, пока у Кэррика закончится смена, за этим последовал общий ужин, причем Келли уселась между нами, думая, видимо, что способствует сближению, а на самом деле Кэррик рядом с ней оцепенел и на все отвечал односложно, а я и вовсе от усталости едва могла говорить.

Эти выматывающие две недели, потом грозный день бегства, и вот теперь я остановилась наконец, адреналин выдохся, все тело ныло, болела голова, мне казалось, лягу спать – просплю целую вечность. Кэррик повел меня на кухню, подальше от спален, закрыл за нами дверь. Мы сели за кухонный стол.

– Дахи что-нибудь узнал о дедушке?

Десятки раз я задавала ему и Ленноксу один и тот же вопрос, не угомонилась даже тогда, когда Леннокс окрысился: «Норт, ты славная, но скоро я пришибу тебя как муху».

– Да. Только что. Твои родители ездили к нему. Он в камере предварительного заключения, обращаются с ним хорошо. Его допрашивают и продержат еще сутки по подозрению в помощи Заклейменным. Они пытаются доказать, что он предоставлял своим работникам незаконные льготы.

Облегчение, смешанное с тревогой. Ему не причинили вреда и пока что не сумели предъявить обвинение. И все же.

– Доказательств никаких, иначе обвинение уже выдвинули бы. Они держат его только в надежде выкурить тебя.

Меня передернуло.

– Прости, – заторопился он. – Неудачное выражение. Но есть и хорошая сторона: теперь он понимает, что ты жива, иначе бы его давно отпустили.

– Ты уверен?

– Конечно. Он ведь очень неглуп.

Я улыбнулась:

– Да, это уж верно.

– Итак … Я тут продумал план, как выбраться из этого дерьма.

– Из какого?

Широким жестом он охватил и кухню вокруг нас, и весь завод.

– Ты хочешь уйти отсюда? – удивилась я.

– А ты нет?

Очень глупо будет ответить, что мне тут нравится? Что впервые я почувствовала себя в безопасности? Здесь, среди огромных стальных сооружений, когда приходится пользоваться электронным пропуском, чтобы открыть любую дверь, и повсюду стоят охранники, чтобы никого постороннего не впускать. Нет, я не ощущаю себя взаперти, наоборот, я воспринимаю это как защиту, словно наконец-то охраняют именно меня.

– Мне здесь спокойно, – призналась я. – А ты нашел родителей – и брата, – ты ведь, наверное, и не знал, что у тебя есть брат? Зачем же уходить от них?

– Селестина, я все понимаю. Но это не настоящая жизнь. Это не настоящая свобода. Бедняжка Ивлин – ей шесть лет, и, с тех пор как она оказалась здесь, она ни разу не бывала за стеной. У нее нет подруг ее возраста – может быть, она и не видела никогда детей своего возраста. А Бахи не хочет, чтобы мы сражались за свободу. Стоит ему хоть слово об этом услышать, он велит молчать, так что тут никогда ничего не изменится.

– Зато я вчера проспала десять часов подряд, – заныла я, и он ласково рассмеялся.

– Со мной тоже так было поначалу. Ты же только попала сюда. Скоро сама поймешь.

– Дело не в том, что ты просто хочешь сбежать? – мягко спросила я. – Чтобы сблизиться с родными, нужно время, Кэррик. Пока что нормально, что вы чувствуете себя … неловко.

– Надо же, заметила! – фыркнул он. – Когда я вышел из интерната, худшее, что я мог сделать, по правилам Трибунала, – это разыскать родителей. Я не думал, что за мной следят. Из всех соучеников я был лучшим, мне казалось, меня ни в чем не подозревают. Думал, я их провел. Думал, они доверяют мне. Теперь-то я знаю: как ни старайся подружиться со стражами, они все равно тебе доверять не будут. Декан навестил меня в замке.

– Помню. – Действительно, к нему в камеру приходил мужчина в хорошем костюме. Тогда я приняла его за адвоката, но ведь Кэррик сам защищал себя на суде.

– Он сказал, что я его предал. Он типа взял меня под крыло. – Кэррик покачал головой. – Я рос на его глазах, он приходил на мои матчи, радовался, когда я блестяще сдавал экзамены. У него у самого есть дети – и все же он не в состоянии понять, зачем мне вздумалось разыскивать родных. А потом мне поставили Клеймо – и после этого я получил свободу, ищи, мол, родителей. Отныне то правило на меня не распространяется. Лихо закручено.

– Да, нелогично, – согласилась я. – А как ты их нашел?

– Мне дали знать. Они перебрались сюда, когда меня арестовали.

– Они тут меньше двух месяцев? – удивилась я.

– А кажется, что гораздо дольше? – подхватил он. – То-то и оно. В этом месте, – он огляделся по сторонам, – время будто останавливается. Люди приходят и остаются навсегда. Тут есть еще Заклейменные, которых ты пока не видела, – мне страшно думать, сколько они тут пробыли.

– Но Лиззи ушла, – вырвалось у меня.

Я все время думала о ней. Одной из причин, по которой друзья считали меня идеалом, пока я не заработала шесть Клейм, – были идеальные оценки, сплошные пятерки, особенно по математике. Так уж у меня голова устроена. Уравнения, теоремы – в них я всегда нахожу смысл. Любую задачу можно решить. Даже если мне подсовывали трудный вопрос, я билась над ним, пока не находила решение. И сейчас со мной примерно то же самое. Что-то не сходилось: имелась задача, и она не могла сама по себе рассосаться, это было незавершенное дело, и оно ждало того, кто им займется. Казалось бы, после всего, что со мной произошло, пора бы измениться, но это не в моих силах. Когда Трибунал приговаривает человека к Клейму, он не властен изменить самого человека – меняется лишь восприятие этого человека другими людьми.

– Лиззи? – переспросил Кэррик, удивившись, что я меняю тему.

– Что ты знаешь о ней?

– Молодая девушка, Заклейменная, она здесь жила и работала. Ушла через несколько дней после того, как я сюда добрался. Жила в одной комнате с Моной, они вроде бы дружили. Я особо не интересовался. Говорят, она призналась парню, что она Заклейменная, и он ее бросил, потому она и ушла. Меня сплетни не интересуют, это больше по части Моны. А что?

– Ты знаешь ее парня?

– С виду только. Такой ботан-компьютерщик. А что?

– Доверять ему можно?

– Селестина! – Он уже начал сердиться. – К чему ты?

– Просто хочу знать. Меня беспокоит, пойми, что с ней сталось. Ты же сам сказал, отсюда не уходят. А она ушла. Исчезла.

– Не думаю, чтобы парень разрубил ее на куски, если ты об этом, – поддразнил он. – Люди тут по большей части добрые, не о чем волноваться. Думаю, многие догадываются, кто мы такие, могли и Клеймо заметить, но они молчат и в наши дела не лезут.

Он оборвал себя на полуслове, явно хотел что-то добавить.

– Что? – поднажала я. – Скажи.

– Я понимаю, почему ты хочешь остаться. Здесь правда немало хорошего, но сама подумай: чем, по-твоему, ты будешь тут заниматься? – мягко спросил он. – Какая тебя ждет жизнь?

Мне романтически представлялось, как мы с Адамом и Келли будем вместе печь торты. Превратим щетки в коньки и будет радостно скользить по мыльному влажному полу вместе с Моной, мыть по ночам полы, пока все спят. Что-то в духе Пеппи Длинныйчулок. Я могу учить Ивлин математике. Помогать Бахи, тоже надену белый лабораторный халат, обзаведусь очками, вперюсь взглядом в чашки Петри. Еще нужен прибор для ночного видения – дежурить вместе с нашей охраной, высматривать опасность на горизонте. Хотя бы на несколько часов этот завод превратился в мой дом, в мой мир.

Кэррик гнул свое:

– После того как Фергюс и Лоркан засветились в супермаркете, их лица показали во всех новостях. Они в списке разыскиваемых Трибуналом. Теперь они могут работать только в ночную смену, чтобы никто не узнал их при свете дня и не донес. В ночную смену дежурят по большей части Заклейменные. А уж тебя в лицо вся страна знает – может быть, со временем это поуляжется, а может, и нет, и хотя люди тут хорошие, но настолько я бы им доверять не стал. Никто не захочет рисковать собственной жизнью, ведь если Трибунал прознает, что они работали с тобой рядом и не донесли, они все попадут в беду. Так никто рисковать не станет. Придется тебе держаться от всех в стороне – какое-то время.

Последние слова он растянул, давая понять, что это будет очень долгое время.

Пожав плечами, Кэррик добавил:

– И учти: уйти отсюда я хочу не из-за отношений с родителями. Вся причина во мне. Я не согласен на такую жизнь, и ты тоже не должна сдаваться.

Он умолк, давая мне возможность подумать.

Больше всего я хотела снова увидеть родных, у меня сердце болело при одной мысли о них, об оставленном доме, о той жизни, которой я сама себя лишила, – но с той жизнью было покончено, как только меня доставили в замок. Мне представлялось, как мама и папа, Джунипер и Эван будут меня тут навещать. Их можно провозить, спрятав в грузовике, доставляющем продукты, или еще как-то. У нас будут тайные семейные выходные, будем играть в футбол или во что Эван пожелает. Но ведь это пустые мечты. Никогда ни Бахи, ни другие такого не допустят. Кэррик прав: я устала и потому так обрадовалась, оказавшись в безопасности, но безопасность редка и драгоценна, за нее придется сражаться вне этих стен.

– Да, я тоже не согласна на такую жизнь, – кивнула я.

Он просиял:

– Вот и хорошо. Потому что, когда я говорил, что хочу выбраться из этого, я не имел в виду просто уйти с завода. Я хочу, чтобы мы выбрались из этой жизни – Заклейменных. И у меня есть план.

19

Кэррик подался вперед, дрожа от возбуждения:

– Я подумал насчет того, о чем ты говорила вчера ночью. О Креване, о том, что он пытается завладеть видео. Ты хоть понимаешь, какую это дает тебе власть?

Я тоже подумала: мистер Берри и Пиа Ванг знали о видео, и они исчезли. Одна мысль, что Креван думает, будто видео у меня, наполняла меня страхом: он охотится на меня, и нет смысла сообщать ему, что я понятия не имею, где видео. Я чувствую себя не как человек, обладающий властью, а как самый преследуемый человек на земле.

Кэррик понял, что я с ним не согласна.

– Селестина, с помощью этой съемки ты добьешься, чтобы Клейма отменили. Мало того, если все поймут, что Креван вынес неверный приговор один раз, возникнет вопрос: а как часто он ошибался в прошлом? Вся система Трибунала пошатнется.