Только теперь я понял, почему брожу, как волк одиночка, под окнами, а не сижу на лекции, как обычно. Я жаждал действий. Выведав адрес и явившись на Новый год к Марине Мирославовне, я сделал первый шаг и теперь хотел идти дальше. Отступать я не собирался. Я просто не мог выбросить из головы то, что увидел: в Доме и на лекциях она была одна, а у себя в квартире совсем другая. Влюбился я, увидев первую, а при виде второй лишился покоя окончательно. Я уже знал, что сделаю и с чем приду на долгожданную лекцию в пятницу. Нужно было спешить, потому что, пока я в раздумье пил кофе, окошко театральной кассы закрылось. Женщина уже была в пальто и собиралась уходить. Я взмолился, и она сжалилась надо мной. Я ехал в вагоне метро, сжимая в кармане четыре билета в театр: два в седьмой ряд партера и два на первый ряд балкона. До пятницы оставался всего один день, и ожидание сделалось совершенно невыносимым. Переполненный волнующими фантазиями, заснул я в тот вечер с трудом. Я представлял, как приглашу Марину Мирославовну в театр.

И вот этот день наступил. Всю лекцию я просидел как на иголках. Голос г-жи Марины доносился откуда-то издалека, мне сложно было сосредоточиться. Если бы меня спросили, я не смог бы назвать тему лекции: я витал в облаках. Сегодня эта женщина была особенно хороша, или мне так казалось оттого, что я долго ее не видел? Я больше не опускал глаз, смотрел не отрываясь, хотя она не обращала на меня никакого внимания. Мои чувства обострились в тысячу раз. Тем вечером, тридцать первого декабря, что-то во мне изменилось. Мои чувства обрели иное качество. Я не мог выразить это словами. И теперь я так сильно желал ее благосклонности, что, казалось, был готов на все.

Большинство людей, сидящих в аудитории, что-то записывали в тетрадях. Очнулся я от задумчивости, когда лекция уже закончилась. Стало шумно, все расходились. К счастью, она не спешила, как бывало порой, а сидела за столом. Обступивших ее слушателей на этот раз не было, возможно, свои вопросы они успели задать во время лекции. Я достал из сумки конверт и направился к ней. Ноги у меня подкашивались. Я с трудом преодолел расстояние в метр. Г-жа Марина просматривала какие-то записи. Я застыл на месте и ждал, пока она поднимет голову. Сердце ушло в пятки. Оказывается, это выражение имеет и прямой смысл. Я именно это и прочувствовал. Не знаю, сколько я так стоял, наконец она провела рукой по волосам и, откинув челку, подняла глаза. Дрожащей рукой я положил на стол конверт. Нужно было что-нибудь сказать, и я сказал:

— Это вам.

— Что это? — настороженно спросила она, глядя на конверт.

— Билеты в театр! Два. Вам и… и мужу, ну, или еще кому-нибудь!

После моих слов г-жа Марина с интересом посмотрела на меня, а затем заглянула в конверт.

— А когда?

— В это воскресенье. В семь часов. На Подоле.

— Воскресенье. Так, это у нас… пожалуй, да, получится! Ты угадал! Это единственный день на неделе, который у нас свободен. Сто лет не была в театре. Мы придем!

— Спасибо, Марина Мирославовна!

— Вообще-то, это тебе спасибо, Саша.

— До свидания, Марина Мирославовна!

— Всего доброго!

Ничего не объясняя Ане, я объявил, что мы идем на ее любимый спектакль и что билеты уже куплены. Она нисколько не возражала и даже обрадовалась. Наверное, Аня хотела бы пойти с Виталиком, но я об этом не подумал. Все было решено, и мы шли вдвоем. Г-жа Марина будет в театре с Фортунатэ, поэтому и я должен быть не один. И хорошо, что у меня есть Аня. Ждать воскресенья оказалось еще сложнее, чем пятницы. Чтобы как-нибудь убить время, я отправился на книжный рынок и приобрел книгу, по которой был поставлен спектакль. Я прочел ее за одну ночь. Спектакль обещал быть интересным, о любви.

С самого утра в воскресенье я был в приподнятом настроении. Встал пораньше, на радость маме, плотно позавтракал и даже за покупками отправился, как на праздник. Костюм был приготовлен с вечера. Я подумал, что следует и Аню попросить принарядиться, хотя она и так всегда прекрасно одевалась. Как я и ожидал, сначала посыпались насмешки, затем вопросы. Но я настоял на том, что хоть театр и современный, мы должны быть одеты как полагается.

Мое самообладание и выдержка оставляли желать лучшего, я заехал за своей спутницей намного раньше положенного. Аня была еще не готова, с мокрой после душа головой. Я страшно беспокоился о том, действительно ли спектакль так хорош, как рассказывала о нем Аня. Понятно, что я сильно рисковал: пригласи я г-жу Марину на что-нибудь классическое, у меня были бы гарантии, а так… Я попросил Аню, пока она собирается, пересказать во всех подробностях, что там происходит на сцене? Ее вдохновенный рассказ меня несколько успокоил. В спектакле, как и в книге, присутствовала философия, а это было добрым знаком. Я ерзал на стуле и то и дело просил Аню поторопиться, хотя мы вовсе не опаздывали.

Мы зашли в зал одними из первых и заняли свои места. Партер только начинал заполняться. Аня недоумевала, зачем мы приехали так рано и почему я взял билеты на балкон, а не в партер. Я собирался ей все рассказать, но чуть позже. Мне нужно было удостовериться в том, что моя затея осуществится и Марина Мирославовна придет. До этого у меня не было сил ни думать, ни говорить. Никогда еще так внимательно и сосредоточенно я не всматривался во входившую и рассаживающуюся публику. Я не пропускал ни одного человека, причем умудрялся следить и за правым и за левым входами одновременно. Народу становилось все больше. В какой-то момент я понял, что уже не успеваю отслеживать всех, в глазах рябило. Тогда я сосредоточился на входе справа, и не ошибся. Ее я заметил сразу же, как только она вошла в зал. Марина Мирославовна была в вечернем платье бирюзового цвета, его я видел на ней впервые. Кроме того, у нее была новая стрижка, ее вьющиеся волосы лежали просто идеально. Билеты она держала в руках, заглянув в них, направилась к указанному в них ряду. За ней следовала высокая, несуразная фигура в сером костюме. Это был Форт. Рядом со своей дамой он выглядел неуклюже, сильно сутулился и, судя по сдвинутым бровям, был чем-то недоволен. Зал заполнялся очень быстро. Аня поинтересовалась, кого я там все время высматриваю? Только я хотел указать ей на седьмой ряд партера, как в зале погас свет. На радость мне, спектакль начался с прекрасной музыки, а трое в белом на сцене исполняли не менее красивый танец. Я почти не дышал. Волнение по поводу современных веяний потихоньку стихало, пока все было прилично. Никогда еще ни одно театральное действо не вызывало у меня столь сильных эмоций. Постановка была хороша, но, главное, в зале была она! Я смотрел и слушал вместе с ней, я старался видеть ее глазами и думать ее мыслями. А в это время энергия на сцене била ключом, молодые актеры играли воодушевленно и с полной отдачей. Им нравилось то, что они делали, то, чем они занимались, это чувствовалось.

Как бы внимательно я не следил за происходящим на сцене, я не упускал из виду ее силуэт. Несмотря на затемнение в зале, мне казалось, я улавливаю каждое ее легкое движение, каждый вдох, каждый поворот головы. Несколько раз она что-то прошептала Форту на ухо. В этот момент я страшно ему позавидовал. Спектакль шел без антракта. В конце последнего акта один из актеров переместился со сцены в зал и остановился прямо возле Марины Мирославовны. Их осветил прожектор. Она развернулась к нему в пол-оборота, и теперь я мог видеть ее лицо. Она улыбалась. Шансы на то, что я не разочарую ее приглашением, возрастали. Я указал Ане на женщину в зрительном зале. Она не поверила своим глазам. Из-за Аниных дальнейших расспросов мне с трудом удалось досмотреть спектакль. Пока зал аплодировал, я утащил ее вниз, в правое крыло партера. Это не было чем-то запланированным, я действовал спонтанно. Или я только так думал? Если я собирался остаться незамеченным и для этого даже взял билеты на балкон, для чего-то же я надел костюм и притащил с собой Аню? Значит, я предусматривал нашу встречу. Теперь я желал ее видеть вопреки всему. Я должен был убедиться, что спектакль ей действительно понравился. Иначе, теряясь в догадках и сомневаясь, я не смогу найти себе места. Публика аплодировала стоя. Кричали «браво»! Пробравшись к центральному проходу, мы слились с толпой. Понятно, смотрел я уже не на сцену и не на актеров. После продолжительных и бурных аплодисментов, люди все же начали расходиться. Марина Мирославовна с Фортунатэ шли прямо на нас. Я сделал шаг им навстречу, не выпуская Аниной руки.

— Добрый вечер, Марина Мирославовна!

— Ой, и вы здесь, Саша? Форт, это тот самый Александр, благодаря которому мы здесь. Помнишь, я говорила? А это Аня, девушка Александра. Она тоже посещает наши занятия.

— Добрый вечер, — Форт улыбался Ане своей дежурной улыбкой, хотя до этого был мрачнее тучи.

Пока Аня здоровалась с ним, мы отошли чуть в сторону, чтобы не мешать потоку людей. Я видел, что Аня в полной растерянности, а у Марины Мирославовны на щеках появился румянец.

— Нам очень понравилось. Так что спасибо, что вытащили нас! Нам весьма сложно куда-нибудь выбраться. Обычно на это нет времени. Мы с мужем практически никуда не ходим. И что интересно, — Марина Мирославовна говорила, глядя прямо мне в глаза, — режиссером-постановщиком этого спектакля оказался мой бывший однокурсник. Мы вместе учились. Вот ведь совпадение! Я и не знала, что ему настолько близок театр. Помнится, он тогда увлекался совершенно другими вещами.

Тут я начал соображать, не ведет ли она к тому, что я об этом знал заранее и специально пригласил ее на спектакль к ее бывшему однокурснику! Но я же действительно ни о чем подобном не знал! Форт в нашей беседе не участвовал и все время смотрел куда-то в сторону. Затем бросил пронзительный взгляд на супругу, давая понять, что собирается незамедлительно уйти.

— Теперь мы будем рекомендовать этот спектакль всем в Доме. Так что еще раз спасибо, ребята, за вечер. Нам пора.

— Спасибо, что пришли. До свидания! — сказал я и только в последний момент снова отважился на нее взглянуть.

— До свидания, Саша, — еле слышно произнесла она и поспешила вслед за мужем.

Не останавливаясь, я вышагивал по театральным коридорам до тех пор, пока Аня не одернула меня. Только теперь я огляделся по сторонам. Людей вокруг не было. Лишь на улице я смог глубоко вдохнуть.

Тема нашего с Аней разговора по дороге домой была предопределена. Но и у меня теперь было много вопросов. Когда я вручал билеты, не ожидал, что г-жа Марина вот так просто примет мое приглашение. Припоминая выражение лица ее супруга, можно было предположить, что ей пришлось потрудиться, чтобы уговорить его. Интересно, а знал ли он, что билеты именно от меня? Быть может, она ему не сказала, и поэтому была немного встревожена при встрече? Я точно помнил, как она сказала ему: «Это тот самый Александр». Она просто могла сказать ему, что билеты принес ученик по имени Александр, и дальше не уточнять, что это именно я. Но об этом мне вряд ли суждено когда-нибудь узнать. Зато ее голос, произносящий мое имя, еще долго ласкал слух, и это: «До свидания, Саша!»…

Искусству в Братстве отводилась отдельная ниша. Классика была, определенно, в почете. Об искусстве, кроме современного, всегда говорилось с благоговейным придыханием. В Братстве проходили вечера классической музыки, встречи, посвященные жизни и творчеству выдающихся художников, об истории античного театра можно было не раз услышать в вводном курсе. Но при всем выказываемом Братством почтении к данному виду искусства, театр представлял собой общественное место вне Братства, то есть «в миру». И чтобы приобщиться к театру не только в теории, но и на практике, требовалось свободное вечернее время, которого как раз и не имели ни старшие ученики, ни учителя Братства. То есть в театр они не ходили, но говорили о нем. Я прекрасно помнил, что трехдневный летний слет Братства ознаменовался театральным действом. Пусть это и самодеятельность, но один из главных принципов театра, коллективный труд, они отлично продемонстрировали. В результате появилась постановка, которая, в свою очередь, явилась целостным живым организмом, творением идейно сплоченного, увлеченного общими идеями коллектива, каждый участник которого вложил свою лепту в общее дело. Режиссером-постановщиком этого спектакля была Марина Мирославовна.

«Коллективное творчество, — писал К. С. Станиславский, — обязательно требует ансамбля, и те, кто нарушает его, совершает преступление не только против своих товарищей, но и против самого искусства, которому они служат». Костяк Братства являл собою именно ансамбль, сплоченный коллектив. Вопрос заключался только в том, чему они служат, ведь искусство здесь ни при чем. Близкие отношения с кем-либо «в миру» негласно приравнивались к предательству товарищей, учителей и самого Братства. Случай, когда Виталик бросил своих товарищей в их коллективном творчестве и пошел с нами на речку, они расценили как проступок. Правда, не тяжкий, но только потому, что все мы имели отношение к Братству, являясь его членами. Мы же, отделившись от коллектива, в свою очередь, также совершили проступок. Нашу вину смягчало то обстоятельство, что на спектакле мы все же присутствовали.