Еще грекам было известно, что театральное действо имеет собирательную и информационную составляющие — собирает вокруг себя людей, объединяет их в едином порыве чувств и при этом сообщает нечто значимое и важное для всех. И о чем же сообщила нам постановка, ради которой так трудился сплоченный коллектив Братства? В тот вечер на поляне живая речь, движения и действия ребят на сцене собрали всех нас, объединили общей мыслью, чувством и порывом, воздействуя на нас, зрителей. Правда, на сцене они не столько играли, сколько философствовали. А мы, еще не примкнувшие песчинки, нарушающие правила и сеющие разобщенность, в тот вечер были заворожены общностью, сопричастностью и желали стать с ними одним целым, понимая, что этого еще не произошло. Мы были теми самыми узниками. А они, старшие ученики, были философами, ведущими нас к свету. Об этом они нам и сообщили, это и был информационный посыл.

Для развития актера в театре условия создает режиссер. Он для актера является учителем и в театре и в жизни. В Братстве условия для развития ученика создавали учителя. Они занимались и внешней стороной обучения, и внутренней. Занимаясь духовным развитием своих учеников, они старались сделать его образом их жизни, который существенно отличался от поведенческой модели повседневного времяпрепровождения людей в современном обществе, молодежи в особенности. С устройством Братства совпадал и еще один из принципов театра — синтез взаимодействующих друг с другом искусств. Братство активно использовало принцип эклектики. В лекциях было всего понемножку: немного философии и упоминания о различных видах искусств, чуть литературы и намек на психологию, сравнительное изучение культур и религий Востока и Запада, и в результате всего этого мы оказались на пороге эзотерического учения. При этом мне вспомнилось, как на одной из лекций сама же г-жа Марина, рассказывая о желании изучать все, дала определение возможному результату такой любознательности — «всесторонне недоразвитый».

В накоплении знаний обязательно должен быть вертикальный вектор, который и станет осью, устойчивой и непоколебимой, на которую будут нанизываться все полученные знания, обвивая ее в виде спирали и устремляясь вверх. В противном случае человек рискует прийти именно к тому, о чем сказала Марина Мирославовна. Вот я и не понимал, на чем именно рекомендуется остановить свой выбор в Братстве из существующего разнообразия. На эту тему были только намеки, и никогда не говорилось прямо. Как только ученик сосредоточивался на чем-нибудь одном, старшие ученики Братства тут же давали понять, что увлеченность — это хорошо, но ни одно из направлений в отдельности не приведет к истине и внутренней гармонии. Об этом мне рассказала Аня, а Ане Виталик. Он часто жаловался ей на то, что Братство отвергло его предложение привнести в их организацию нечто лично от себя. Например, как-то он предложил проводить занятия по каратэ для членов Братства, естественно бесплатно. В Братстве были кружки и творческие направления, но не было ничего спортивного. А, как говорится, в здоровом теле — здоровый дух. Но эта его инициатива была отклонена без каких-либо объяснений. Нет и все. А затем была беседа с Фортом. Что именно он сказал Виталику, Аня понять так и не смогла. По всей видимости, оттого, что этого не понимал и сам Виталик. Аня попросила привести хотя бы несколько фраз из их беседы. В ответ услышала что-то о пути, по которому нужно идти, и о наставниках, которые знают, за что ученику следует браться, а за что не следует. Служение и послушание. Виталик внял увещеваниям своего учителя и не поднимал больше этой темы, но в душе у него затаилась обида.

Сомнительность учения Братства, по моему мнению, заключалась в намеренном смешении отдельных понятий, взятых из трудов разных авторов. Иными словами, определенным образом комбинируя фразы, вырванные из контекста, при желании можно сделать выводы, противоречащие смыслу первоисточника. Возможно, это делалось для того, чтобы завуалированно и осторожно подвести к тому новому и мистическому, которое, наверное, не было бы воспринято без ссылок на имена великих философов и философских школ, течений и направлений, без терминов и определений, истории и учебников. Как правило, все новое принимается неохотно и настороженно. Поэтому, ссылаясь на классику, можно легко усыпить бдительность и незаметно, шаг за шагом, подвести к чему-то непонятному, мистическому, абстрактному и общему, чем и занималось Братство.

Теперь, когда мы встречались с Аней, темой наших разговоров только и было что Братство. Мы анализировали, сопоставляли, наблюдали. В своем расследовании мы старались руководствоваться теми правилами и принципами, которые восприняли, анализируя литературные произведения с Валерией Викторовной. Единственным источником информации для нас теперь являлся Виталик, так как наше собственное членство в Братстве вряд ли могло дать результат. Ведь мы с Аней были внесены в негласный «черный список», и вряд ли нас еще хоть на шаг подпустят к святыням Братства. Мы это почувствовали по поведению старших учеников, — они перестали нам улыбаться. Первой это заметила Аня и сказала об этом мне. Я присмотрелся и через некоторое время пришел к тому же выводу. Меня отстранили от работы в библиотеке, и у курирующей меня барышни пружинки в щеках вдруг перестали раздвигать ее губы в улыбку. Остальные старшие тоже стали относиться формально. Теперь они не хлопали меня по плечу и ни о чем не расспрашивали. Проходя мимо, больше не останавливались поболтать, а быстро удалялись по своим делам. Но при всем этом мы с Аней по-прежнему состояли в Братстве, бывали в Доме, то есть могли использовать все, что удавалось увидеть или услышать.

Шло время, и в нашем арсенале что-то новое да появлялось. Например, нам стало известно о беседе, проведенной с Виталиком в Братстве по возвращении с летнего слета. Об этом он не рассказал тогда, но теперь почему-то об этом вспомнил. С ним мягко поговорили старшие учителя. Они намекнули на его принадлежность к кругу избранных и более сведущих в вопросах поиска истины товарищей и единомышленников, нежели мы с Аней. И хоть мы уже и стали на правильный путь, но находимся еще в самом его начале. А заниматься новичками поручено другим, старшим ученикам, вот пусть каждый и занимается своим делом. Мне не терпелось узнать, какую роль во всем этом играла г-жа Марина. Виталик сказал, что она в этой беседе участия не принимала. Но Аня утверждала, что не знать об этом она не могла.

Полугодие подходило к концу, нас ожидал экзамен, который в Братстве представлял собой беседу с куратором группы либо с одним из старших учеников. Только на вводном курсе такую беседу проводила сама Марина Мирославовна. Вопросы ставились с целью выяснить степень понимания учеником тех понятий, о которых было рассказано на лекциях. Интересовали экзаменатора не заученные определения, а личный взгляд и соотнесение его с жизнью: что из услышанного и как применяется учеником в жизни, и применяется ли? Результат оглашался сразу же по окончании беседы. То есть становилось ясно, переходит экзаменуемый в следующую группу или нет. Никаких разъяснений по этому поводу не давалось. Понимание либо есть, либо его нет. И если понимания нет, тогда есть смысл послушать тот же курс еще раз. При этом никого не выгоняли, а вот вперед не пускали. Тот, кто не хотел слушать одно и то же, мог уйти из Братства, его никто не держал. И такие были.

До сих пор мы с Аней без проблем проходили все экзаменационные беседы. Теперь же мы понимали, что на этот раз нам могут и не дать зеленый свет, тогда мы должны будем оставаться на тех же курсах, чего нам очень не хотелось. И во всем был виноват я. Попади я в старшую группу, я общался бы со старшими учениками и мог бы узнать по интересующим нас вопросам куда больше. А так тупик. Теперь я мог руководствоваться только пересказами пересказов, интерпретациями Ани и Виталика. К тому же Виталик многое не договаривал. Его откровения о Братстве были явлением весьма редким. Аня как могла провоцировала его на эти разговоры, однако в результате все сводилось только к нашим предположениям и догадкам, ничего конкретного у нас не было. Ко всему прочему, мы были слишком эмоциональны, и поэтому многое могли преувеличивать, выдавая желаемое за действительное. Сам Виталик не был посвящен ни в наше с Аней увлечение анализом, ни в то, что все сказанное им Ане, становится известно мне. Если сам Виталий не видел ничего предосудительного в том, чтобы сообщать подробности своих отношений с девушкой, включая интимные, своему учителю, Форту, возможно, и Аня не считала чем-то некорректным делиться информацией касательно Братства и Виталика со мной.

Аня увлеклась сбором данных не менее моего, теперь она не обвиняла меня в предвзятости. Она призналась, что с самого начала не была в Братстве свободной, чувствовалось какое-то внутреннее сопротивление, которое она не могла объяснить. Что-то ей не нравилось, но она не могла проанализировать свои противоречивые чувства и тем более не могла облечь их в слова. Теперь мы занимались этим вместе, и наши мысли чаще всего совпадали. Виталик уже давно утратил некоторую долю уважения в глазах Ани, в то время как г-жа Марина, несмотря на все сделанные нами выводы, не теряла моего уважения. В наших дискуссиях Аня периодически пыталась нападать на Марину Мирославовну, но я останавливал ее. Мне хотелось верить, что г-жа Марина чиста в своих помыслах. Я понимал, что такая умная женщина вряд ли попалась бы в расставленную кем-то ловушку. Поэтому она точно знала и понимала, что делает. Но я снова и снова искал этому какое-нибудь объяснение. Если в игре под названием «Братство» Виталик исполнял роль пешки, то Марине Мирославовне была отведена роль королевы, что было очевидно. Она работает с новичками, а это самое сложное и важное. Она первая, кого видел каждый вновь пришедший в Братство. Она формулировала и закладывала в умы слушателей основу основ Братства — принцип служения и ученичества. Да, это манипуляция. Но, предположим, она делает это во имя Братства, являющегося смыслом ее жизни. Свято верит в его пользу, потому что, по ее мнению, оно делает людей и мир лучше. Это могло бы служить для нее оправданием.

В конце концов, реклама, которая сейчас повсюду, — это тоже манипуляция. Каждый продает свой товар, как может. Об этом говорила она сама на одной из лекций, на которой разбиралась модель идеального государства Платона. А на лекции в своей группе я слышал, что у нашего Братства имеются филиалы и что оно существует во многих странах мира. На этой же лекции говорилось и о цепи учителей, продолжателях тайного учения, тайных обществах и орденах. Тогда я подумал только об одном: если речь идет о реально существующей иерархии какого-нибудь ордена, то где в этой цепи Марина Мирославовна и наше Братство? В нашем Братстве главной была она, хоть и старалась делить свое первенство с Фортунатэ, являющимся главой официальным. Но не она придумала Братство! И даже не Форт! Выходило, что существует еще и руководство над ними. И теперь я был склонен предположить, что и сама г-жа Марина вполне может быть введена в заблуждение, видеть только одну, доступную ей часть некого неизвестного целого, деталь в механизме, которая сама по себе безобидна и работает на износ. На той лекции о филиалах и цепи учителей я написал в своей тетради:


Тайное общество — это интрига,

нет в ней начала, нет в ней конца.

Братство истины и общности духа

всегда запредельно, вне рамок ума!


Поверивший раз, никогда не отступит

и в беге по кругу увидит мечту.

Признать пораженье, вернуться обратно

под силу лишь мудрым, и лишь одному.


Чудо во всем, нет границ и предела,

но вектор быть должен, направленность, цель.

А форма меняется в мире природы,

как рек быстротечность и смена времен.


Я даже хотел показать эти строки Валерии Викторовне, потому что не понимал, как это вышло и что именно я хотел ими сказать. Думал, может, она мне объяснит. Потом передумал, потому что нужно было бы рассказывать и все остальное — о Братстве, о Марине Мирославовне. И вообще, не хватало еще, чтобы Валерия Викторовна узнала, что я начал писать стишки. А я действительно начал их писать. Потому что это был уже второй по счету стишок, первый был менее замысловатым и о страсти. Я сочинил его, когда она уезжала на свою творческую фиесту. Я тогда не находил себе места, а Валерия Викторовна еще и запретила мне звонить и даже писать сообщения! Представляя ее в поезде, я и схватил листок и начал писать:


Вы зашли в купе, и сразу

мое сердце взволновалось,

как же мне себя не выдать?

Постараюсь, может, выйдет.


Я сижу, и Вы так близко,