У меня в голове была абсолютная каша. Все мои предположения и аргументы из-за отсутствия фактов имели весьма зыбкую основу. Поэтому уверенность в правильности выводов отсутствовала. В этих вопросах я был совершенно не компетентен. Я не был специалистом ни в области философии, ни тем более в области эзотерики и теософии. Любитель да и только, еще и технарь. Моя оценка материалов, содержащихся в лекциях Братства, была субъективной и не профессиональной. Объективно проверить истинность предлагаемой слушателям информации я не мог, ну и окончательно запутался.

В Братстве я был тише воды ниже травы, ни о каких своих подозрениях не заикался. Я даже начал испытывать нечто, напоминающее страх, но бросать Братство не собирался. Иначе я был бы разбит, опустошен, не знал бы, чем заполнить образовавшуюся пустоту. Так же, как в свое время Аня, я чувствовал внутреннее сопротивление — я был не согласен, меня что-то смущало и волновало, но теперь я, как и она, даже не хотел об этом говорить. Я боялся разрушить все, что связывало меня с Братством, что я окажусь в изоляции, вне игры, вне жизни Братства и, главное, вне близости к Марине Мирославовне. Уже не один год она и Братство заполняли мою жизнь и стали неотъемлемой ее частью. Я не мог лишиться всего и сразу лишь потому, что меня смущает сомнительность учения, ведь еще недавно я был готов на все, чтобы видеть ее, чтобы находиться подле нее, готов был служить ей верой и правдой.

Единственным человеком, кто смог бы помочь мне найти ответы на многие вопросы, была Валерия Викторовна. Но именно с ней я боялся говорить о Братстве больше всего на свете. Я опасался довериться ей, потому что понимал: ее критики Братство не выдержит. Оно превратится в пыль, станет пустым местом, а вместе с Братством будет разоблачена и Марина Мирославовна. В том, что она сама жертва и не понимает, чему служит на самом деле, я верил с трудом. Иначе как объяснить ту скрытую цель, которая стоит за ее лекциями?.. Но я по-прежнему искал этому какое-то объяснение, потому что любил ее. Мое чувство никуда не делось. Как только я вспоминал ее прикосновение, ее близость, ее голос, моя голова шла кругом, а все остальное переставало иметь какое-либо значение. Ну и что, что из обилия материала она вычленяет нужный ей вектор, в конце концов, это не преступление! У каждого есть своя голова на плечах. Допустим, Братство — это тайное общество, орден. Указывать на это с помощью античной философии и лекций — довольно интересный и изысканный ход. А скрытое в них послание разгадывать никто не заставляет. Дело сугубо личное. Можно видеть, а можно и не видеть. На сегодняшний день настоящая тайна — это редкость. И это гораздо интереснее, чем просто жить, просто ходить по улицам и думать, как все, что ничего тайного в этом мире уже не существует.

XI

В моем арсенале имелось целых три выходки вне устава и регламента Братства — записка с признанием на лекции, визит к Марине Мирославовне домой в канун Нового года и приглашение в современный театр, которое она приняла и который посетила вместе с Фортунатэ. Таким образом, посвященных в мои проделки, кроме самой г-жи Марины, было еще двое — Форт и Аня. Аня знала только то, что я ей рассказывал, а о записке и визите под Новый год я умолчал. Форт, соответственно, знал только то, что поведала ему супруга после моего к ним частного визита. Но в любом случае это было то личное, вне Братства, между мной и ею, к чему я так стремился. Это было все, что я успел придумать и осуществить. В сущности, такая малость. А сколько мне понадобилось времени, усилий и энергии!

С Валерией Викторовной все было иначе. На каждое свое движение к ней навстречу, я находил отклик. Она говорила со мной, слушала меня, я мог свободно с ней общаться, мог встретиться или пожаловать в гости. При желании я мог принести ей свои творческие работы, которых у меня, правда, не было. Каждый раз, когда я высказывал ей свои мысли, которых, к счастью, у меня имелось в достатке, она слушала очень внимательно. Я мог прийти к ней не только на лекцию, но и выпить чаю на кафедру, а после проводить домой. Мог пригласить ее на чашку кофе, мог дарить цветы, обмениваться книгами и обсуждать их не только в группе, а лично с ней. Я знал номер ее мобильного телефона и адрес электронной почты. Она всегда отвечала мне. Она была открыта для студентов и для меня. И я понимал, что являюсь для нее уже давно не просто студентом.

Подступиться к Марине Мирославовне было куда сложнее. Первое время мне казалось, что это вообще невозможно. Ей можно было задавать вопросы только на тему лекций, тогда она охотно на них отвечала. Однако любая попытка задать вопрос на отвлеченную тему жестко пресекалась. Она сразу же становилась холодна, тон менялся, а дистанция разрасталась. Подарки она не оставляла себе, а передавала Братству. Любая возможность сближения с нею сводилась к одному: если ты увлечен и восхищен Братством, все в порядке, если же ею, она отстранялась. Удивить ее, расположить к себе, обратить на себя внимание можно было, только пребывая в Братстве и делая что-либо для него. Существовать для нее я мог только в Братстве, вне его меня для нее не существовало. Об этом не говорилось, но именно это она давала мне понять. В тот предновогодний вечер, когда вместо лекции мы отправились в Дом Братства и я оказался в метро на эскалаторе наедине с ней, я попытался заговорить, поинтересовался, что она любит и могу ли я при случае куда-нибудь пригласить ее. Она ответила, что не нуждается в том, чтобы ее развлекали. Я тогда и сам удивился своей смелости, не знаю, как такое вообще вышло. Это было нечто спонтанное, непродуманное. Но я все равно был рад тому, что так поступил. Мне хотелось, чтобы она знала хоть что-нибудь, хоть самую малость обо мне и о моем к ней чувстве. Теперь она знала. Я сделал первый шаг, и это была малая, но победа. А все сложности и переживания — сущие пустяки в сравнении с той радостью, которую мне доставляла каждая секунда рядом с ней.

Но, настаивая на праве быть самостоятельной, свободной от Братства личностью со своим индивидуальным миром, я начал задумываться, а действительно ли этот мой мир настолько хорош, как я привык считать. Ее жизнь была непохожа на жизнь других обитателей королевства, где она была королевой. Это дал ей Форт. А что вместо Братства мог предложить ей я? Только себя, свою молодость, обаяние, страсть и беззаботность. Никогда раньше я не сомневался в себе и в своих силах. И будь у меня в жизни что-нибудь не так, я без оглядки и сомнений окунулся бы с головой в мир Братства и Марины Мирославовны, убежал бы и спрятался там от своих проблем. Но у меня было все хорошо! Мне не от чего было убегать. Мое потаенное чувство к г-же Марине доставляло мне удовольствие. Если я и страдал от безответности, то эта боль была сладкая и избавляться от нее я не хотел. Пожалуй, это было приключением, о котором я мог только мечтать. О таком я читал только в книжках. И на кону стояла моя свобода. Мне предстоял выбор, сделав который, я автоматически окунался в ее тайный мир, получал возможность видеть ее, учиться у нее и служить ей. Для этого мне нужно было позволить себе обрести друзей, единомышленников и стать одной из прочных составляющих тайного общества, посвятив ему всего себя, как сделала в свое время она. Все просто. Но именно этого я и не собирался делать. А после того что я устроил у нее дома, я этого выбора лишился.

Начало было положено, и теперь я с азартом влюбленного стремился к новому проявлению своих чувств, в следующей выходке. Как ребенок стремится к единоличному обладанию своей матерью, так и я желал украсть ее у Братства. Через неделю мне исполнялось двадцать два, уже не ребенок. В этот день мне хотелось сделать для нее что-нибудь особенное. Уже сами раздумья по этому поводу доставляли море удовольствия. Скорая встреча с ней вызывала трепет и волновала душу. Оставалось только придумать, что бы это могло быть.

Сколько себя помню, каждый день рождения проходил с гостями и застольем. Так у нас в семье было заведено. Все хлопоты брали на себя родители, а мне только оставалось бросить клич своей компании. Костяк ее состоял из школьных и дворовых приятелей. Все приготовления велись из расчета до десяти человек, ровно столько, по маминым подсчетам, могло уместиться за столом, который мы раскладывали в гостиной. Каждый раз я обещал пригласить не более десяти человек, но в результате народу приходило в два раза больше. У парней появлялись все новые подружки, поэтому женский состав менялся из года в год. Кроме Ани. Аня оставалась талисманом нашего мужского союза. И каждый раз каким-то необъяснимым образом все гости умещались за столом. Угощений всегда хватало с лихвой. Выпивку покупал отец и всегда с запасом. У нас имелись свои незыблемые традиции, одной из них была «гитара по кругу». Почти все мои приятели играли на гитаре. Это у нас было своего рода хобби. Три аккорда выучили все. Были и свои хиты — песни, любовь к которым со временем не проходила. Имелись даже песни собственного сочинения. Это всегда производило впечатление на барышень, практически беспроигрышный вариант! Таким образом, эта традиция приобрела статус обязательной части любого празднования. Среди новых женских лиц в нашем коллективе порой попадались обладательницы красивых голосов, реже в сочетании со слухом, что тоже случалось. Впрочем, после выпитого на качество исполнения внимания никто не обращал. Главное, чтобы душевно было. Наш бессменный импресарио Аня знала весь наш репертуар, заведовала последовательностью и задавала ритм. Все точно так же должно было быть и в этот раз. Если бы я и захотел что-нибудь изменить, ничего б не вышло. Меня уже никто не спрашивал. Ребята знали дату, а родители заранее готовились. Да и с чего бы мне что-нибудь менять…

В Братстве любые празднества имели свои особенности и традиции. Дни рождения не были исключением. Как-то в Доме шла очередная внутренняя лекция. Все было, как обычно, читала Юля, размеренно и старательно, с присущим ей спокойствием и мечтательностью, пыталась ничего не забыть и не упустить. Из-за мистичности материала и пространности изложения я потерял к лекции всякий интерес и думал о чем-то своем. Когда тема была исчерпана, Юля решила перевести дух. Именно в этот момент в дверь начали заглядывать старшие ученики. Всякий раз при появлении в проеме двери чьей-нибудь головы Юля сбивалась. Чтобы продолжить, ей требовалось заглянуть в разложенные на столе записи, что она и делала. Каждое последующее появление старшего ученика уже вызывало смех в аудитории, и это продолжалось бы и дальше, но с появлением г-жи Марины лекция была прервана окончательно. Как выяснилось, у одной из старших учениц, Лидии, был день рождения, а нарушители порядка просто хотели торжественно поздравить именинницу. Смущенная Лидия уже стояла возле Юли, когда в зал внесли торт и вино. Наша группа охотно разобрала угощение, но традиционного тоста не последовало. Вместо этого старшие ученики выстроились друг за другом, затем по очереди подходили к Лидии и поздравляли ее. Сделать это мог каждый желающий, но только в том порядке, который предлагался. Вроде бы ничего необычного. Отличие заключалось в том, что, помимо подарков, комплиментов и похвал, позволялись любые высказывания, вплоть до замечаний и упреков. Смысл заключался в правде, которую именинник должен был ценить превыше всего. Ее-то — правду — он и получал в подарок. Где и когда еще представится возможность получить полную картину своего положения в коллективе, услышать множество разносторонних мнений и взглядов, замечаний и похвал, советов и рекомендаций, и все честно, и все по заслугам, от совершенно разных людей, близких друзей и просто знакомых, соучеников и учителей. Таким образом, в свой день рождения человек имел возможность получить полное представление, объективную картинку своего членства в Братстве, заслуг, побед, недостатков или поражений. Что касается подарков, то основным условием являлась их смысловая ценность и ни в коем случае не материальная. Пример подали старшие ученики. В руках они держали открытки, книги, мелкие сувениры, вроде чашки, ручки, блокнота, и цветы. Все эти тонкости автоматически перенимались и воспроизводились новичками, становясь и их традицией.

Хоть я и не был в восторге от лекций Юли и вообще от Братства, но никаких негативных чувств именно к ней я не испытывал совершенно точно. Своей скромностью и деликатностью она вызывала только симпатию. Все, чем бы она ни занималась, делала искренне, а главное, сама верила во все, что говорила. В ней было что-то трогательное. Поэтому я с удовольствием решил принять участие в поздравлении ее близкой подруги. Я отправился к книжным стеллажам. К моему счастью, возле дежурной стояла Юля, которую я собирался попросить помочь мне с выбором книги. На ее подругу, Лидию, я обратил внимание уже давно, и на первом вечере в Доме, и на летнем слете. Она чаще остальных оказывалась рядом с Юлией. Как и Юля, Лидия напоминала мне Марину Мирославовну — все тот же стиль в одежде, манерах и поведении. Мне было известно, что и она читает лекции в одной из групп. Как-то на одном из творческих вечеров в Доме она исполнила несколько классических произведений на пианино. Я тогда подумал, какая красивая девушка и как прекрасно играет. Она была и впрямь красива. Правильные черты лица, карие глаза, брови и ресницы восточной красавицы, черные как смоль волосы. И с такой-то внешностью вела она себя крайне скромно, словно и не подозревала, насколько она привлекательна. Ее имя я запомнил сразу же. Из своего курса психологии я знал, почему мы запоминаем имена одних людей и порой никак не можем запомнить имена других. Она мне нравилась.