Только я хотел сказать, что у меня нет темы, что я даже приблизительно не представляю, что писать и как это все вообще делается, как она успокоила меня, видимо, заметив мою растерянность.

— Я тебя знаю, Саша. Возможно, ты мой самый талантливый ученик. Ты читаешь нужные книги. И знаю, знаю, уже много раз слышала — у тебя есть работа, которая обеспечит твое материальное благополучие, для души у тебя есть Братство, но тогда у меня только один вопрос — почему ты пришел ко мне?

У меня всегда на все был ответ, но впервые я не знал, что сказать. Я мог бы объяснить, что совершенно не обязательно работать вместе, чтобы быть вместе. Все люди разные, они могут работать в разных местах, иметь разные профессии, это нормально. Но она зачем-то хотела изменить мою жизнь. И если я и был готов к переменам, то не к таким основательным. Я чувствовал, то, что мне сейчас было предложено, не мое. Я не был ее лучшим учеником, но даже не в этом дело. Чтобы быть с Мариной Мирославовной, я должен быть в Братстве, если с Валерией Викторовной, то стать писателем и аспирантом. Будучи тем, кто я есть, я не мог быть ни с одной из них. И если выбирать между Братством и Институтом литературы, то умом я больше тянулся ко второму, а душой — к первому.

Я понимал, что вслед за отказом последует обида и я снова не смогу видеться с ней некоторое время. Мне бы этого очень не хотелось. Но Валерия Викторовна и не ждала от меня молниеносного согласия, сказала, что примет любое мое решение, и попросила просто об этом подумать. После чего резко сменила тему и вдруг спросила об Ане. Она спрашивала о ней и раньше, но каждый раз я обрывал этот разговор. Я ни с кем не собирался обсуждать своих друзей. Я тесно общался с Аней, у меня было связано с ней очень многое. Но, в отличие от Виталика, я никого не собирался в это посвящать. Аня была моей первой девушкой и близким другом, и связь, которая установилась между нами однажды, не потерпела бы ничьего вмешательства. Любую попытку разбирать и анализировать наши с ней отношения я пресекал на корню. И каждый раз это заканчивалось ссорой, коих в последнее время становилось все больше и больше.

— Тебя послушать, так твоя Аня просто ангел во плоти. Ты же знаешь такую пословицу — в тихом омуте черти водятся. Так вот, перекладывая на психоаналитический язык — эффект маятника. Если оттянуть подвешенный на нити шарик максимально в одну сторону и отпустить, то он полетит в другую сторону с максимальной отдачей, что называется из одной крайности в другую. То есть во всем должна быть золотая середина, равновесие. А если человека все время клонит в одну сторону, всегда есть риск, что через какое-то время он улетит в противоположную. Мало кто умеет быть честным с собой и принимать себя таким, каков он есть. Чаще мы пытаемся выдавать себя не за того, кем являемся на самом деле. Кажется, что так легче, но это опасно. Носить на себе такую маску очень тяжело. Нельзя все время стараться показывать окружающим только свою светлую сторону. Намного легче открыться и перестать бояться своих желаний, эмоций, мыслей. Если все держать в себе, рано или поздно рванет. И тогда уж держись!

Я отказывался понимать ее слова. Аня была девушкой положительной. Хорошо училась, была приветлива и дружелюбна, не курила, не пила спиртное и не употребляла наркотики, много читала и любила театр. Всегда прекрасно выглядела. И почему ее должно куда-то там рвануть! Аня человек увлекающийся, и если уж что-то или кто-то был ей по душе, то увлекалась страстно, а как иначе? Правда, также быстро и перегорала. Но я не видел в этом ничего дурного. Я был в ней уверен, иначе зачем бы я столько времени поддерживал нашу дружбу. Мне она нравилась именно такой. Конечно же, у нее имелись слабости, она вовсе этого не скрывала. Но при этом она была целеустремленной, трудолюбивой и исполнительной. Если ставила какие-то цели, достигала их. Мне это нравилось. И именно она в один из вечеров притащила меня в Братство, а не в какой-нибудь ночной клуб, например. Я ценил нашу с ней дружбу и то доверие, которое существовало между нами. Мы с ней были схожи в главном, а все остальное не имело никакого значения. За своих друзей я стоял горой. Кто мог сказать обо мне больше, чем я сам, если не мои друзья. Скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты, — эту мудрость я усвоил со школьной скамьи. Дружба всегда была для меня чем-то важным и незыблемым.

Заявляя о чистоте своего чувства к Валерии Викторовне, я вступил в игру, и теперь должен был всеми силами отстаивать свое заявление, так как проигрывать, тем более женщине, было не в моих правилах. А она тем временем все наступала. Я уже был не рад своему упрямству. Конечно же, я хотел секса с ней, но как только представлялся случай проявить свою мужскую волю, я отступал. На самом деле я боялся ее как огня. Но, оставаясь наедине с собой, я был необыкновенно горд, потому что, как мне казалось, это была победа над инстинктами. Свою неуверенность я выдавал за силу. Я был уверен, что у меня все еще впереди, я по-прежнему хотел ей что-то доказать, бездействовал и сходил с ума от желания. Табу действовало как наркотик. Не знаю, что доставило бы мне большее удовольствие, эта борьба или сам секс. Но точно знаю, что весь былой опыт с девушками-ровесницами не мог идти ни в какое сравнение с переживаемым мною сейчас.

Так как мы часто виделись с Валерией Викторовной, к ней на лекции я ходил все реже. Как-то я приехал в университет и отправился в аудиторию. Сегодня мы должны были заняться книгой Захера Мазоха «Венера в мехах». К такой теме я был совершенно не готов морально и, как оказалось, еле смог выдержать ее физически. Рассуждения на тему садизма и мазохизма из уст этой властной и независимой женщины горячили кровь. Еще в самом начале обсуждения румянец появился на щеках у всех. Не каждый день в стенах учебного заведения можно было услышать такое. Я был крайне смущен и боялся поднять глаза, как когда-то на первом курсе. Волевым усилием сдерживаемые чувства вспыхнули во мне снова, и я уже готов был уступить, проиграть, признать свое поражение. Все принципы забылись.

— Извечное противостояние мужчины и женщины, о котором шла речь у Ницше, многое объясняло. Мужчины больше всего любят игры и опасность, поэтому им так нравятся женщины — самые опасные игрушки на свете, — читала лекцию Валерия Викторовна.

Когда Валерия Викторовна это говорила, я думал о ней. Было ясно, что я затеял игру, в которой заведомо проиграю. На примере произведения «Венера в мехах» она предложила каждому выбрать себе роль — тиран либо раб. Студенты задумались, задумался и я. Женщин я превозносил, со всей страстью я готов был им подчиняться. Но анализ произведения привел к неожиданному заключению — герой романа оказался вовсе не рабом/мазохистом, а тираном/садистом. Он так яро настаивал на своем унижении, что и не заметил, как вынудил героиню вместо любви, которую она к нему испытывала, проявить жестокость, которой она не хотела.

После слов Валерии Викторовны о том, что и садизм и мазохизм наличествуют в каждом из нас в той или иной степени, я вдруг вспомнил, что она рассказывала о своем бывшем муже. И если еще секунду назад я видел ее властной женщиной, то теперь все изменилось. Перед моим взором был Евгений — взрослый и авторитарный, самоуверенный и насмешливый, опытный и высокомерный — и Валерия Викторовна — девчонка младшего курса, ни в чем не уверенная, не сформировавшаяся, которая ищет мужское плечо, терпит от него все, включая оскорбления, и все равно приходит в его прокуренную комнату в общежитии.

Когда я повстречал ее, она уже была свободна и независима. Это мне в ней и нравилось. Выходит, я видел в ней только то, что хотел видеть. Мои представления о ней не соответствовали действительности.

К концу лекции лица студентов раскраснелись. Да уж, такие темы никогда не поднимались в Братстве. Там и слов-то таких никогда не произносили. Вообще, лекции Валерии Викторовны и Марины Мирославовны пробуждали во мне совершенно противоположные мысли и эмоции. Отличие заключалось в том, что после лекций Валерии Викторовны меня посещали слишком откровенные мысли и желания, мне не хотелось их впускать. После лекций в Братстве мои желания и помыслы были чисты, благородны, красивы. Таким я себе нравился больше.

При личных встречах с Валерией Викторовной, как и прежде, накал страстей не утихал. Она все прекрасно видела, понимала, и специально меня провоцировала. И если я всячески старался отогнать или хотя бы облагородить свои желания, то она пыталась вывести меня на чистую воду. Дошло до того, что все наши встречи превратились в игру «ее провокация — мой отпор», между нами всегда присутствовал флирт и велись разговоры о желании. Зачем она играла со мной в эти игры, тем более что я не привлекал ее как мужчина, мне было непонятно. Вокруг нее было полно студентов, которые охотно согласились бы быть ее поклонниками и аспирантами. Зачем ей был нужен именно я и моя творческая сублимация? Я этого не знал и по-прежнему проявлял недюжинную выдержку, за что не мог себя не уважать. Но должен заметить, она рисковала. Ведь я мог и не выдержать. И что было бы тогда? Она делала ставку на то, что я не нарушу границ, но она же не могла быть в этом полностью уверена… А она и не была, просто, если бы я нарушил границы, она отчитала бы меня. Я интересовал ее лишь до тех пор, пока хотел, но не делал этого. К ее провокациям я привык, но стал зависим от них, как наркоман. Мне нужна была эта игра, эти эмоции, адреналин, и с каждым разом требовалась все большая доза. При отношениях, далеких от тех, какие бывают между преподавателем и учеником, В.В. продолжала пользоваться своим статусом, что придавало им некоторый шарм. Я не противился, хотя официально она уже давно не была моим преподавателем. С недавнего времени она начала называть себя моим учителем. Когда это произошло впервые, я подумал, что это дежавю, и теперь у меня. Касательно учителей — мне хватало и Братства. Так что В.В. получила довольно неожиданный для нее отпор с той степенью агрессии, которую у меня вызывала эта тема. Я возражал с пеной у рта и в результате обидел ее. Но и при каждой следующей попытке ее «учительствования», я приходил в ярость. Она знала, как меня наказать, и увеличивала дистанцию между нами. Я стал вспыльчив и раздражителен.

ХIII

Валерия Викторовна в наших беседах довольно часто упоминала о селе, родом из которого была. Я слушал ее с интересом. Когда она рассказывала о родителях и своем детстве, с ней происходили перемены. Я уже не раз замечал, что при подобных воспоминаниях она превращалась в того самого ребенка, которым была когда-то и который теперь стоял перед ее внутренним взором. У нее в глазах появлялся огонек, губы расплывались в улыбке, в голосе и интонациях появлялась юношеская энергия, а выражение лица становилось совершенно беззаботным, если не сказать блаженным. Затем она как будто вспоминала, что не одна, и лицо тут же принимало прежнее выражение. Она всегда была эмоционально сдержана со мной. Все время она старалась сохранять образ гордой, неприступной, независимой женщины, всего достигшей самостоятельно, что, в общем-то, было правдой. Поэтому, когда в ней проскальзывало что-то выходящее за рамки этого образа, меня охватывало беспокойство, я терялся и не знал, как себя вести. К счастью, это длилось совсем недолго, и та Валерия Викторовна, к которой я привык, возвращалась.

Я же как столичный житель был влюблен в городскую жизнь. Я любил наш шумный, многолюдный город со всеми его недостатками. Село для меня являло собой совершенную скуку и мысли, и быта. Проезжая мимо сел и поселков, я с грустью смотрел на беленые хатки и старые избы, обветшалые, накренившиеся ограды и на старушек в платочках, одиноко сидящих на лавочках перед домом после не по возрасту тяжелого трудового дня. В душе я был рад, что живу иначе. Уже через каких-нибудь полчаса я несся по трассе, с удовольствием вдыхая выхлопные газы, провожал взглядом обгоняющие меня иномарки, читал замысловатые названия пригородных кафе, рассматривал строящиеся особняки и представлял, какими они будут и кто в них поселится.

Мы с Валерией Викторовной были совершенно разными. Взять хотя бы детство. Она рассказывала мне о нем не раз, но я пропускал все мимо ушей и не мог понять, что именно она хочет этим сказать. Ведь сама она давно уже жила в городе, с тех самых пор, как уехала в столицу учиться. Свыклась и теперь очень ценила условия большого города, которые давали ей возможность работать, преподавать и публиковаться. Мегаполис успел пленить ее бурлящей, разнообразной жизнью. А ее пристрастие дождливыми осенними или холодными зимними вечерами пить ароматный, дымящийся кофе в одном из уютных кафе указывало на натуру гурмана. Поэтому, когда я слушал ее красочные воспоминания, я считал, что она по-писательски искусно романтизирует сельскую жизнь, которая в ее детские годы виделась ей именно такой — красочной.