— Как же это? А почему так, Лера, ты не знаешь? Ты же могла ее попросить. Вы же ехали в такую даль. Что-то я не пойму.

— Ну, вот так, мама. Значит так надо. Она Люсе все объяснила.

— А вы привезете меня в следующий четверг? Женя?

— Посмотрим, как там с работой сложится, у меня, у Леры… — еле сохраняя свою напускную серьезность, пробурчал Евгений и поспешил набить рот едой.

Валерия Викторовна также отвернулась к окну, пытаясь скрыть появившуюся на ее лице улыбку. Но я заметил. Так они проверяли степень желания и серьезность намерений Люси! В конце концов сбудется желание или нет, определяется силой этого желания! Как же я раньше-то не догадался! На душе полегчало. От радости и любви к Валерии Викторовне я готов был броситься ей на шею, но решил все же этого не делать.

— Саша, ты меня прости ради бога но, Лерочка, можно я все это переложу тебе?

Галина Семеновна ссыпала все содержимое из своей тарелки в тарелку дочери. Все рассмеялись, уже не сдерживаясь.

На улице совсем распогодилось. Валерия Викторовна объявила свободное время, а сама принялась убирать со стола. Люся решила загорать и отправилась подыскивать себе удобное местечко. В ее распоряжении была вся территория усадьбы до самой трассы. Оголив верх до майки, с подстилкой под мышкой она направилась в глубь сада. Галине Семеновне нужно было завести развалюху, которая простояла всю зиму в гараже в одном из хуторских дворов, и она призвала на помощь Евгения. Я помогал Валерии Викторовне убирать со стола и ходил за ней по пятам. Вымыть посуду здесь было непросто. Для этого нужно было набрать студеной водицы из колодца, подогреть ее, снести всю посуду из дома на кухню и только затем вымыть. Я ничего не дал делать Валерии Викторовне и сделал все сам, за что был вознагражден — пока я мыл посуду, она стояла рядом.

— Знаешь, а ты меня действительно удивил!

— Это чем же, позвольте спросить?

— Я была более чем уверена, что тебе здесь будет не комфортно и ты начнешь капризничать, а ты очень органично смотришься, не то что наша девушка…

— Спасибо. Но это же ваш дом, поэтому мне важно…

В этот момент, когда я полез за очередной тарелкой в тазик с мыльной пеной и руки у меня были заняты, Лера Викторовна провела рукой по моим плечам, задержавшись на затылке.

— Как тебе спалось и что снилось на новом месте или кто? Расскажи!

— Ну, не жених точно, — удалось мне рассмешить ее. — А вообще, такое снилось, что и рассказывать неловко.

— Ты же знаешь, что я люблю интерпретировать сны, так что придется рассказывать, Саша…

— Нет, пожалуйста, прошу, не нужно!

— Чего ты так боишься? Это же просто сон.

— Ничего я не боюсь, просто, знаете… Я… стесняюсь! — мы подошли к колодцу, где я собирался набрать еще воды.

— Ладно, потом расскажешь, а пока что, давай, я тебе свой расскажу, хочешь?

— Конечно, хочу! — я опустил ведро в колодец.

— Сон, значит, такой, вот на этом самом месте, возле этого колодца ты меня соблазняешь, да так красиво… Дежавю. Вот так точно мы и стояли, как сейчас. Чертенок ты эдакий, Сашка!

Я чуть не упустил полное воды ведро в колодец. А она несла уже вымытые тарелки в дом.

Дело было сделано, стол убран, посуда вымыта. Лера Викторовна взяла меня за руку и повела за собой.

— Мы кое-куда сходим, ты не возражаешь?

Я не возражал, а она не отпускала моей руки. Мы вышли со двора и направились вдоль поля по тропе.

— Куда мы идем?

— На речку, я покажу тебе свое любимое место, я там всегда любила сидеть подолгу и о чем-нибудь думать. А цыганский табор я выглядывала вот отсюда, с этого самого места. Помню, в первый раз я увидела их вон там, — и она указала в сторону лесной опушки, еле различимой вдали. — Слышно их было уже здесь, но я решила подойти ближе и пробиралась через все поле. Они меня, конечно же, заметили, но вида не подали. А я лежала в высокой траве и затаив дыхание слушала, как они веселятся. Это был карнавал среди бела дня! Такого веселья я не видела даже на свадьбах. И откуда в них столько неуемной энергии?.. Я мечтала, чтобы они научили меня танцевать. Долго не решалась, наконец вышла к ним. Меня подозвал к себе самый старший, помню, он сидел на коряге с баяном, босой, и у него были густые-густые усы. Я уселась рядом с ним и смотрела на цветные, развевающиеся в танце перед самым моим носом юбки. А потом я сбросила свои сандалии, они учили меня танцевать, а старший аккомпанировал мне на баяне. Я так просила их меня украсть, но они не украли! Пришлось возвращаться домой, где мне снова влетело за то, что не помогала маме, как мои сестры.

Мы вышли на асфальтированную дорогу, за которой виднелся берег реки. Валерия Викторовна все это время держала мою руку. Отпустила только, когда пришлось пробираться сквозь заросли. Я следовал за ней, след в след. Камыши вокруг были в рост с нами. Было ясно, что река где-то совсем близко, а вот как к ней выйти, знала только она. Через просвет в зарослях камыша мы наконец вышли к воде. Теперь водная гладь открылась перед нами во всей красе. Настоящий оазис, если бы не два рыбака. На протяжении всего пути мы не встретили ни души, и на тебе! Они поздоровались, так было принято в селе. При виде них Валерия Викторовна и сама огорчилась, я это услышал по ее голосу. Но делать было нечего.

— Как же давно это было, уж и тропинки все заросли. Я не была здесь уже лет двадцать. Приезжать приезжала, а сюда вот только с тобой выбралась. Раньше и купаться можно было, сейчас все тиной заволокло. Ладно, идем обратно…

Я еле уговорил ее побыть здесь еще, хотя бы чуть-чуть. Мы присели на облысевший ствол какого-то дерева, вероятно, осины, склонившийся к самой воде. Я мог понять Валерию Викторовну, нахлынувшие чувства требовали уединения. Я боялся нарушить интимность ее воспоминаний. Но она заговорила сама.

— Саша, ты мне обещал, я слушаю твой сон.

— Только не это, Валерия Викторовна, умоляю!

— Давай так, нам помешали, мы здесь с тобой не одни. Но у тебя же богатое воображение, правда? У меня тоже. А помнишь, я говорила, при хорошей игре воображения женщину не нужно даже раздевать, достаточно только представить, что у нее под одеждой. Говорят же — разыгралось воображение. Вот я хочу, чтобы оно у тебя сейчас разыгралось, чтобы ты вернулся в свой сон, отчетливо его вспомнил и рассказал мне абсолютно все. Смотри, я даю тебе полную волю, цензуры нет. Это значит, что вместо того, что ты сделал бы, если бы мы были здесь одни, ты можешь все это проговорить. Совершим такой акт совместного творчества. К тому же если двое в анализе люди интересные, а мы же с тобой претендуем на это, то и анализ обещает быть занимательным. Так, я слушаю…

— Ладно! Слушайте… Очень теплый и солнечный день. Я знаю, что вы уехали к себе домой, к маме. Я выезжаю вслед за вами на машине, но совершенно не знаю дороги и даже не знаю, где это место находится. К тому же я совершенно не уверен в том, что вы хотите, чтобы я вас нашел, то есть я не знаю, обрадуетесь вы моему приезду или нет, но все равно еду. Я верю в то, что у меня получится отыскать вас, это просто вопрос времени. Если нужно, я буду на каждом километре останавливаться и спрашивать дорогу у всех подряд и буду делать это до тех пор, пока не отыщу вас. В общем, настроен я решительно. Но мне даже ничего не пришлось предпринимать. Я просто еду и вдруг понимаю, что уже совсем близко, я это чувствую. Мое волнение и желание видеть вас возрастает с каждой минутой. Теперь я точно должен знать, куда ехать, чтобы не терять ни минуты. Я останавливаюсь перед какой-то огромной дачей, которая еще не достроена. Забор и дом в несколько этажей, строительство идет не снаружи, а внутри, в самом доме. В надежде кого-нибудь в нем отыскать я захожу, но никого не вижу в этой части дома. А чтобы попасть в другую его часть, нужно преодолеть проход на втором этаже, который еще не закончен, не залит цементом, а только покрыт щебнем. Я делаю первый шаг, и сразу же мне навстречу, приветливо улыбаясь, выходит человек. Я только собираюсь объяснить ему, что меня привело сюда, как он сам начинает говорить. Сказал, что мне никуда больше не нужно ехать и что я встречу вас, как только выйду за ворота. Сейчас вы будете там проходить. Я этому известию ужасно радуюсь, спешно благодарю прораба и иду к воротам, все еще не веря, что нашел вас. И, действительно, как только я открываю ворота, сразу же вижу вас. Сердце начинает колотиться бешено. Вы идете с какой-то полной пожилой женщиной и разговариваете. Я окликаю вас, и вы оборачиваетесь. К моему еще большему удивлению, вы мне очень рады, подходите ко мне и смотрите так ласково, что у меня кружится голова. А когда вы проводите рукой по моему лицу и чуть приподнимаете мой подбородок, я на грани обморока. В это время я вспоминаю, что женщина, которая была с вами, прямо сейчас стоит и наблюдает за нами, и, конечно же, ей видно, как я вас люблю. Тогда вы обнимаете меня, и все вместе мы идем по дороге. Продолжая меня обнимать, вы говорите с вашей спутницей о чем-то своем. А я всю дорогу иду рядом, испытывая чувство блаженства от вашей близости.

Я замолчал.

— Это все?

— Все!

— Да, Саша…

— Что да, Валерия Викторовна? Вы же обещали!

— Идем, пора возвращаться. По дороге домой можем заехать в дом, где когда-то жила моя бабушка, если хочешь.

— Тот, что вы описали в своем романе? Хочу!

— Тогда тем более нужно поспешить.

Только теперь я снова заметил рыбаков. Все это время их как будто и не было вовсе. Когда я рассказывал свой сон, мой внутренний взор полностью перенес меня в него. Я видел его заново. От присутствия реальной Валерии Викторовны и от произносимых мной вслух слов, душа моя затрепетала. При всей своей робости я так увлекся рассказом, что называл все, что рисовала передо мной моя чувственная память, нисколько не заботясь о степени откровенности. Я утратил всякую осторожность в словах, которой обычно придерживался. Но должен признаться, мне понравилось говорить вот так, взахлеб, увлеченно. Вопрос был только в том, что именно я сообщил своим сном ей и почему она отказалась его интерпретировать.

По тем же зарослям мы пробирались назад к дороге. Обратный путь показался коротким. Я был счастлив оттого, что Валерия Викторовна оставила всех — Евгения, Люсю и даже маму — и все это время пробыла со мной. На протяжении всей этой поездки я отмечал ее доброе и даже ласковое ко мне отношение. Былая ее властность никуда не девалась. И я все равно побаивался ее. А желание мое возрастало с каждой минутой.

Идти с Валерией Викторовной вот так вдвоем по пустынной дороге было настолько необычно, что я забыл обо всех своих страстях и наслаждался самим фактом ее присутствия рядом со мной. Мы шли молча. Пустынность открытого пространства вокруг нас обостряла восприятие каждого мгновения. Если раньше мы находились в городской суете с толпами людей, беспрерывной чередой событий, множеством дорог, огней, транспортом, высотками, мостами и светофорами, то сейчас нас окружали простор и тишина. Это было место ее силы. Здесь она вынашивала идеи и писала, могла оставаться долгое время, и ей было хорошо. Я же понимал, что без нее умер бы здесь от тоски. Оказавшись вне городской суеты, я осознал, что собой представляю я и что она. Ее внутренний мир был куда насыщенней и богаче моего, и здесь, среди покоя и тишины, он был ее силой, а моей слабостью. Остаться здесь наедине с собой я не смог бы, да и не хотел.

Мы почти пришли. Валерия Викторовна заметила идущий из трубы дым.

— Глазам своим не верю, мама печь затопила! Я всегда так мерзну, прошу, прошу, а она только смеется в ответ. Теплынь, говорит, на улице, какая печь! Представляешь, всю жизнь здесь прожила, и все сама делает, даже хлеб сама печет. Все хозяйство на ней. Побежали греться, а то я замерзла, а ты? — на мгновение Валерия Викторовна вложила свои руки в мои. Руки у нее и впрямь были холодными, но от этого прикосновения во мне вспыхнул огонь.

Мы забежали в дом. Она повела меня в комнату, где ночевала прошлой ночью. Я увидел самую настоящую сельскую печь, на которой можно лежать. Валерия Викторовна предложила мне на нее залезть и погреться, что я и сделал с удовольствием. Впервые в своей жизни я лежал на печи и слушал голоса в гостиной. Галина Семеновна снова накрывала на стол. За то время, что мы отсутствовали, она успела приготовить ужин и ощипать еще одну утку, которой собиралась потчевать сейчас и передать дочке с собой в город. На все попытки разубедить ее в такой необходимости в ответ был выдвинут безапелляционный аргумент, — если в доме мужчина, должно быть и мясо.