— Одну минуту. Цепочка… чуть-чуть коротковата.

Он попробовал еще раз. Щеки Энн от смущения горели огнем, она молилась, чтобы никто не увидел их в это мгновение. Чем дольше Генри сражался с застежкой, тем больше девушку охватывал стыд. Он случайно задел тонкие волоски у нее на затылке, и ей пришлось прикусить нижнюю губу, чтобы удержаться от крика, Ее переполняло чувство разочарования, ведь момент, который должен был бы стать для ее сердца священным, превратился в очередное унижение. «Это не цепочка слишком короткая, это шея у меня слишком толстая!» — подумала она, надеясь, что Генри, наконец, оставит свои попытки. Она подняла подбородок, рассчитывая, что таким образом шея сделается немного тоньше, и почувствовала, как цепочка снова впилась ей в кожу.

— Ну вот, все в порядке, — вымолвил, наконец, Генри, не скрывая явного облегчения.

Энн повернулась к нему.

— Я уверена, что подарок выглядит прекрасно.

Он изобразил подобие улыбки, которая показалась Энн больше похожей на гримасу, и подтвердил, что кулон действительно смотрится на ней замечательно.

Очень скоро Энн с ужасом почувствовала, как маленькое золотое сердечко подскакивает вверх-вниз, стоит ей лишь просто заговорить. А когда она смеялась, что случалось все реже и реже по мере того, как вечер подходил к концу, оно трепетало, словно бабочка с обожженными крылышками.

* * *

В дверь кабинета Артура Оуэна негромко постучали. Спустя минуту дворецкий осторожно приоткрыл дверь ровно настолько, насколько необходимо, чтобы выглянуть в коридор.

— Внук приехал, — прошептал дворецкий.

Вильямсон кивнул и посмотрел на своего хозяина, который полулежал в инвалидном кресле, похрапывая во сне.

— Мне нужно десять минут, — негромко сказал он.

Еще до того, как щелкнула, закрываясь, дверь, он уже был рядом с Артуром Оуэном и мягко тряс его за плечо, пытаясь разбудить.

— Сэр, — громко сказал он прямо в заросшее седыми волосами ухо. Но в ответ раздалось лишь невнятное бормотание. — Сэр, Генри приехал. Он будет здесь через десять минут.

Старик тут же поднял голову.

— Ты сказал — Генри? — требовательно переспросил он, и голос его дрогнул. — Он уже здесь?

Тон, которым он произнес эти слова, явно свидетельствовал о том, что хозяин в панике, и Вильямсон улыбнулся, успокаивая его.

— У нас есть десять минут, сэр. Мы вполне успеем подготовить вас к встрече с внуком.

Тощий, как скелет, секретарь Артура Оуэна быстро пересек огромную, тонувшую в полумраке комнату, в дальнем конце которой находился внушительный гардероб. Он извлек оттуда свежую крахмальную сорочку, галстук, палевый жилет, темно-коричневый пиджак и перебросил все это через согнутую в локте руку. В другую он взял пару носков и начищенные до зеркального блеска туфли старика.

Спустя несколько минут слабый инвалид превратился в сурового пожилого джентльмена с решительным, стальным взглядом. Его внук никогда не узнает, что под шерстяным, клетчатым пледом на нем надета всего лишь пара кальсон. Уже не было времени вытаскивать Артура из инвалидного кресла на колесах и натягивать на парализованные ноги брюки. Вильямсон подкатил Артура к письменному столу и быстро раздвинул обычно задернутые тяжелые бархатные шторы, не обращая внимания на протесты старика. Подбодрив хозяина улыбкой, он положил на письменный стол перед Артуром кожаную папку и несколько документов. Седые, поредевшие волосы Вильямсон одним движением зачесал назад, открыв высокий лоб и проницательные глаза. Теперь Артур Оуэн был готов к встрече с единственным человеком в мире, которого он любил, любил больше жизни.

Генри вошел в кабинет без стука, щурясь от яркого солнечного света, падавшего из окна, расположенного позади письменного стола. Такое положение было выбрано специально, чтобы придать фигуре сидящего за столом видимость силы и власти. И этот прием всегда срабатывал. Даже сейчас, сидя в инвалидном кресле, несмотря на то, что инсульт более десяти лет назад превратил его в калеку, Артур Оуэн был единственным человеком, который мог — и никогда не упускал возможности — внушить Генри страх.

— Ты не договаривался о встрече, — громко сказал Артур.

— Я и раньше этого не делал, — небрежно парировал Генри, хотя внутренне вздрогнул. Казалось, старому джентльмену доставляло особое удовольствие заставлять внука снова почувствовать себя заикающимся, нескладным двенадцатилетним мальчиком, каким он и был, когда стоял навытяжку перед дедом, пытаясь объяснить причину Плохих школьных отметок. Отбросив эти воспоминания, Генри буквально заставил себя подойти ближе к деду.

— Я приехал поговорить о «Морском Утесе», — сказал он, остановившись сбоку от письменного стола, чтобы свет не бил в глаза. И вдруг он увидел освещенный солнцем профиль деда: яркие лучи безжалостно подчеркивали морщины, во множестве пересекавшие бледную кожу лица и шеи. Боже мой, он ведь совсем старик! Неожиданно у Генри защемило сердце, что удивило его так же сильно, как удивило бы и деда, если бы тот об этом узнал. В первый раз в жизни внук обратил внимание на то, что прекрасный костюм деда висит на нем, как на вешалке, на то, как тонки укрытые пледом ноги. Генри отвернулся к окну, не желая, чтобы его решимость была ослаблена откровенным свидетельством того, что его дед стал совсем старым и беспомощным и, возможно, скоро умрет.

— «Морской Утес» еще не твой, — сказал Артур, изо всех сил сжимая подлокотники своего кресла.

Генри оглянулся, все его добрые намерения тут же улетучились.

— Мне известно, кто владеет «Морским Утесом». Но, возможно, тебе невдомек, что дом вот-вот свалится в Наррагансеттский Залив. Прошлый шторм снес еще часть холма и обнажил фундамент.

Дед злорадно ухмыльнулся.

— Если бы я мог, если бы у меня были силы, — сказал он, сжимая сухие, изборожденные синими венами кулаки, — я бы сегодня же сам столкнул в воду этот проклятый дом.

— Твое желание может исполниться, — едва сдерживая гнев, ответил Генри. — Еще один ураган или просто сильный северо-восточный ветер — и «Морской Утес» упадет в море.

— Туда ему и дорога.

Генри глубоко вздохнул и попытался спокойно улыбнуться.

— Я знаю, что ты не любишь старый дом. Тем больше причин отдать мне его сейчас. Зачем ждать еще три года, пока мне исполнится тридцать, и я официально вступлю в права наследства. Я же не прошу денег, отдай мне только дом.

— Нет.

Генри неподвижно стоял перед человеком, регламентирующим его жизнь с момента гибели его родителей. В течение пятнадцати лет дед управлял огромным наследством, ожидавшим Генри в день тридцатилетия, — деньгами, которые снимут все запреты и ограничения, угнетающие молодого человека с тех нор, как он осиротел и попал под опеку деда.

— Я мог бы за собственные деньги укрепить фундамент и спасти дом, если бы ты только дал мне разрешение! — Генри почувствовал, что в его голосе появились умоляющие интонации, и от этого ему захотелось кричать.

— Какие деньги? — фыркнул Артур. — Все твои так называемые деньги вложены в твой бесполезный лодочный сарай.

Генри закрыл глаза. Это был старый спор, который ему никогда не выиграть у человека, сделавшего состояние на торговле с Китаем. Генри знал, что независимо от того, насколько прибыльным станет его предприятие по строительству яхт, оно никогда не будет признано в обществе уважаемым способом зарабатывания денег. Только имя и огромное наследство служили мистеру Оуэну пропуском в лучшие дома Нью-Йорка.

— Я могу спасти «Морской Утес».

Артур дернул подбородком, его глаза гневно сверкнули.

— Я не хочу, чтобы он был спасен.

Генри так сильно сжал челюсти, что скрипнули зубы.

— Тогда продай его. Пусть принесет хоть какую-то пользу.

— Ты чересчур сентиментален, Генри. Это еще одна твоя слабость, — сказал дед, прозрачно намекая, что у Генри этих слабостей пруд пруди.

На мгновение Генри представил, как он смыкает руки на шее старика, сжимает горло и выдавливает из него жизнь. Вместо этого он сказал:

— Мать и отец любили «Морской Утес». Они были счастливы там. И захотели бы спасти его.

— Никто никогда не был там счастлив, — фыркнул дед. — Мне следовало снести этот дом еще много лет тому назад.

— Почему же ты этого не сделал? — закричал Генри. Казалось, в жилах у него пульсирует гнев. — Почему ты позволяешь ему гнить на этой скале? Ты просто жестокий и мстительный старик, обвиняющий дом в своей собственной трагедии. Запомни хорошенько мои слова, дед. Я спасу «Морской Утес», даже если это будет последнее, что я смогу сделать в этой жизни.

Артур судорожно хватал воздух ртом, его лицо побагровело, жилы на шее вздулись.

— Этот дом… — Он задохнулся, потянулся руками к галстуку. — Этот дом…

Встревоженный Генри наклонился к деду, оттолкнул трясущиеся руки старика, торопливо распустил узел галстука, расстегнул воротник сорочки и бросился было на поиски Вильямсона.

— Ему стало плохо, наверное, нужно лекарство, — взволнованно сообщил он секретарю.

— Со мной все в порядке. — Артуру удалось произнести эти слова вполне спокойно, и Генри, обернувшись, удивился тому, что дед и в самом деле выглядит нормально. Или, по крайней мере, ему уже не угрожала опасность немедленной смерти…

Генри вдруг почувствовал глубокое раскаяние. Он подошел к инвалидному креслу деда и опустился рядом с ним на колени.

— Я больше не буду спорить с тобой, дедушка. Я и приехал не с тем, чтобы спорить. Я хочу сказать тебе, что намерен спасти «Морской Утес» любой ценой.

— «Морской Утес» — мой. — Казалось, только этот факт и успокаивает старика.

— У меня есть еще один способ получить наследство, и тебе об этом хорошо известно.

Генри встал, опираясь кулаком о стол, и четко объяснил, каким именно способом он собирается получить деньги, принадлежащие ему по праву. Было ясно, что дед старательно делает вид, что его не трогают слова внука. И Генри принял бы за чистую монету эту видимость безразличия, если бы не заметил, что старик непроизвольно сжимает кулаки.

— Не будь идиотом, — отрезал Артур. — Возможно, я и прикован к этому городскому дому двенадцать месяцев в году, но я точно знаю, что ты ни за кем серьезно не ухаживаешь. Может быть, ты планируешь нанять актрису, чтобы она сыграла роль твоей жены?

— У меня есть девушка на примете. Она согласится выйти за меня замуж.

— Кто? — хмыкнул Артур. — Какая-нибудь несчастная уродливая старая дева?

Генри вспыхнул: выпад деда попал точно в цель.

— Ей всего лишь двадцать один год.

Победно хлопнув ладонью по подлокотнику кресла, Артур воскликнул:

— Я так и знал! Кто эта несчастная?

— Энн Фостер.

Артур в задумчивости сдвинул свои кустистые брови. Он давно уже удалился от общества, и Генри рассчитывал, что дед не знает Энн. Но он ошибался.

— Это та толстушка? Ради Господа Бога, Генри, ты мог бы выбрать кого-нибудь получше. Неужели «Морской Утес» заслуживает того, чтобы ты пожертвовал ради него жизнью, приковав себя навсегда к этой уродине?

Затем выражение недоумения исчезло с лица Артура, сменившись подозрением.

— А ведь ты и не собираешься быть прикованным к ней всю жизнь, не так ли, мой мальчик? Поэтому ты и выбрал ее. — Казалось, эта мысль привела его в восторг.

Лицо Генри окаменело.

— Как я уже сказал, я сделаю все что угодно ради спасения «Морского Утеса». Даже женюсь на уродине.

Дед закрыл глаза и так долго не открывал их, что Генри показалось, будто старик уснул. Когда Артур, в конце концов, поднял веки, Генри увидел на лице деда совершенно новое, невиданное прежде выражение. Это было лицо человека, потерпевшего поражение.

— Ты больше похож на своего отца, чем я полагал прежде.

Глаза Генри засверкали от нового приступа гнева, и он сказал:

— Не думай, что ты можешь оскорбить меня сравнением с моим отцом.

На лице деда появилась мягкая улыбка.

— Я и не собирался оскорблять тебя. Я хотел сделать тебе комплимент. Самый большой из всех возможных.

Генри резко отвернулся, желая скрыть замешательство. — Я знаю, что ты думаешь о моем отце.

— Ты уверен?

— Я не намерен сейчас обсуждать этот вопрос. Желаю тебе хорошо провести день, дедушка. Следующим поводом для моего приезда к тебе будет подписание бумаг о вступлении в права наследства. До свидания.

Генри двинулся к выходу из кабинета.

— Не думай, что все у тебя получится так легко, Генри, — предостерег его дед.

Генри повернулся с торжествующим видом.

— Условия, при которых собственность и деньги моего отца станут моими, оговорены достаточно четко. Не желая отдать мне столь незначительную часть наследства, ты толкаешь меня на крайние меры.