— Вот черт, — пробормотал Генри, чувствуя себя как хорошо прожаренный бифштекс на тарелке, на который уставилась толпа голодных.

— Ощущаешь прилив храбрости, Генри? — спросил Алекс, не скрывая улыбки.

— Не очень. Объясни мне еще раз, зачем мы сюда пришли?

— Затем, чтобы показать им, что ты не полный осел, которым выставил себя вчера вечером.

— Ах, да. Серьезная причина. Но все дело в том, мой старый друг, что мне совершенно наплевать на то, что думает обо мне эта стая полумертвых рыб.

Усмешка Алекса стала еще шире.

— Да, но мне, твоему единственному настоящему другу, не наплевать. Это, знаешь ли, оскорбляет мой вкус. Ничего не могу с собой поделать.

— Ну, конечно. Как это я забыл, что моя жизнь непосредственно касается тебя.

Алекс слегка подтолкнул его, и Генри шагнул вперед, делая вид, что совершенно не замечает вызванного своим появлением ажиотажа. Будь проклято надоедливое любопытство этих людей! Он ни за что не стал бы общаться с ними, если бы это не было так важно для его бизнеса. Как ни странно, Генри был очень практичным человеком. И хотя в денежном отношении он не зависел от своего судостроительного бизнеса, очень гордился успехом, которого добился в этом деле своим собственным трудом. Его фирма «Яхты Оуэна» строила самые красивые и роскошные морские парусники в мире, которые могли купить только очень богатые люди. Вот они стоят — его клиенты, пережевывают последнюю скандальную историю с его участием и ждут, как он отреагирует. Придется их разочаровать и, если не прекратить сплетни, то, по крайней мере, приглушить, продолжая вести себя как обычно. Заурядно, рутинно, а потому — скучно.

Генри и Алекс прошли через газон, утопая туфлями в густом травяном копре. Музыка оркестра была едва слышна из-за шума, вызванного их появлением. А потом шум утих, как будто эти милые, воспитанные люди вдруг поняли, как ужасно они себя ведут, — для того, чтобы услышать друг друга сквозь какофонию звуков, которую сами же создали, им приходилось просто кричать.

Генри язвительно усмехнулся и метнул на окружающих, которые уже делали вид, что не замечают его приближения, уничтожающий взгляд. Он раскланялся с несколькими знакомыми и направился к длинному столу, сервированному кофе, чаем, пирожными и печеньем. Он сделал вид, что выбирает что-то, хотя ни есть, ни пить ему абсолютно не хотелось. Он остро чувствовал, что за ним пристально наблюдают все эти зеваки, со слоновьим тактом изображающие равнодушие. Он уловил некоторые из высказываний в свой адрес и был несказанно удивлен. Они выражали сочувствие, а не насмешку. Откровенное лицемерие этих людей рассердило его почти так же сильно, как если бы они открыто смеялись над ним, хотя он все же испытывал явное облегчение от того, что они этого не делают.

Он услышал, как одна женщина говорит своей соседке: «Она вернулась только для того, чтобы унизить его». Генри улыбнулся и подумал: «Ох, уж это покровительство прекрасного пола!».

И вдруг поднялся еще больший, чем при его появлении, шум. Первое, что почувствовал Генри, было чувство благодарности человеку, который отвлек от него всеобщее внимание.

— Боже мой, — сказал стоящий рядом Алекс, — что она еще выдумала?

Генри медленно повернулся, уже зная, кого увидит, но ему все же не удалось сдержать возглас изумления. Энн была одета в темно-синюю юбку, голубую с золотом приталенную блузу, над ее золотистой головкой реял безукоризненно подобранный в тон золотисто-голубой зонтик. Темно-синие перья плюмажа, украшавшего изысканную шляпку, плавно покачивались в такт ее движениям. Рукава ее блузы, пышные, воздушные — настоящее произведение портняжного мастерства, делали ее стройной, хрупкой и… беззащитной, несмотря на непроницаемо спокойное выражение лица. Ни жестом, ни взглядом она не дала этой взбудораженной толпе понять, что для нее все это являлось ужасным испытанием. Застенчивая девушка, которую он знал два года назад, никогда бы не посмела войти в это подобие переполненной дикими зверями клетки, да еще непринужденно улыбаясь при этом. Он заметил, как крепко сжимает ручку зонтика ее рука в белой перчатке, и понял, что Энн до смерти боится, как боялась бы на ее месте любая девушка, оказавшись лицом к лицу с толпой недоброжелателей, и что она просто научилась прятать свои чувства. Что же, черт возьми, она делает? В этот момент он поймал себя на том, что ему хочется подбежать к ней и защитить от этой жестокой толпы.

Генри проглотил чувство вины, комком сжимавшее ему горло. Это он поступил с ней так. Он превратил ее в женщину, ставшую предметом презрения и насмешек. Но у него же была благородная цель… Благодаря его короткому браку «Морской Утес» спасен и сейчас там ведутся восстановительные работы. Вскоре после развода с Энн Генри начал работы по спасению своего дома, и ему необходимо было подавить в себе разъедающее изнутри чувство вины за то, что он сделал с девушкой, которая даже начала ему нравиться.

«Женись на некрасивой девушке, — полушутя подстрекал его Алекс. — Она будет так счастлива, что вообще смогла выйти замуж, что не станет возражать, если ты разведешься с ней». Ему и до сих пор было не совсем понятно, почему он последовал этому недоброму совету. Его целью было спасение «Морского Утеса», и для этого подошли бы любые средства. Ему нужно было быстро жениться, а Энн оказалась под рукой, провожая его взглядом, полным обожания, смущавшим Генри еще до того, как он выбрал ее на роль жертвы. Да, Энн была принесена им в жертву, но она сама этого хотела. Об этом он напоминал себе тысячу раз. Он не лгал ей. Он ничего ей не обещал. Он не говорил, что любит. По крайней мере, до тех пор, пока они не предстали перед алтарем, и он не произнес клятву. Слова этой клятвы потрясли его до глубины души: «Клянешься ли ты любить и почитать ее во всякий день твоей жизни?» Он ответил: «Клянусь», — и чуть не поперхнулся этими словами.

Но, тем не менее, он не собирался выполнять однажды данную клятву. Генри считал, что быстрый развод станет самым безболезненным способом прекратить эти не нужные ему отношения. Он не слишком задумывался, чем его поступок обернется для Энн, уговаривая себя, что развестись будет менее жестоко, чем продолжать жить с ней, не любя и не замечая ее. Теперь он с большой горечью признавал, что не подумал о последствиях своего решения. И всему виной была необходимость спасения любимого «Морского Утеса».

И вот она, его бывшая жена, так и не ставшая по-настоящему женой, снова здесь, в Ньюпорте, сгибается под бременем всеобщего осуждения. Генри окинул взглядом окружающих и увидел, что многие на него смотрят с сочувствием, как бы пытаясь подбодрить его. Энн же награждали осуждающими репликами. Все с нетерпением ждали, как поступит он, и что будет делать в этой ситуации она. Энн Фостер в данный момент, в буквальном смысле слова, отлучали от высшего общества Четырехсот Семей. С сегодняшнего дня Энн Фостер не пригласят ни в один дом, ни на один прием. Она уже больше не существует — как будто кто-то силой надел на нее шапку-невидимку. И Генри знал, что шапку эту скроил именно он.

Но Генри ничего не мог с этим поделать. Он, просто смотрел на женщину, которая была его женой, и которую он так самозабвенно целовал всего каких-нибудь десять часов назад. Энн продолжала улыбаться, но Беатрис уже всем своим видом показывала, что она готова защитить подругу в любой момент. Энн еще крепче сжала ручку зонтика. Генри вновь ощутил почти непреодолимое желание сделать хоть что-нибудь, что могло бы облегчить ей жизнь. Хотя он осознавал, что не может сделать ничего! Может только наблюдать ее страдания, зная, что является их причиной. Если он подойдет к ней сейчас, это только подольет масла в огонь сплетен, но ничем не поможет спасению ее репутации.

— Отдаю ей должное, — сказал Генри, — какой сильный характер!

— И у девушки рядом с ней тоже, — вставил Алекс, улыбаясь при виде того, как Беатрис орлицей поглядывает на окружающую толпу.

— Давай-ка убираться отсюда. Мое присутствие здесь только осложняет ее положение:

Алекс посмотрел на Генри долгим взглядом и, пожав плечами, последовал за своим другом к выходу из галереи, к пустым сейчас теннисным кортам.

— Тебя не должно удивлять ее поведение, — сказал Алекс, когда они подошли к выходу из «Казино».

— Еще бы, но я удивлен.

— Если ты намерен быть негодяем, Генри, ты не можешь позволить себе обращать внимание на такую мелочь, как раненая птичка или девушка, — хмыкнул Алекс. — Ты знал, что делаешь, когда женился на ней.

— Тогда я не думало том, что делаю, — грустно сказал Генри. — Черт побери, похоже, тогда я вообще был не в состоянии думать.

— Ну, с этим я готов согласиться, Генри иронично прищурил глаза.

— Но ведь именно ты убеждал меня, что я поступаю правильно.

— Я никогда не говорил ничего подобного, — возразил Алекс резко. — Если ты собираешься предъявлять мне претензии, то будь добр, делай это корректно. Я сказал, что женитьба на мисс Фостер — умный поступок. Однако никто, будучи в здравом уме не сказал бы, что это правильный поступок.

— И что же мне теперь делать? — вздохнул Генри.

— Ты ничего не сможешь теперь сделать, мой милый друг. Она погибла. Ты был причиной ее гибели, тебе остается только продолжать.

— А как же она?

— А что она? Она получила болезненный урок в очень раннем возрасте. На мой взгляд, это лучше, чем пробыть десять лет замужем и только тогда обнаружить, что твой муж имеет трех любовниц.

— Ты имеешь в виду печальный опыт своих родителей, Алекс. Не все браки таковы. Мои родители любили друг друга. Такое случается в жизни, дружище.

— Мне не приходилось этого видеть, — нахмурился было Алекс. Но тут же его взгляд прояснился. — Поверь мне, каким бы болезненным ни был этот эпизод для нашей малышки — мисс Фостер, он несет в себе гораздо меньше горя, чем ей пришлось бы пережить, проживи она жизнь с настоящим мужем.

— Спасибо за утешение, — сухо произнес Генри.

Алекс пожал плечами, как бы заканчивая этим жестом дискуссию.

— Пойдем-ка в клуб и расслабимся за игрой.

— Иди один. Некоторые, как тебе известно, должны сами зарабатывать себе на жизнь.

Алекс расхохотался, зная, Что Генри был одним из самых богатых мужчин Ньюпорта, благодаря огромному наследству и удачным капиталовложениям, которые он предпринял, когда завладел своими деньгами. Но, тем не менее, именно его судостроительный бизнес, его первая любовь, бизнес, называемый в высшем обществе просто «хобби», занимал все его мысли.

Генри задумчиво наблюдал за тем, как Алекс шел по Фрибоди-стрит. У него не было желания ехать на верфь и работать над ожидавшими его проектами. Он чувствовал себя не в своей тарелке и знал, что его мучит совесть. Должно было пройти два года, чтобы вина, которая всегда была с ним, атаковала его так остро, и в глубине души он радовался этой боли. Но какой-то частью сознания он понимал, что Алекс прав, — если он надел на себя личину негодяя, он должен избавиться от чувства вины.

Если бы только Энн не была такой гордой, такой храброй и не стала бы вдруг такой красивой. Если бы она оставалась в Нью-Йорке, чтобы он мог, хотя бы обманывать себя тем, что там она счастлива! Если бы только он мог сделать что-нибудь, чтобы помочь ей, думал он, поворачивая на проспект Белльвю. Он поднял глаза и увидел улыбающуюся ему миссис Астор, проезжавшую мимо в своем великолепном экипаже. Ее роскошные черные волосы блестели на солнце. Он наблюдал за тем, как всемогущая ньюпортская матрона подъехала к «Казино» и милостиво улыбалась встречающим ее лакеям, и вдруг ему показалось, что он знает способ спасти репутацию своей бывшей жены и свой неудачный летний сезон.

Из дневника Артура Оуэна

«Элизабет была несравненна. Эта девушка могла выбрать любого мужчину в мире и заставить его ползать перед ней на коленях. Я до сих пор так и не могу понять, почему она выбрала Уолтера. Я убеждал себя тогда, что она любит меня, но это было не так. Она любила твоего отца, что мы оба обнаружили слишком поздно, Элизабет любила разрушительной, неестественной и преступной любовью. Это я понимал уже тогда. То, что я собираюсь рассказать тебе о твоей матери, не должно опорочить память о ней. Мне просто хотелось помочь тебе понять, как ужасна, может быть жизнь, когда чувства выходят из-под контроля. Долгие годы я пытался понять твою мать, разобраться, что двигало ею, что заставляло ее поступать так, как она поступала со мной и твоим отцом. Я мог сделать только один вывод — она отчаянно нуждалась в том, чтобы ее любили, но не имела ни малейшего представления, что же такое любить самой. Если бы она умела любить и понимала, как сильно ее любит Уолтер, она не стала бы вести себя столь безответственно по отношению ко всем нам. Она нуждалась в постоянных подтверждениях того, что ее любят, и была так навязчива, добиваясь этого, что даже Уолтер устал уверять ее в своей любви. Эти эмоциональные излишества превратили чистое чувство, которое Уолтер питал к Элизабет, в нечто горькое и уродливое.