Ольга Покровская - Идеальные любовники

Проще говоря, не подходит эта профессия любителям много лет любоваться одними и теми же лицами, слышать одни и те же голоса и всей душой прикипать к насиженному месту. Короче говоря, корпоративным самураям здесь не место.

Но все мы люди, и ничто человеческое, как говорится… Вот поэтому и случается ощущение конца света белого после съемок даже у самого махрового актерищи. Вот тут-то как раз и поджидает оно, а именно конец общению и новым дружбам… Тогда актеры становятся похожими на маленьких детей, потерявшихся в лесу. Ибо прошлое не отпустило, дома не находишь себе места и не понимаешь, на каком языке разговаривать с окружающими. Словно бы придавленный счастьем или, наоборот, несчастьем, в зависимости от силы эмоционального потрясения, актер вынужден начинать жизнь как бы с нуля. И так до нового фильма, нового выпуска, нового приглашения.

Бродяжья это профессия, словом.

Для начала, когда ты только вступаешь на этот путь, никого не знаешь, не имеешь собственного агента и только о том и думаешь, как бы кому продемонстрировать свое прочтение роли, скажем, леди Макбет, твой молодецкий пыл и задор довольно быстро растрачиваются на бесконечных пробах, происходящих иной раз вот так:

– Ну что сказать, душа моя. Талантливо, м-да… – Он хлопнул мясистой, зеленоватого оттенка ладонью по столу.

Я хмыкнула. Его «талантливо», сопровождаемое значительным кивком головы, должно было, вероятно, восприниматься как высшая похвала. Однако мне хотелось услышать более развернутую оценку, а конкретно, согласен ли он, «душа моя», дать мне роль в будущем проекте.

Он сидел передо мной, и блики люстры сияли на шишковатой лысине. Долговязая секретарша принесла кофе, и он с недоумением покосился на крошечную тонкостенную чашечку, однако тут же спохватился, сделал глоток и со значением почмокал губами, как бы смакуя изысканный напиток. Сегодня он казался себе человеком от искусства, корифеем, богемой, как будто совсем и не он недавно медвежьим прыжком рассек волны бассейна, сопровождая свой блистательный вольт раскатистым хрюканьем. И совсем не ему радостно и пьяно аплодировали дебютантки господина Добермана.

Теперь он надумал попробовать свои силы в кино, пустив в дело нажитые капиталы. И немедленно нашлись желающие – обратились, принесли сценарий, поделились идеей фильма. Осталось лишь дать свою высочайшую оценку, быть или не быть картине, а точнее, согласен ли он выступить инвестором.

Он всеми силами старался соответствовать, «быть в теме». Сыпал специальными терминами, безбожно их путая и коверкая, втягивал щеки, выпучивал маленькие бесцветные подслеповатые глазки.

«Варан, – окрестила я его про себя. – Приземистое, неповоротливое земноводное».

– Но ты же понимаешь, я не могу вкладывать деньги непонятно во что… – Он развел руками, отчего рубашка затрещала, пуговица выскочила из петли, и мне кокетливо подмигнул кусок бледного живота. – Я должен быть уверен, что картина окупится. Актеры должны быть высшего класса. Ты как там вообще, петь умеешь, танцевать?

Собственно, мы с господином Вараном перешли на живое человеческое общение, и я его услышала, можно было уходить. Однако прервать раздухарившуюся рептилию было не так-то легко.

– Сейчас такое время… Нужно что-нибудь… как это… Чтобы страсть и кровь. На грани жизни и смерти. Ну чтобы у зрителя случился этот… катараксис.

– Катарсис, – подсказала я.

– Ага, ага, – закивало земноводное. – И это еще, погламурнее надо. Ну ты понимаешь, да?

– Гламур… А, да-да-да, что-то такое припоминаю. От английского glamour – чары, очарование… Вы имеете в виду что-то из жизни Перис Хилтон?

– Ну, я вижу, ты схватываешь на лету, – похвалил он меня и панибратски похлопал по плечу. – Вот эта юбка у тебя какая-то невнятная, все занавесила. А надо, чтоб фигуру видно было, товар лицом, так сказать. Ну-ка покажи ножки. И, кстати, что ты делаешь вечером?

Вечером я не делала ничего и в принципе вполне могла бы завалиться с мистером Вараном куда-нибудь в «Бистро» или «Эль Гаучо» отужинать под его потным взглядом, далее проследовать в сауну, гостиницу или куда-нибудь еще, а завтра утром прочитать о своих похождениях на сплетни.ру и даже рассмотреть собственную персону на весьма размытой фотографии. Тем более что раскапустившаяся рептилия от приятного вечера в компании с «душой моей» могла принять положительное решение относительно моего участия в будущем кино… Мой взгляд снова упал на активно позиционирующий себя из-под брендовой рубашки живот. Брр! Я содрогнулась от такой перспективы и, подавшись к нему, доверительно зашептала прямо в заплесневелое ухо:

– Вы понимаете, тут вот какое дело. Я придерживаюсь молекулярной диеты, это сейчас тема. А ходить в рестораны давно уже не гламур. И вообще, чтобы случился творческий катарсис, надо добиваться состояния нирваны, ну вы понимаете, состояния Ом. Хотите покажу?

Я расставила руки в стороны, закатила глаза и, покачиваясь, затянула:

– Ооооооом…

Варан как-то весь сжался, скукожился и затравленно смотрел на меня. Видимо, спятившая актрисулька, завывающая мантры, в его планы не вписывалась. Я прервала процесс единения с силами космоса и укоризненно посмотрела на рептилию.

– Ну что же вы не начинаете? Давайте вместе, раз, два, три… Оооом!

Спасла Варана секретарша, напомнившая ему о предстоящем совещании. Зеленоватый вершитель судеб, оторопело косясь на меня, неуклюже засеменил к выходу, я же, почти рыдая от смеха, откинулась на спинку кресла.

Разумеется, впоследствии разведка донесла, что никакого кина, конечно же, не было, а весь этот, с позволения сказать, кастинг затеян был чешуйчатым товарищем с единственной целью – разводить падких на большие обещания, юных и сговорчивых студенток театральных вузов на вечерок в компании Варана и еще парочки его террариумных собратьев. Так что я, можно сказать, проявила в тот раз дьявольскую проницательность и дальновидность. Ом, дамы и господа, полный ом.

* * *

Как видите, актерство и в самом деле занятие своеобразное. И в такие моменты, как сегодня, я не перестаю задаваться вопросом: что толкнуло меня к этому выбору? Каким неожиданным зигзагом судьбы меня занесло в нее, закрутило и выплеснуло отхлынувшей волной в душный закуток гримвагена, из которого я в данный момент и созерцаю окружающий мир, попутно вспоминая былые, зачастую исполненные черного юмора пополам с трагедийным пафосом самой высшей пробы истории? Иначе говоря: как все начиналось?

Не последнюю роль в этом сыграла моя первая невообразимо чудесная любовь – прекрасный модельер, стилист, а ныне почти что поп-звезда и бессменный ведущий многих популярных ток-шоу. Что греха таить – самая настоящая «звезда в шоке».

Мне было пятнадцать, когда я познакомилась с Ним. Немногим раньше я видела его нагламуренный силуэт в блестящей кожаной косухе от тогда еще живого Великого Джанни по телевизору. Меня поразили его глаза цвета льда: смотришь в них, и сердце падает – ух! – словно за этими зрачками бездонная пропасть.

И вот однажды я явилась к нему на кастинг. Да, слово это уже тогда было знакомо мне – ученице девятого класса вечерней школы для особо одаренных. Вокруг трепались, поминутно заливаясь звонким хохотом, уже примелькавшиеся на показах высоченно-высушенные старлетки, я же, терзаемая пышно цветущими подростковыми комплексами, жалась к стене, во все глаза глядя на раскрывающийся передо мной волшебный мир. Я стеснялась своего слишком уж наивного, слишком девчачьего платья и поношенных туфель на плоской подошве. Однако старательно выдвигала вперед подбородок и хмурила брови, надеясь создать образ гордой и неприступной незнакомки, на деле же, должно быть, выглядела угрюмым недорослем.

И вдруг Он появился в дверях VIP-зала. Невозможно худой, безупречно элегантный, красивый какой-то электрической красотой…

Плохо помню, что было дальше. Кажется, мне дали платье из его последней коллекции, попросили пройтись. Я неловко повернулась, шикарный наряд с меня свалился, разумеется, я прикрылась руками – образец целомудрия. Постановщик шоу сказал: «Вот так она и на показе сделает!» Но на подиум я почему-то попала. И не просто рядовой моделью, а в качестве невесты – отдельного, самого пафосного выхода. Чуть позже началась подготовка к шоу – репетиции, запах косметики и лака для волос. И везде Он.

Потом был показ. Ничего более впечатляющего я не видела за всю свою недолгую жизнь: белый сверкающий свет, музыка, напряженная тишина в зрительном зале и мощный, нарастающий гул аплодисментов в финале.

В конце банкета, когда я уже собиралась уходить, Он вдруг подошел ко мне и взял за руку. Его рука – маленькая, почти женская, ладонь нежная и чуть розовая, тонкие пальцы, ногти с едва заметным, но тщательным маникюром… Я подняла глаза, и Он, вероятно, все прочитал на моем ошалевшем от любви лице.

– Тебе что, уже пора?

Меня как будто ударили в солнечное сплетение, и я пробормотала:

– Да, мне далеко ехать…

– Ничего, у меня шофер. Пойдем…

Мы оказались на заднем сиденье его черного BMW. Я на банкете успела выпить бокал шампанского и опьянеть, а теперь еще и от волнения болтала всякую ерунду, но внутри все сжималось от страха – куда Он меня везет? К себе? Неужели сейчас свершится мое грехопадение – и с кем, с этим прекрасным утонченным принцем, мужчиной мечты с лицом юного эльфа?

Он сидел, отвернувшись к окну. Я видела только накрахмаленный воротник рубашки, бриллиантовую серьгу в ухе, светлые волосы.

– И черная шляпа с вуалью… – начала я.

Он резко обернулся, придвинулся ко мне. Я запрокинула голову и закрыла глаза, ожидая страстного поцелуя, которого, разумеется, не последовало. Выждав несколько мгновений, я выдохнула, едва не плача от разочарования:

– …мне тоже очень понравилась.

А Он посмотрел на меня и рассмеялся. Потом окинул оценивающим взглядом:

– Какая ты тощая, все кости видно. Как уличный мальчишка. А давай тебе волосы коротко острижем, а? Будешь мой мальчик-паж…

Что ж, я была согласна и на это.

Я была сумасшедше счастлива тем холодным летом.

Однажды Он пошутил:

– Ты испортишь мне репутацию. Подумают, что ты мой внебрачный ребенок.

– А ты скажи…

– Что сказать, что ты – мой недавно переболевший тифом племянник?

– Что я твой телохранитель.

А я и была чем-то средним между моделью и телохранителем. Я собирала все выходившие о нем статьи, отсматривала все посвященные ему телепередачи. И не было предела моему восторгу, когда в одном из интервью Он сказал: «Я нашел новую музу. Смотрю на нее, и идеи сами рождаются в голове. Думаю, моя новая коллекция будет посвящена ей». И после этих его слов мои акции резко подскочили, на меня посыпались приглашения по работе, лицо мое, тщательно разукрашенное лучшими визажистами, глядело со страниц журналов, с экранов телевизоров. Что ж, в этом надо отдать ему должное: как бы там ни сложились наши отношения после, стартовый выстрел в начале моего до сих пор продолжающегося забега дал именно Он.

Я очень любила тогда то, что Он собой представлял. Любила до такой степени, что готова была целыми днями возиться с его приемным сыном, вытащенным из затерянного в иркутских лесах Дома малютки, который то и дело принимался мычать, как теленок, потерявший мать-корову. Это было типично детдомовское дитя: увидев бутылку новомодной тогда газировки, выпивал ее залпом, так, на всякий случай, чтобы не чувствовать голода. Тогда я сама была как дитя привязана к матери моего любимого, шлялась с ней по магазинам, неумело помогала по хозяйству, наивная душа.

Мне казалось, что так нужно и так правильно. И что меня за мое исключительное самопожертвование обязательно полюбят. Вернее, во мне самой было столько любви и чистосердечного желания ею поделиться, что я бросалась исполнять любую прихоть, любой каприз, искренне считая, что меня, такую хорошую и преданную, оценят. Я старательно не замечала, как ему удобно пользоваться моими услугами и в то же время при любом удобном случае высмеивать мои благородные порывы.

В оправдание себе могу сказать, что на момент нашей судьбоносной встречи я была совсем Лолита, к тому же влюблена как дикая кошка, которую пригрели добрые люди. До этого я в основном видела тупые обкуренные рожи своих сверстников (тогда как раз начало потихоньку утилизироваться поколение, выросшее под лозунгом «Мир-Дружба-Жвачка») да кучу учебников, с которыми я водила искреннюю дружбу. С родными-то я дружбы не водила сызмальства, а именно, после смерти обожаемого деда.

Как же я могла не полюбить этого веселого и на тот момент крайне талантливого деспота? Конечно, я полюбила его искренне и вместе с ним весь мир, который он мне приоткрыл. И надсадно страдала от недопонятости и невозможности моей к нему любви. От первого в своей жизни одиночества. Тогда мне еще невдомек было, что в любви человек всегда одинок. Что одиночество – это заразная и очень привязчивая болезнь, подцепив которую единожды, ты почти наверняка обречен страдать ею хронически, таскать на себе как отметину, без надежды избавиться. Нет, тогда я этого еще не знала.