Докурив, он постелил себе прямо здесь, в кабинете, на диване (слишком уж не хотелось сейчас продолжать разговор с женой). Донской ворочался с боку на бок, несколько раз открывал форточку, ходил в кухню пить воду. Заснул он только на рассвете.

Андрею приснилось, будто он вышел из клиники ранним утром. Он шел по городу, и не то тревога, не то грусть щемила сердце. Навстречу выехала поливальная машина, в водителе которой он с отвращением узнал девицу, чей нос ему пришлось корректировать дважды. Донской был отличным хирургом, но девушка достала его своими претензиями – требовала переделывать нос снова и снова и добилась-таки своего. Увидев ее за рулем оранжевого монстра, Донской поспешил спрятаться за колонну какого-то здания. Девица проехала – Андрей двинулся дальше. Его внимание привлек сторож, привалившийся к стене еще не открывшегося кафе. Под толстовкой у него Донской разглядел пятого размера бюст. Это тоже была частая его пациентка. Она хотела иметь грудь как у Мэрилин Монро, и, сколько Донской ни доказывал ей, что при росте в сто шестьдесят сантиметров такая грудь будет сгибать пополам тщедушное тельце, женщина стояла на своем.

Везде: в окне напротив, в проезжающей машине, в случайных прохожих – он узнавал бывших пациенток. Их бледные лица были суровы, а глаза с укором взирали на него: дескать, что же вы, Андрей Александрович, натворили, пошли против божественных заповедей, а вот и недовольные мы, и придется вам, Андрей Александрович, держать ответ за свои делишки… Донской заблудился в своем кошмаре и, когда увидел вход в подземку, обрадовался и побежал изо всех сил.

…Он успел вскочить в вагон, сел на освободившееся место и отдышался. Но, оглядевшись, ужаснулся: везде расположились его мучительницы, все, как одна, обритые наголо и похожие друг на друга. Донской вскочил и стал пробираться к выходу. Неожиданно двери раскрылись, и его выплюнуло из вагона. Андрей, холодея от ужаса, обнаружил, что стоит в середине огромной толпы одинаково лысых, с одинаково правильными чертами лица, с одинаково туго, до блеска, натянутой кожей женщин – своих бывших пациенток. Они подбирались к Донскому со всех сторон. Стало нечем дышать, и он что есть мочи крикнул:

– Что же вы это все делаете?

Но клоны безмолвно окружали его. Андрей упал, и до него дотронулись сотни рук, свет заслонили бритые головы. Он осознал свою смерть так пронзительно, так остро понял, что этот кошмар теперь навсегда с ним, что неожиданно проснулся и сел в постели. По лицу текли слезы.

«Как трудно быть богом, – с тоской подумал он. – Да что вы, Андрей Александрович, – тут же возразил он себе, – возомнили себя богом? Это же мракобесие чистой воды!»

Донской посмотрел на часы – без четверти восемь. Обрывки сна застряли в голове, мешали сосредоточиться, и встал он тяжело.

В клинику он приехал позже обычного. Стоянка была уже заставлена. Безуспешно потыкавшись в разные углы, Донской вышел из машины. Свежий воздух ударил в нос, и голова закружилась. Андрей на секунду прикрыл глаза, стараясь справиться с приступом тошноты от вчерашнего коньяка, и услышал вдруг:

– Андрей Александрович!

Он невольно дернулся, обернулся и увидел Нину Гордееву.

– Доброе утро! – весело поздоровалась она.

Нина стояла, прислонившись к капоту своего автомобиля. Легкий ветер трепал полы ее белого плаща, поигрывал завитками темных волос. Гордеева щурилась от солнца.

– Кого-то потеряли?

Он недовольно поморщился:

– Хочу позвать кого-нибудь, чтобы припарковали машину…

– Давайте я, – неожиданно предложила Нина.

– Вы?

Но она уже залезла на водительское место.

– Нина, бросьте!

– Андрей Александрович, отойдите от машины. – Она захлопнула дверь, лихо развернулась и, почти не маневрируя, припарковалась между двумя автомобилями. – Ап!

– Браво! – похвалил Донской.

Нина, усмехнувшись, отдала ему ключи и пошла рядом к зданию клиники.

– Нина, ну что мы как дети. Может быть, пора уже объясниться?

– Вы о чем? – Темные глаза смотрели на него тревожно и в то же время со скрытой надеждой.

И в ту же минуту откуда-то вынырнул Пашка и гаркнул:

– Здравствуйте! А вы снова к нам?

Нина растерянно взглянула на него, не узнавая, потом улыбнулась:

– Добрый день! Да, вернулась. У вас хорошо.

Пашка подхватил ее под руку, а Донской, раздосадованный сорвавшимся разговором, опередил их и быстро прошел к себе в кабинет.

Пашка же тараторил без умолку:

– Вы – моя любимая актриса. Я просто не поверил, когда увидел вас здесь. Ваш последний фильм – это просто что-то удивительное. Я чуть не плакал, вот честное слово! Когда вы в конце падаете на камни… И у вас такие глаза… И море шумит…

– Большое спасибо, – тепло сказала Нина. – Мне и в самом деле очень приятно!

– Но ведь это правда! А вы могли бы дать мне автограф? Я тогда всем буду хвастаться, что познакомился с вами.

Он расхохотался, довольный. Нина нахмурилась:

– Разве это не врачебная тайна, что я была здесь?

– О, конечно, я не стану говорить… Что вы! Разумеется, мы никогда про наших пациентов… Я скажу, что видел вас, видел… – Он замялся.

– Скажите, что я пригласила вас на съемочную площадку, – предложила Гордеева. – Хотите, приходите на самом деле, чтобы не пришлось врать.

– А что, можно? – Пашка не верил своему счастью.

– Ну конечно. Вот, скажем, послезавтра. Вы не дежурите? Вот и приходите, я закажу для вас пропуск. А теперь извините, мне пора на прием.

Она быстро пошла по коридору клиники. Пашка же так и остался стоять посреди приемного покоя.

В семь часов секретарша проводила в кабинет к Донскому Валерию.

– Зачем ты пришла? – спросил он.

– Фу, Андрюша, чего ты грубишь? Пришла, потому что соскучилась… – Валерия уселась на подлокотник кресла и принялась ерошить волосы Андрея. Донской неприязненно повел плечом. Теперь, когда все его мысли занимала Нина Гордеева, присутствие Леры раздражало.

– Послушай, здесь все-таки не дом свиданий, а клиника. У меня и так были неприятности после твоего последнего перформанса. Прошу тебя, прекрати являться сюда без предупреждения.

Валерия обиженно отстранилась:

– Ты злой! Ты очень злой сегодня, Андрей! Мне даже кажется, что ты больше меня не любишь.

Не отвечая, Донской принялся собирать бумаги в портфель.

– Так это правда? Ты разлюбил меня, да? Да?

– Мне казалось, о любви речь вообще не шла, – Андрей не мог больше сдерживаться. – Я давно хотел сказать тебе, что наши отношения пора прекратить. Ты сама жаловалась, что муж что-то подозревает, да и у меня… с женой неприятности.

– Это все отговорки. Ты подлая, жестокая сволочь!

Валерия хлопнулась в кресло и разразилась истерическими рыданиями. Пришлось вызывать медсестру, делать укол успокоительного, уговаривать, увещевать. Через час Донскому удалось-таки выдворить ее из своего кабинета. Валерия повисла у него на руке, он же, матерясь про себя, тащил ее через стоянку к припаркованной у ограды машине.

Неожиданно из стоявшего поодаль «Фиата» вышла Галина. За ее спиной маячила мрачная Катька.

– Я полагаю, это и есть твой симпозиум? – надменно осведомилась жена.

– Что ты здесь делаешь? – опешил Андрей.

– Мы сегодня договаривались все вместе поехать в театр. Впервые за последние пять лет. Но ты, разумеется, запамятовал. Конечно, ты ведь так занят. Тебе не до семьи.

Галина изо всех сил сдерживалась, чтобы не сорваться на крик. Катерина констатировала:

– Да, папец, ты попал. Так тупо спалиться…

– Замолчи! – резко оборвал ее Андрей.

– Не затыкай ей рот! – взвилась Галя. – Ты хоть помнишь, когда в последний раз с ней разговаривал? Откуда девочке взять уважение к отцу, если ты не уважаешь ни себя, ни нас?

– Андрюша, это твоя жена? – очнулась вдруг от своего фенозепамового забытья Валерия. – Так вот она какая. Ты, – она неожиданно ткнула пальцем в Галину, – подлая циничная тварь! Ты вцепилась в него и давишь своей любовью и преданностью! Ты не даешь ему жить. Дышать! Оставь его в покое, он тебя не любит. Он любит меня!

– Что ты несешь?! – выдохнул Донской.

Скандал бушевал долго. Валерия рыдала и обличала. Галина напирала, гордая в своей поруганной супружеской добродетели. Хмурая Катька отпускала резонерские замечания. Наконец Донскому удалось вызвать для Валерии такси. Жена и дочь уехали сами. Андрей же, вернувшись в кабинет, растянулся на диване. О том, чтобы вернуться сейчас в семейное гнездо, и подумать было страшно.


В своем дневнике Nizа (или Нина, теперь у него почти не было сомнений) писала:

«Он стоял в бледных лучах сентябрьского солнца и улыбался. В обыкновенной одежде – совершенно мужском модном свитере, куртке, ботинках – он казался моложе, чем в своей профессиональной, в которой я привыкла его видеть».

На этом месте сердце Донского вдруг подпрыгнуло, стукнулось о грудную клетку и забилось где-то в горле. Он протянул руку к чашке с остывшим кофе, сделал большой глоток и перевел дыхание. Спину где-то между лопаток будто обожгло, как много лет назад в походе, когда они, студенты, веселясь, кидали друг другу за шиворот горячие картофелины. Он продолжил чтение.

«Вдруг еле заметная мысль мелькнула в моей голове, и остаток ее я все же успела схватить за хвост: когда-нибудь это закончится, как кончаются все отношения, в которых один дружит и нуждается, а другой, в связи с некоторыми обстоятельствами, позволяет с собой дружить и нуждаться. И тогда я останусь совсем одна, не будет больше этого чужого мужчины. Я скажу «конечно» на его «увидимся». И придется мне ехать домой, не разбирая дороги, а дома будут ждать тишина и покой – вечные постояльцы, выгнать которых не представляется возможным.

Уйдет он, растворится в толпе, как и многие другие, имен которых я уже не помню, да и так ли важны их имена… Он успел полностью занять душу, мысли, все существо. Наполнить собой вот такими же ничего не значащими взглядами, полуулыбками, движениями левой руки. Я успела прирасти к мужчине, у которого наверняка есть целая компания жен и детей. Мне стало не хватать общения с ним, а когда его не было – начинало трясти и лихорадить, как лихорадит наркомана в отсутствие дозы. Я попала в зависимость от его доброты, имеющей природную основу, не показную, настоящую, и уже ничего не могла с этим поделать. Я влюбилась в него как-то отстраненно, не плотски, а как именно, и самой неведомо, поскольку протянуть руку и дотронуться до его лица нельзя ни в коем случае – слишком страшно потерять его из-за какого-то нелепого прикосновения…

Когда он вот так стоял, улыбаясь и щурясь на солнце, хотелось смеяться и плакать одновременно, как, видимо, смеялась и плакала Офелия, еще не зная, что ждет ее впереди. Я не боялась быть смешной, страх затаился. Хотелось на миг стать маленькой девочкой, не ведающей печали. Захотелось стать женой и счастливой матерью семейства, чтобы всем вместе стоять возле нашей машины и улыбаться осеннему солнцу.

Лишь на долю секунды я представила себе все это, отчего лицо мое наверняка приняло еще более неприступный вид. Чужой мужчина что-то еще сказал и отвернулся, а я села в машину и почувствовала такое опустошение, как после только что случившейся разлуки с любимым сыном. Увы».


«Да что это со мной? История-то банальнее некуда, доктор и пациентка, – ругал себя Донской. – Чем она лучше обожательниц с форума клиники? – Однако словно какой-то неведомый яд проник вместе с этими записками в его кровь, и он не мог уже не думать о Нине: о ее внимательных и насмешливых черных глазах, о высоких скулах, о тяжелом шелке волос, скользивших по его плечу, когда он нес ее в палату, обо всем ее легком и гибком теле, о выступающих ключицах и нежных маленьких ступнях. – Она поняла уже, что я ее вычислил? Знает, что я это прочту? Может быть, для того и пишет, чтобы я понял и сделал первый шаг?»

Он заметался по кабинету.

Утро только начиналось, больничная парковка постепенно заполнялась автомобилями – вышел из своего массивного джипа Петров, лихо припарковалась у бордюра одна из пациенток.

Андрей в коридоре столкнулся с Пашкой и сразу обратил внимание на необычный для этого «спортсмена-комсомольца» бледный вид.

«Неужели наш передовик производства запил?» – подумал он.

– Ты что-то, брат, плохо выглядишь, – ехидно заметил он, копируя недавние Пашкины интонации. – Кабаки и бабы доведут до цугундера?

Пашка рассеянно взглянул на него и поспешил дальше. Андрей, уже не смеясь, догнал его и схватил за локоть.

– У тебя проблемы какие-то? Может, нужна помощь?

Пашка посмотрел себе под ноги и тихо произнес:

– Помощь не нужна. Все в порядке. Просто я, наверное, разведусь. Вот!

– Ты чего? – опешил Донской.

– Встретил другую женщину, – просто сказал Пашка.

– Встретил другую женщину? – повторил Андрей. – Другую женщину… Разве это причина, чтобы разводиться с женой после пятнадцати лет идеального брака?