- Нет-нет, я видела его в интернете. У вас хорошая страница. А как вам нравятся наши каталоги? - улыбаясь, спросила Дриттлер.

 Она раскованно села, закинув ногу за ногу.

 Неужели ты и под мышками не бреешь, - подумала Лариса. - Натуралисты. Почвоведы...

 Почвоведы тут были ни при чём. Просто в Харькове она жила по соседству с одной преподавательницей сельскохозяйственного института, ярой поборницей естественности. Включая растительность на теле...

 Дриттлер была той же породы, что и бывшая соседка. Лариса убедилась в этом через минуту, когда та потянулась за одной из её работ. На мгновение Ларисе Дюваль показалось, что Круглолобый перехватил её взгляд, заметил, как она рассматривает Дриттлер. Впрочем, он больше никак себя не проявлял и с тех пор, как она вошла, не проронил ни слова.

 - Как вам нравятся наши каталоги? - спросила Дриттлер.

 - Каталоги? - Лариса надела очки и внимательно стала листать плотные глянцевые листы. Несколько страниц черно-белых фотографий часов на белом фоне, потом, вперебивку с одним крупным планом, опять среднего размера фотографии бутылочных открывалок и прочей мелочи, которую она видела на стеллажах и витринах, проходя сюда. Правда, хорошая бумага, качественная печать, строгий мелкий шрифт - какой-то Serif - делали своё дело. Каталог хоть и был неимоверно скучным, но выглядел дорогим, и товары не смотрелись дешёвыми побрякушками.

 Лариса взяла второй. Он заметно отличался. Во-первых, только казался черно-белым. Такого же типа мелкие фотографии, но крупные планы - на фактурном тёмно-коричневом фоне, удачный свет. Несколько фотографий с неожиданной и очень удачной цветной частью на всё том же коричневатом фоне.

 - Хорошие каталоги, второй выглядит покрепче, - сказала Лариса Дюваль и увидела, как Круглолобый криво усмехнулся. - Я работала в другом стиле, но всё зависит от того, кто наш потребитель, на кого рассчитана реклама. Если это покупатель в магазине - girls - одно, а если специалист, то другое. Зависит и от самой природы товара.

 - Вы думаете, что могли бы работать в нашем стиле? - спросила Дриттлер. - Мы, в общем-то, дизайнера не ищем. У нас не хватает человека для вёрстки, сканирования.

 - У вас барабанный сканер?

 - Нет, desktop.

 - Тогда это нетрудно, я сканировала всегда сама.

 - Хорошо. Мы подумаем. У нас ещё несколько встреч, несколько претендентов на этой неделе. Во вторник я с вами свяжусь, - любезно сказала Дриттлер, вставая и давая понять, что интервью закончилось. Но результат был ясен. Здесь Лариса работать не будет. Не возьмут, и не очень-то хочется. Она была совершенно спокойна и решила выполнить совет одной своей знакомой - узнать их настоящее мнение:

 - Мне было очень приятно с вами встретиться. Спасибо за ваше время, но у меня есть небольшая просьба. Если ваше решение будет не в мою пользу, не могли бы вы мне сказать, что на самом деле не так. Иногда что-то делаешь неправильно, не понимая сам. Я обычно прихожу минут на двадцать раньше, отказываюсь от кофе. В Германии я человек новый, здесь свои обычаи, порядки. Некоторые вещи мне кажутся странными: вы так запросто спрашиваете о возрасте. Меня это шокирует, но, наверное, что-то может шокировать и вас.

 Лариса вдруг увидела, как у мужчины напротив появился взгляд. С тех пор как вошла Дриттлер, он ушёл в себя, а теперь вдруг вынырнул на поверхность.

 - Я вас обидел вопросом о возрасте? Но напротив. Судя по вашему резюме и внешности, вы должны были пойти в школу года в два,- он изобразил улыбку. - И потом, для отдела кадров эти данные всё равно надо давать. У нас так принято. А то, что вы приходите раньше или отказываетесь от кофе, так это, извините, bullshit.

 Он вдруг резко потянулся к её папке, открыл её и высыпал мелкие рекламы и «раскладушки».

 - Это напечатано дёшево! Посмотрите на наши каталоги. Мы живём с презентаций. Каталоги - это самое главное в нашем бизнесе. Посмотрите, как они сделаны: строго, безукоризненно, - он заводился всё больше.- А вот ваша реклама. Чем делать такой градиент, лучше не делать вообще. А здесь! - он взял у Дриттлер из рук другую работу. Это был маленький каталог художника, очень красочный, в стиле представленных работ. Как раз этим каталогом Лариса гордилась и всегда обращала на него внимание.


 - Вы посмотрите, как все неспокойно. Все расстояния разные. Где поля? Шрифт слишком крупный, неподходящий. Здесь просто ошибка! Как это вы, вообще, показываете работу с ошибкой: в конце - две точки. Где профессионализм? Посмотрите на мой каталог! Здесь я требую и добиваюсь перфекционизма. Мы не можем себе позволить неодинаковые расстояния!

 Его резкая эмоциональность была неожиданна и неуместна. Весь предыдущий разговор совсем этого не предвещал, и Лариса не была готова к подобному взрыву. Она сидела красная, чуть не плача. Старалась улыбаться, но это плохо получалось. Фрау Дриттлер попыталась спасти положение. Она взяла из рук Круглолобого каталог, который уже до того рассматривала.

 - Фон тоже вы рисовали? В «Иллюстраторе»? Нет, это вовсе не так плохо. Верстка у вас не совсем, но графически, изобразительно это очень сильно. Хайнц, подожди, - не дала она ему опять включиться. - Не расстраивайтесь так. У нас просто стиль очень отличается. Все ваши работы такие женственные, какие-то фольклёрные, красочные. А у нас товары для мужчин, всё сдержанно, почти сухо.

 - Ну, хорошо, это всё сентименты, - сказал Круглолобый, поднимаясь. Он протянул Ларисе её резюме. - Я думаю, что до вторника тут можно не ждать. Вы понимаете, что моим критериям вы не отвечаете. Всего доброго, - он повернулся и быстро вышел, даже не подав руки.

 - Ах, не расстраивайтесь так! - сказала Дриттлер. - Пойдёмте, я вас провожу. Вам надо просто поискать работу в каком-нибудь книгоиздательстве. Правда. Мне ваши работы понравились, они очень женственные, - повторила она ещё раз удачный, как ей казалось, довод. - Но мы работаем для мужчин.

 Она проводила Ларису до лифта. Та уже стояла в кабине, дверь закрывалась, когда Дриттлер вдруг вспомнила, что не подала на прощание руку.

 Подождите, подождите!- она просунула руку в щель, заставив дверь лифта откатиться обратно. - Всего вам хорошего. Не обижайтесь на Хайнца. Он резкий потому, что болеет за дело. Он хороший человек! Всего вам доброго!

3


 Ещё не выйдя из лифта, Лариса почувствовала себя лучше. Во-первых, - думала она,- он разгромил ранние работы. О книгах - последних - ничего не говорил. Во-вторых, эту часть приглашения, с градиентом, вообще, делала не она; первая страница была её, а вторую доделывал кто-то другой, когда Лариса заболела перед фестивалем. Там действительно были три разных шрифта и дурацкий градиент. Этот Хайнц прав. Надо критичнее относиться к себе.

 До сих пор она считала портфолио своим сильным местом. Там было много стоящих вещей. Она работала самостоятельно. Показать было что. Но, конечно, и недостатки были. Она закончила в детстве художественную школу, живопись понимала, умела рисовать, и возможность это делать на компьютере давала ей необыкновенную свободу и радость. Графика была её стихией. Но о полиграфии этого нельзя было сказать. Здесь она была самоучкой, поэтому многое из ремесла осталось неизвестным. Хотя опыт уже пришёл, ранние ошибки она не повторяла.

 Этот разговор - такой неприятный, почти довёдший её до слёз, - был очень полезным, - успокаивала себя Лариса Дюваль. - Такое нечасто услышишь. Люди на Западе доброжелательны, но довольно равнодушны. Никому это не надо: что-то тебе объяснять, да ещё на интервью. Какой он всё-таки гад! Какая жестокая сволочь! Но это хорошо. Это очень полезно. Это намного лучше, чем просто казённые обещания позвонить после всех интервью, обещания, которые до сих пор оканчивались стандартно-вежливыми отказами. Какой, однако, сукин сын! Есть всё же в немцах эта жестокость. А прошлое лето? Бетти в Neuer Verlag...

 Ларису взяли на практику. Она тогда ещё почти не говорила по-немецки. Английский и французский выручали. Всё-таки она была наполовину француженкой и кроме неприятностей с пятой графой в советском паспорте, делавшей её иностранкой в собственной стране, получила и что-то хорошее: французский, на котором говорила с детства с отцом.

 Общалась она без проблем. Но все программы оказались на немецком. Конечно, в основном она работала с клавиатурой на ShortCuts, но версии программ отличались. Иногда выпрыгивало какое-то сообщение на немецком. Просто катастрофа! Как эта... Бетти смотрела на неё, когда она обращалась за объяснением к парню напротив. Михель его, кажется, звали. Нет, не сейчас, - Лариса прогнала эти мысли. - Сейчас нельзя. Нельзя думать о поражениях. Сейчас нужно себе помочь. Как шутил её бывший муж: когда тебя пинают, используй импульс, чтобы двигаться вперёд.

 Она была возбуждена, но заряда хватило ненадолго. Когда Лариса Дюваль вошла в свою крошечную квартирку в Эйдельштедте, ей сразу стало холодно. День был жаркий, к погоде это не имело никакого отношения. И хоть окна квартиры выходили на север, в ней было достаточно светло и тепло. Нет. Это шло изнутри. Ноги и руки были ледяные. Силы совершенно оставили её.

 Она легла на разложенный диван, который никогда не складывался. Был поломан. Кто-то из друзей отдал за ненадобностью. Всякое даяние благо. Покупать сейчас ещё и мебель было невозможно. Деньги уходили на расходы по представительству. Нужны были конверты, причем большие: складывать резюме и письмо-заявление втрое было плохим тоном, но марки поэтому стоили почти в три раза дороже. Нужна была одежда: выглядеть на интервью надо хорошо. Голодный блеск в глазах шансов не прибавляет...

 На мебель и жильё оставалось очень мало. Она искала самое дешёвое. Единственное требование, чтобы это не было в эмигрантском гетто. Впрочем, было ещё одно. Она хотела иметь ванну. Приступы отчаяния, слабости и холода, идущего изнутри, повторялись часто. Она не могла согреться. Горячая вода её спасала. Но сейчас она чувствовала себя настолько слабой, что подняться и набрать воды не было сил. Она укрылась с головой.

 Я устала. Я очень устала. Я больше не могу пробивать эту стену. Я хочу всё прекратить, - думала Лариса Дюваль. Это был спуск в депрессию. Она знала. Это было нельзя. И можно было ещё удержаться. Всегда был короткий период, когда ещё можно было удержаться. Только как-то себе помочь или чтобы кто-то помог! Просто налил в ванну воды, как это раньше делала Ханна. Но сейчас Лариса Дюваль была одна.

 Почему я должна так мучиться? Ведь это бессмысленно. Мы всё равно умрем. Будем стариться, физически страдать и в конце концов умрём. Зачем нужно перед этим ещё так мучиться? Ведь фактически мы живём просто потому, что умереть страшно. Это инстинкт. Элементарный инстинкт. Но очень сильный. Изначальный.

 Это же ясно: те существа, которые его не имели, просто вымерли, не дав потомства. А мы - дети тех, которые страх смерти имели, и поэтому он у нас тоже есть. Вот и весь смысл жизни. Этот страх нужен, чтобы мы продолжали жить, несмотря ни на что, даже когда не нужно. Жизнь должна себя продолжать. Но какое мне до этого дело? У меня больше нет сил. Я не хочу. Боже мой. Боже мой. Если бы я могла молиться! Если бы я только могла верить, что ты есть. Бог. Отец.

 Отец. Он так любил её. Он был лучшим из отцов. Ни у кого из её знакомых такого не было. Он происходил из богатой семьи. Попал в Россию во время войны. Был в ГУЛаге. Потом женился на её матери и остался, так как советским женщинам нельзя было уезжать из страны после войны.

 Он остался, но советским не стал. И для неё, своей маленькой Принцессы, создал особый мир. Ей было за что благодарить. Отец не смотрел на детство, как на подготовку к жизни, но как на саму жизнь, её значительную и важнейшую часть. Он не знал, как долго будет рядом, потому что женился поздно. Лариса не помнила его молодым. И поэтому хотел дать ей всё, пока мог.

 Какой он был красивый! Как он её любил! Позволял играть собою, как игрушкой. Однажды удивлённая мать застала пятилетнюю Лору и соседского мальчика за игрой: они поделили лицо отца пополам. Каждый должен был защищать свою половину, нападая на соседнюю. Потом они забыли, что надо защищать... Мать была поражена, увидев, как они в восторге хлещут её Жерома по лицу. А он смеялся...

 Лариса никогда не знала нужды. Вообще не слышала от отца слова «нет». Училась музыке, живописи, читала. Библиотека была огромная. Большой дом, сад. Счастливая мать. Лариса просыпалась и всегда слышала, как мать поёт на кухне. Она теперь хорошо понимала, что это значит, когда женщина утром поёт. Сама она не пела. Уже давно.

 Как рано он их оставил! Мать умерла через год. Просто угасла после его смерти. Ларисе было двадцать лет. И ей пришлось учиться жить в реальном мире. Но это счастливое детство не сделало её слабой. Напротив. Оно дало ей внутреннюю уверенность, что быть счастливой - нормально. Что трудности - дело временное, всё можно преодолеть. У неё был запас внутреннего оптимизма и сил, который долго помогал и держал её на плаву. Долго. Шестнадцать лет. Но теперь он закончился. Она устала. Если бы она умела молиться! Когда-то няня учила её. «Отче наш».