Когда они приехали в отель, Рауль вошел вместе с ней, взял у портье ключ и проводил Лес до лифта. Она подумала, что следовало бы отказаться от его эскорта, однако ее тронула настойчивая забота Рауля о том, чтобы она благополучно добралась до своей комнаты. Боль, гнев и желание вести себя нарочито вызывающе пропали и сменились какой-то легкой неясной тоской и печалью.

Подойдя к ее номеру, Рауль отпер замок и распахнул перед Лес дверь. Она прошла прямо в гостиную и бросила сумочку на стул. Затем привычным, бессознательным жестом подняла руки и начала вынимать заколки, чтобы распустить волосы, уложенные во «французскую косу».

– Ключ на столе.

Обернувшись, Лес взглянула на дверь. Рауль все еще стоял на пороге ее номера. Он указывал в направлении темного полированного бюро возле стены, где оставил ключи от номера.

– Отлично.

Лес смотрела на него, не в силах оторвать глаз, зачарованная привлекательностью Рауля, которую при всем желании не могла отрицать. Она видела, как ладно сложено его стройное мускулистое тело, как ярко блестят его голубые со стальным отливом глаза. Он выглядел таким мощным и полным жизни.

– Если нет больше ничего…

– Нет.

Она резко отвернулась, опять поворотясь к нему спиной, и высыпала шпильки на сиденье стула рядом с сумочкой. Взгляд ее остановился на двери спальни. Нет ничего горше, чем одной тащиться к кровати, залезать в постель и лежать там в одиночестве. Лес было необходимо, чтобы кто-нибудь обнял ее, чтобы ее любили, чтобы она была кому-нибудь нужна. Обхватив себя руками, чтобы унять нахлынувшее на нее чувство пустоты, она сжала пальцами плечи.

– Я хочу, чтобы кто-нибудь был рядом со мной в постели и любил меня.

Это заявление, казалось, отозвалось эхом в тишине гостиной.

– Вы всегда получаете то, что хотите? – резко, даже грубо спросил Рауль.

Лес обернулась к нему лицом.

– Я родом из Кинкейдов.

До сих пор она всегда добивалась всего, чего желала.

– Мне следовало бы догадаться. И вы ожидаете, что люди будут выполнять все, что вы им приказываете. Так ведь? – с вызовом спросил он, и болезненно обострившаяся чувствительность Лес различила в ледяном выражении его лица отказ.

Глубоко уязвленная, она сердито выкрикнула:

– Убирайтесь прочь! Уходите и оставьте меня в покое.

И метнулась через комнату к небольшому холодильнику, где хранились миниатюрные бутылочки со спиртным.

– Может, мне позвонить горничной, чтобы она помогла вам?

– Нет! – она хотела, чтобы в постель ее уложил он, а не горничная. Пальцы Лес крепко сжали бутылку с джином, другой рукой она ухватилась за верх холодильника, стараясь устоять на ногах. – Вы мне не нужны. Мне никто не нужен. Сейчас же убирайтесь прочь.

Какой-то миг в комнате не раздавалось ни единого звука, кроме ее собственного хриплого дыхания. Затем Лес услышала, как закрылась дверь, и затряслась от безмолвных рыданий. Взгляд ее упал на маленькую бутылочку со спиртным, которую она держала в руке. Она смела ее прочь вместе со стаканами и емкостью для льда. Все это посыпалось на застланный ковром пол и с приглушенным грохотом раскатилось в разные стороны. Лес опустилась на колени, цепляясь руками за верх холодильника.

– Боже милостивый! Что здесь происходит? – Эмма выбежала из своей комнаты, пытаясь на ходу запахнуть свой длинный хлопчатобумажный халат. Голова ее была обмотана атласным шарфом, чтобы не растрепать волосы во время сна. – Лес, с вами все в порядке?

– Да. – Она прижала ладони к щекам, чтобы вытереть слезы, затем с трудом встала.

Нога Эммы в ночной туфле случайно задела стакан, и тот покатился по ковру и остановился у ножки стула.

– Откуда этот разгром? – подозрительно сузив глаза, спросила секретарь.

– Совсем не то, что вы предполагаете, Эмма. Хотя, знает Бог, я дала вам достаточно поводов думать, что я превратилась в алкоголичку. Но сейчас я вдруг расхотела пить. Выпивка совсем не помогает. От нее становится только хуже. Я поняла это и… – Она небрежно и безразлично махнула рукой в сторону бутылки и бокалов, раскатившихся по полу. – Все, что видите, это результат моего открытия.

Она смотрела, как Эмма поднимает с пола разбросанные осколки и целые бокалы и ставит их на верх маленького холодильника.

– Где Триша?

– С Чандлерами. Я… уехала пораньше. – В душе у Лес все щемило от боли. – Трудно привыкать к одиночеству, Эмма. Не знаю, что я буду делать, если Роб и Триша тоже перестанут меня любить.

– Это невозможно. Вы же их мать. А вот что вам сейчас нужно – так это хорошенько выспаться. Утро вечера мудренее. Проснетесь, и все ваши печали покажутся вам не такими уж страшными.

Но Лес думала об Одре. Любила ли она сама свою мать? Или их связь держалась только на признательности и чувстве долга? Есть ли между ними настоящая близость? Триша и Роб – единственные, кто у нее остался. И мысль о том, что она может потерять их, была Лес невыносима. Они обязаны заботиться о ней так же сильно, как она заботилась о них. Она не хочет, чтобы они обижались на нее так, как она иногда обижалась на Одру. Это было бы ужасной иронией.

– Вы ложитесь спать? – Эмма закончила прибирать в гостиной и остановилась на пути к своей комнате.

– Да.

Одна. Она будет спать одна, как и всегда.


Лес, медленно просыпаясь, перекатилась на спину и несколько секунд лежала неподвижно. Она ожидала, что сейчас на голову обрушится и застучит невидимыми молоточками тупая боль похмелья, но боль не приходила. Сознание было слегка затуманено, но как после сна, а не от алкоголя. Она потянулась, раскинув руки и прогнув спину. Затем расслабилась и открыла глаза, оглядывая по-лутемную спальню с занавешенными шторами. Полежала еще немного неподвижно, потом спустила ноги на пол. Шурша простынями, потянулась к шелковому халату, лежавшему в ногах кровати.

Солнечные лучи пытались пробиться сквозь складки плотных штор и ослепительно сияли в щелях между занавесями. Лес набросила на себя халат. Как приятно ощутить всей кожей прохладу легкой гладкой ткани и мягкую податливость плюшевого ковра под босыми ногами. Лес подошла к окну, нащупала шнур, раздвигающий шторы, и в комнату хлынуло яркое утреннее солнце.

Внизу, на площади Согласия, приглушенно гудели, как пчелы в улье, рои автомобилей. Глядя на восьмиугольную площадь, которую с одного края огибала Сена, Лес завязала на талии внутренние завязки халата и принялась за шелковый поясок.

Оглядывая классические пропорции площади Согласия, Лес с трудом могла представить себе кровавый террор, который когда-то видела знаменитая площадь. Сооруженная как площадь Людовика XV, чтобы утвердить его славу, она была переименована затем в площадь Согласия, символизирующую согласие и мир между людьми, и в ее центре на месте, где прежде стояла статуя Людовика XV, был воздвигнут обелиск. Лес невольно подумала: а когда она сама сможет наконец достигнуть в своей жизни согласия и внутреннего покоя?

В дверь, соединявшую спальню с другими комнатами номера, постучали.

– Гостиничное обслуживание!

Лес узнала голос Триши и улыбнулась.

– Входите.

Она окончательно затянула поясок халата и повернулась к открывающейся двери. Дочь в домашнем халатике вкатила в комнату столик на колесах, застеленный белой льняной скатертью и уставленный едой: кофейником с чашками, кувшином с соком и корзиной с круассанами. Здесь же красовался миниатюрный набор джемов и мармеладов и небольшая ваза со свежими цветами.

– Я услышала, что ты зашевелилась, и подумала, что, возможно, захочешь выпить кофе, – сказала Триша и подкатила столик к креслу в стиле Людовика XV.

– Захочу. – Лес подошла к столику и наполнила чашку дымящимся кофе из серебряного кофейника.

Отставив чашку в сторону, чтобы кофе немного остыл, она принялась за сок.

– Как ты себя чувствуешь? – Триша взяла один из круассанов.

– У меня нет похмелья, если ты спрашиваешь именно об этом, – сухо ответила Лес, запустив пальцы, как гребень, в спутавшиеся после сна волосы и убирая их с лица.

Триша уселась на кровать, скрестив ноги, и впилась зубами в слоеный рогалик. Лес взяла чашку с блюдцем и отнесла их к дамасскому стулу.

– Что вчера ночью случилось с Раулем? Он ушел, чтобы проводить тебя, и больше не вернулся.

Лес охватило сладкое оцепенение. Опустив глаза, она изучала темную жидкость в своей чашке, так похожую по оттенку на цвет волос Рауля.

– Он приехал вместе со мной в отель. А куда он пошел после этого, я не знаю.

– Во всяком случае, в ресторане он так и не показался. Мы ждали его почти целый час, а потом решили, что он не вернется. – Триша собирала крошки, упавшие на колени. – Кажется, вчера вечером ты поладила с ним лучше, чем прежде. Он наконец начал тебе нравиться?

Лес резко подняла голову и посмотрела на дочь, пытаясь понять, догадалась ли Триша, что мать вчера вечером соперничала с ней из-за Рауля. Но вопрос, видимо, и в самом деле был задан столь же небрежно и ненамеренно, как и прозвучал.

– У меня нет к нему никакой неприязни, – сказала Лес и отхлебнула горячего кофе, надеясь, что Триша никогда не узнает о ее ревности.

– Ну, тебе надо признать, что он – сама мужественность, – заявила Триша, широко улыбаясь. Было видно, что ей приятно даже подшучивать над тягой, которую она к нему испытывает.

– Да, этого у него не отнимешь, – согласилась Лес. Она знала это слишком хорошо. – Но я по-прежнему считаю, что он для тебя не пара. И это материнская привилегия и обязанность – сказать тебе об этом, – добавила она, предупреждая возражения, которые готовы были уже сорваться с губ дочери. – Я не хочу видеть, как ты ставишь себя перед ним в дурацкое положение. Это слишком больно ранит. Уж мне-то, как ты знаешь, это известно.

Наступило молчание. Лес, не глядя на дочь, чувствовала, что Триша изучает ее, но так и не подняла глаз от чашки с блюдцем, которые держала в руках.

– Ты имела в виду Эндрю, когда это сказала, не правда ли? – спокойно спросила Триша. – Я понимаю, что ты должна скучать по нему.

И Лес в который уже раз попыталась проанализировать и понять, какие чувства испытывает сейчас к бывшему мужу. Нет, она не скучает. Слишком сильны горечь и боль от развода, чтобы она могла чувствовать что-либо, кроме них.

– Не думаю, – сказала она. – Больше всего мне не хватает уверенности в том, что принесет завтрашний день. Я всегда знала, что собираюсь делать, что должно случиться, чего ждать. Теперь я не ведаю даже приблизительно, каково будет мое будущее. Иногда это пугает меня, – призналась Лес.

– Если у него ничего не получится с Клодией, вы с папой сойдетесь опять вместе?

Лес тяжело вздохнула.

– Тяжелый вопрос, – ушла она от прямого ответа. Да и можно ли вообще прямо ответить? Может, пару месяцев назад она и могла бы без колебаний сказать «да», но теперь это маловероятно. – Слишком много здесь замешано гордости и болезненных чувств… Да и кроме того, он женат.

– Я знаю, что па любит тебя и всегда будет любить. Он сам мне это сказал. Разве ты все еще не любишь его? – нахмурилась Триша.

Хотя Лес совершенно ясно понимала мечту, которую лелеяла ее дочь, она не верила, что мечта эта когда-либо исполнится. Слишком многое было разрушено, и она сама не знала, много ли любви к Эндрю осталось в ее душе.

– Ты всегда очень трезво смотрела на вещи, Триша. И ты, конечно же, не можешь верить, что мы с Эндрю сможем начать все сначала, если у них с Клодией что-нибудь пойдет не так.

– Я считаю, что сможете. – Триша с отсутствующим видом оторвала кусочек от круассана.

Лес наблюдала за ней, боясь, что каким-то образом не оправдывает ожиданий Триши, что она не может вести себя с ней полностью так, как должна вести себя мать с дочерью, – возможно, потому, что слишком во многом похожа на свою мать. А о прошлой ночи лучше вообще не вспоминать – она на самом деле относилась к дочери как к сопернице.

– Я понимаю, Триша, что у нас с тобой в прошлом были свои трудности, – начала она нерешительно. – И я не всегда понимала тебя. Но я очень сильно тебя люблю. Ты ведь это знаешь, не так ли?

– Да.

Какой-то порыв, казалось, словно столкнул Тришу с кровати. Она вскочила на ноги и, шагнув к столику на колесах, смахнула на него крошки с ладоней.

– Иногда мне просто хочется, чтобы ты дала мне возможность стать взрослой, – проговорила она. – Позволь мне принимать самостоятельные решения хоть в чем-нибудь. Лес, пусть я порой и ошибаюсь, но я должна делать свои собственные ошибки.

– Такие ошибки, как Рауль, полагаю? – голос Лес сделался жестче.

– Если Рауль – это ошибка, то – да, такие, – упрямо заявила Триша, а затем решительно попыталась разрядить атмосферу. – Уже далеко за девять. В любую минуту может приехать из аэропорта Роб. Пойду, пожалуй, оденусь.

Она двинулась к двери.