– Я жил во многих местах…

Они только что миновали нарядные, просторные кварталы особняков с садами в английском стиле и живыми изгородями, и теперь по обеим сторонам дороги тесно сгрудились многоквартирные дома.

Триша скрестила руки на спинке переднего сиденья и положила на них подбородок.

– Я думала о том времени, когда вы были маленьким, и старалась представить себе, как выглядел дом, в котором вы тогда жили. Сейчас очень трудно вообразить вас щупленьким мальчишкой в испачканных на коленках штанах и с лягушками в карманах. Мне почему-то кажется, что у вашей матери было с вами немало хлопот.

– Ваша мать жива? – спросила Лес.

– Нет.

– А отец?

– Не знаю. В один прекрасный день он уложил свои вещи и уехал неизвестно куда, и мы его с тех пор никогда не видели.

Это слишком сильно напомнило Лес ее собственную покинутость. С ней случилось то же самое. От нее отказался и бросил муж, которого она любила. И это до сих пор причиняет слишком сильную боль. Вот чего Триша никак не может понять. Горькое чувство, которое Лес испытывала по отношению к Эндрю, стало поводом для раздора между ней и дочерью. Но сейчас не время думать об этом. И тем более показывать Раулю, что между ней и Тришей что-то не так.

– А в какую школу вы ходили? – Триша склонила голову набок, лукаво глядя на Рауля. – Держу пари, вы пользовались большим успехом у девочек.

– Я понимаю, Триша, что тебе это может показаться невероятным, – сказал Роб, – но в жизни, кроме секса, есть еще много всего прочего.

– Да, есть еще масса всяких важных вещей, но именно секс делает существование настоящей жизнью, – ответила девушка с вызывающей откровенностью.

Лес с трудом удержалась от замечания, напомнив себе те дерзкие высказывания о сексе, которые она сама произносила в Тришином возрасте, чтобы шокировать окружающих и доказать свою зрелость и опытность.

– Откуда ты набралась таких умных мыслей, Триш? – насмешливо спросил Роб. – Из какого-нибудь сборника мудрых изречений?

– Я-то по крайней мере хотя бы читаю, чего нельзя сказать о тебе, – парировала Триша. – Ты в своей жизни не открыл ни одной книги, если там только не говорится о том, как ухаживать за лошадьми, или о поло.

– Полагаю, мистер Буканан, что у вас нет ни братьев, ни сестер? – спросила Лес с притворным спокойствием.

– Нет, никого.

– Тогда вы лишились возможности вести бесконечные родственные ссоры и перепалки…

Ее замечание заставило умолкнуть пикирующуюся пару – во всяком случае, на некоторое время.

Чем дальше на юг двигалась машина, тем реже становились шеренги многоквартирных домов. Теперь их сменили лачуги, росшие по краям дороги как сорная трава. Лес не отрываясь смотрела на раскинувшееся за окном море крыш из ржавых металлических листов, покрывавших покосившиеся хибарки, которые были, казалось, сооружены из строительного мусора: обрезок досок, каких-то палок и прочего хлама. Неприглядные хижины кучились, словно взбираясь одна на крышу другой, и перед каждой виднелся участок в несколько квадратных футов, огороженный проволокой, листами покоробленной жести или кривыми прутьями. В одних из этих двориков играли дети, в других были разбиты огороды. Кое-где Лес видела женщин, несущих корзины, за которыми ковыляли пухлые малыши.

– Разве это не грустно? – пробормотала Триша.

– Напоминает мне лагеря для беженцев, – сказала Лес, не в силах оторвать взгляда от неприглядной картины за окном.

– Отчасти это верно, – сказал Рауль. – Все эти люди campesions, сельские жители, приехавшие в Буэнос-Айрес в поисках работы на фабриках. Но у них нет жилья. Правительство строит дома, но их не хватает для такого количества приезжих.

– И им удается найти работу? – удивилась Лес.

– Некоторым. У иных достаточно денег, чтобы жить в коттеджах или многоквартирных домах, если бы можно было найти жилье. Вглядитесь и вы увидите над многими крышами хижин телевизионные антенны. Но найти работу зачастую бывает нелегко. Многие из portenos – жителей Буэнос-Айреса, имеющих пристанище, – работают на двух, а то и на трех работах, чтобы добыть денег на приличную жизнь. Но это далеко не всем удается. Работы мало. Особенно для тех, кто не имеет никакой профессии. – Взгляд Рауля рассеянно скользил по трущобам, проплывавшим за окном, но выражение его лица оставалось непроницаемым. – И все-таки они приезжают сюда. На что-то надеются. Это называется villas miseria [39].

– Но разве им больше некуда поехать? – спросила Лес.

– Вы, должно быть, помните, что Буэнос-Айрес – самый большой из наших городов. Здесь обитает каждый третий житель Аргентины. У нас есть и другие города, но их население исчисляется сотнями тысяч, а не миллионами, как в Буэнос-Айресе. Вам трудно понять, какое это имеет значение, но попробуйте представить себе землю, которая раскинулась от канадских провинций Альберта и Манитоба до полуострова Юкатан в Мексике и где есть только один большой город. А именно такова Аргентина. Так что естественно, что житель из сельской местности смотрит с надеждой на Буэнос-Айрес и говорит себе: «Там для меня найдется какая-нибудь работа».

– Думаю, это естественно, – согласилась Лес.

Она почувствовала облегчение, когда мрачные трущобы остались позади. Автомобиль свернул на асфальтовое шоссе, тянущееся среди полей и пастбищ на юго-восток. Монотонный пейзаж начал убаюкивать Лес. Посевы люцерны и пшеницы, да порой распаханная земля, ожидающая весеннего сева.

И надо всем распростерлось огромное чистое небо. Его голубые просторы были стенами и крышей для этой земли, ровным столом тянущейся на целые мили без единого деревца.

– Это и есть пампа? – спросила Лес.

– Да, – ответил Рауль.

Ни одно из описаний этой степи, которая как веер раскинулась от Буэнос-Айреса на три или четыре сотни миль, не подготовило Лес к подобному приводящему в трепет зрелищу. Пампа была необъятной, как океан, где не видно берегов. Бесконечная плоскость – ни холмика, ни речки. Ровная, тянущаяся до горизонта степь. Лес глубоко вздохнула, наполнив легкие воздухом, но, казалось, не могла выдохнуть – так потрясла ее громадность этих земель.

Внезапно она заметила где-то вдали длинный ряд деревьев, стоящих как шеренги одиноких стражников. Они постепенно приближались, и Лес различила за деревьями, посаженными как барьер от ветра, остроконечные крыши зданий. Жилье и деревья казались здесь такими же неожиданными, как зеленый островок, возникающий среди океана.

– Что это за здания впереди? – спросила она Рауля.

– Estancia.

Когда они проезжали мимо поместья, Лес увидела двойной ряд деревьев по краям дороги, ведущей в большому особняку, рядом с которым виднелись конюшни и прочие хозяйственные постройки. За ровно подстриженной живой изгородью промелькнул огромный газон, поросший, насколько она сумела заметить, высоченной – чуть ли не в восемь футов – пампасной травой. В конце лета эти высокие купы длинных острых листьев будут увенчаны белыми плюмажами.

– Узнали пампасную траву? – спросил Рауль.

– Да.

Это была трава, которую часто использовали в качестве декоративного растения во многих южных штатах, в том числе и во Флориде.

– Более ста лет назад этой высокой травой была покрыта вся пампа.

Это замечание поразило воображение Лес. Она представила себе бескрайние просторы, где под ветром колышутся высокие травы, делая пампу даже более похожей на океан, чем ныне. Зеленые волны с белыми гребнями…

Но estancia была уже позади, и их вновь окружали только высокое бескрайнее небо и плоская безбрежная земля. Им не раз еще встречались по пути и маленькие фермы, и огромные поместья, но каким бы ни было человеческое жилье, всякий раз оно казалось Лес уединенным и заброшенным. Ее не покидало чувство восхищения размахом аргентинской прерии, безупречную сглаженность которой не нарушал ни единый овраг.

На полпути они остановилась в одном из маленьких городков, встречавшихся им по дороге, чтобы перекусить и немного размять ноги. Лес обнаружила, что все эти деревушки похожи друг на друга как две капли воды. Во всем явно чувствовалось испанское влияние: в облике главной площади в центре каждого поселка, по краям которой непременно стояли церковь и здание местной администрации, обязательные кинотеатр и кафе, и всегда поодаль – железнодорожный вокзал. В городках побольше в центре площади красовалась также конная статуя генерала Сан-Мартина.

В маленьком кафе, где они заказали себе ленч, Лес была поражена количеством еды на своей тарелке.

– Аргентина известна как страна, где пояс распускают пошире, – напомнил ей Рауль. – Как и вы, американцы, мы привыкли накладывать себе побольше и поэтому неохотно затягиваем пояса даже тогда, когда экономика в упадке.

Отдохнув, они ехали еще часа два с половиной и наконец свернули с главного шоссе на дорогу, обсаженную высокими эвкалиптами. Их светлые стволы сбросили большую часть своей волокнистой коры и стояли как бледные колонны, а ветви переплелись в вышине, образовав над дорогой подобие зеленой арки. И до тех пор, пока они не подкатили к дому, единственное в estancia, что Лес сумела разглядеть сквозь стены этого живого тоннеля, – это смутную массу из серого камня. Это и было главное здание усадьбы. Двухэтажный монолит с двойным рядом квадратных окон. На фотографии в проспекте, которым снабдил их Рауль, дом казался просто веселым и нарядным по сравнению с тем голым, ничем не украшенным холодным жилищем, каким он предстал теперь перед Лес. Ничто не смягчало суровости его прямых линий.

Когда Рауль остановил машину, Лес немного помедлила перед тем, как выйти. Она старательно пыталась удержаться от каких-либо замечаний по поводу дома, хотя и подозревала, что хозяин этого каменного чудовища догадывается о ее чувствах. Рауль повел их за собой в дом. Глаза Лес не успели еще привыкнуть к полумраку огромной прихожей, как она услышала стук костылей по твердому деревянному полу, обернулась и увидела приближающегося к ним калеку с седыми волосами.

– Добро пожаловать в «Ле-Буэн-Вьенто», – с широкой дружелюбной улыбкой произнес человек на костылях.

– Позвольте представить вам Эктора Геррера, – сказал Рауль и тут же добавил: – Эктор покажет вам ваши комнаты. А теперь вы, надеюсь, извините меня. – Он вежливо склонил голову, собираясь уйти.

– Конечно, – пробормотала Лес, хотя и понимала, что он вовсе не спрашивает у нее разрешения. Это просто вежливый оборот.

Секундой позже хлопнула закрывшаяся дверь, и Эктор Герреро взял на себя обязанности хозяина.

– Прошу следовать за мной, – сказал он. – Я провожу вас в ваши комнаты. Дом большой и старый, но в нем трудно заблудиться.

Он развернулся, опираясь на один костыль, и направился к массивной деревянной лестнице, ведущей на второй этаж. Пока они шли, Лес успела мельком глянуть на некоторые из комнат на первом этаже. Все было обставлено просто и строго, даже аскетично. Голые стены и тяжелая громоздкая мебель. И все же Лес не оставляла слабая надежда, что их комнаты окажутся получше. Но надежда ее не оправдалась.

18

– Доброе утро, Эктор, – Лес остановилась на пороге большой столовой. За длинным столом сидел лишь один человек – худой усатый мужчина. – Кажется, я встала последней.

– Buenos dias. Добрый день, сеньора. – При виде Лес морщинистое лицо Эктора, напоминающее седло, на котором слишком долго ездили и под палящим солнцем, и под проливным дождем, расплылось в широкой улыбке. – Хорошо поспали, не так ли?

– Да.

Лес увидела, как он собирает свои костыли, готовясь встать, и услышала, как скребут по полу металлические шины, охватывающие его ноги.

– Эктор, пожалуйста, не вставайте, – попросила она и направилась к кофейнику, стоящему на серванте. Рядом с кофейником возвышалась стопка блюдец, стояли чашки, кувшинчик со сливками и сахарница.

Однако старик не слушал ее и с трудом поднялся, опираясь всем весом на костыли, а не на парализованные ноги. Потянувшись вниз, он закрепил шины в несгибаемом положении, позволяющем ему передвигаться.

– Вам, конечно, захочется позавтракать, – сказал он, выпрямляясь. В его густых и курчавых волосах, как и в жесткой щетке усов, пробивалась обильная седина. – Я прикажу Анне принести вам тарелку с чем-нибудь съестным.

– Нет, Эктор, спасибо, – быстро сказала Лес, чтобы остановить эти раскачивающиеся движения каждого бедра, выталкивающего вперед прямую ногу в шине в то время, как калека опирается на оба костыля, чтобы сохранить равновесие. Затем костыли переставляются и в ход идет вторая нога. Передвигался Эктор довольно быстро, хотя смотреть на него было неудобно и тягостно.

– Сегодня утром я ограничусь одним кофе, – проговорила Лес, чувствуя себя немного неловко из-за того, что подняла его на ноги.

Она взяла кофейник и принялась наливать кофе в чашку.