Она таяла, таяла, как снежный ком, растворяясь в его объятиях. О, только бы эти пальцы надавили крепче, скользнули глубже, ласкали жарче, грубее… стискивали сосок сильнее… О, откуда он знает, как распалить ее до такой степени, чтобы она хотела еще и еще, поскольку, что бы он ни делал, этого все равно недостаточно?! Ей уже нечем дышать, еще немного — и она задохнется от желания.

— Твой сосок сводит меня с ума, но еще больше я хочу взять тебя.

— Так сделай это, — попросила она.

— Теперь меня не остановить.

Джереми тверже нажал на ее ждущую, сочившуюся влагой плоть. Реджина широко открылась для него, нетерпеливо надавливая на неумолимые пальцы.

— Вижу, тебе нравится, когда я внутри.

Реджина издала слабый нечленораздельный звук.

— И тебе тоже, — прошептала она.

— Поверь, куда лучше, если взамен пальцев туда вонзится мое копье.

Господи, кто бы мог подумать, что она так развратна и созрела для постели! Он зря потратил три часа, прежде чем решился подняться к ней. За это время он укротил бы ее, поставил на колени и погрузился в гостеприимное лоно, заставив молить о ласках.

Ад и кровь! Но он умирает от наслаждения, когда ее сладкая попка давит на его пенис, а невинные пальцы сжимают головку. Ради одного этого можно с ума сойти. Она сама хочет этого, и притом страстно. Но он пока не собирается дать ей удовлетворение, как, впрочем, и поддаваться ее льстивым уговорам. До тех пор, пока не пробьет дорогу сквозь барьер ее девственности.

Но искушение… Господи, как он хочет возбудить ее до потери сознания, прежде чем возьмет окончательно…

— Когда? — выдохнула Реджина.

— Что «когда»?

— Ты возьмешь меня.

— А тебе уже невмоготу, шлюха!

— Если это так же хорошо, как твои пальцы во мне…

— Но моя плоть куда длиннее, толще и тверже. Как, по-твоему, это будет?

— Большой, толстый, твердый…

— И наполнит тебя.

— Да, — вздохнула она. — Сейчас.

— Скоро.

— О, не вынимай пальцы…

— Так нужно…

Она такая влажная там, внизу, и совсем готова. Еще минута ожидания… если он выдержит… перед тем, как взять ее. Минута торжества, минута, которой стоит насладиться. До сих пор оба с увлечением участвовали в игре наслаждения, но теперь зашли в тупик. И дело не только в ее девственности. Как быть с Реджинальдом, который доверял ему как сыну?

Она уже знает многое, его шлюшка, оказавшаяся способной ученицей: Им ни к чему идти дальше, чем они уже зашли. Достаточно, чтобы забавляться постельными играми. И без того он уже на пределе терпения и выдержки.

— Джереми, — умоляюще прошептала Реджина. Проклятие! Слишком поздно для сомнений и колебаний.

И для того, чтобы потребовать обратно пятьдесят гиней. Она слишком горяча, слишком влажна, слишком притягательна.

Джереми снова поймал ее губы в изнуряющем поцелуе собственника, подвинулся так, чтобы ее ноги разошлись и твердый стержень уперся в ее наготу. Она ощутила, как скользит головка вдоль ее мокрой расселины взад и вперед, потом внутрь, чуть глубже и еще чуть-чуть, осторожно пробираясь в ее источающий влагу тесный грот.

О Боже! Реджина прервала поцелуй и посмотрела вниз, чтобы увидеть несгибаемый отросток, скрытый между ее ног. Он позволил ей почувствовать все — его силу, жар, обладание. Она нерешительно дернулась, словно пыталась освободиться, и Джереми надавил сильнее.

Пусть ерзает и извивается. Чем больше она дергается, тем глубже он в нее войдет. Она была такой скользкой, такой тугой, такой раскаленной, что Джереми боялся излиться раньше времени. Ощущение ее подрагивающей попки, видение его плоти, вторгшейся в нее, лишали его последнего самообладания. Он не мог пошевелиться. Он, все еще сжимая ее сосок, откинул ей голову, чтобы припасть к губам.

Поцелуй лишил Реджину остатков разума. Так вот что это такое — стать рабыней мужчины. Джереми не лгал. Это означало полную капитуляцию, покорное вручение себя, своей женской тайны, своей души ему — господину. Означало ту власть, которую дает только физическое обладание. И все это было известно любовницам.

Инстинкт не подвел ее: она не позволит ему ничего утаить. Его волшебные пальцы на соске доводили ее до безумия. Ощущение его плоти между бедер было ни с чем не сравнимо. Когда он заполнит ее до конца? Она безумно хотела этого, хотела, чтобы каждый дюйм могучей плоти укоренился там, где его место.

Она чуть отстранилась и прошептала:

— Мне так хорошо. Я хочу, чтобы ты был во мне. Весь. Он дернулся, задрожал и оросил кустик ее темных волос.

— Кто бы мог подумать, что это так хорошо? — выдохнула она, счастливая, что ее слова заставили его излиться. — Я не могу тобой насытиться.

Джереми рванулся, понимая, что все кончено. Он пропал. Подавшись вперед, на мгновение сжался и исторг дымящиеся густые сливки в ее неумелое девственное лоно. Какое это чудо — мужское тело, если слова способны так безумно возбудить его! И пенис… все еще готовый к бою, несмотря на то что сейчас произошло. Ее невероятно волновало, что он по-прежнему твердый и залит ее нектаром.

— О, мы еще не закончили, шлюха, — пробормотал Джереми. — У меня достаточно осталось для тебя. — Он сполз с кресла, обхватив ее за талию, дотащил до постели и швырнул на спину. — Раздвинь ляжки, ты сама на это напросилась.

Она истекала его семенем, своей влагой, но он вонзил в нее свой пенис до самой девственной перегородки. Она приподнялась на локтях, чтобы увидеть, как глубоко он соединен с нею.

— Хочешь, чтобы я заполнил тебя?

Он сделал выпад, и Реджина съежилась.

— Это мой рыцарь в тебе. — Джереми вышел из нее, снова вошел и вышел, затем с размаху врезался до конца, без предупреждений и ласк. — Ты сама хотела, — шепотом повторил он. — Никогда не дразни мужчину, который не помнит себя.

Ей нужно немного опомниться; сейчас нет времени осознать, что происходит и что она чувствует. Ей одновременно хотелось и немедленно выбраться из-под него, и остаться, и смятение мыслей не давало сосредоточиться. Столь властного, неумолимого завоевания Реджина не ожидала.

— Ты тверд, как кость, — вымолвила она наконец. — Сколько еще ждать, пока, как обещал, не заездишь меня до потери сознания?

Черт! Сука! Сколько денег он ей швырнул?

— Поделом тебе, если я сейчас встану и уйду навсегда, — проворчал он. — Некоторые содержанки умеют ценить все, что получают!

В конце концов, это всего лишь игра. Будь он проклят, если позволит ей командовать! Девственницы, познавшие наслаждение, становятся ненасытными прорвами! Почему он не принял этого в расчет?!

— И тот факт, что тебя впервые взяли… Благодари Бога, что это не какой-то посторонний! Поразмыслив немного, я, пожалуй, уйду.

Он с намеренной жестокостью оторвался от нее, чтобы она могла видеть его неукротимую пульсирующую плоть.

— И получу все остальное в другом месте. «О Господи, нет, только не это!»

Реджина никогда не думала, что будет чувствовать себя такой опустошенной. Худшее позади. Больше он никогда не сделает ей больно… А удовольствие было невероятным! Она не может от него отказаться. Зря она бросила ему в лицо его же слова, и если хочет добиться своего, заполучить Джереми, придется спрятать гордость и умолять его остаться.

— Не нужно!

— Не нужно? Слишком поздно для просьб, моя так называемая содержанка! Помнишь? Ты согласилась на мои условия. За все заплачено: за твои соски, зад, щелку. Не когда желаешь ты, а когда понадобится мне.

— Тогда вернись, — мягко попросила она. — Я готова для тебя.

И это была правда. Она так остро чувствовала потерю и собственную силу. Она хотела его, вот и все. И больше ничего не имело значения.

Джереми снова встал на колени между ее разведенных ног.

— Это единственное, что еще удерживает меня: возможность взять тебя в любую минуту. Ну… и твоя нагота.

— Хорошо, — выдохнула Реджина, наблюдая из-под полуопущенных век, как ненасытная головка входит в нее. О, как приятно, когда самый кончик гладит складки ее лона, обещая жар и страсть. Он хочет, чтобы она ощутила все это: его мощь, его силу, его неутомимость. Его хватит не на двоих. На пятерых!

— В этом и состоят обязанности содержанки, потаскушка! Такой ее желает видеть любовник: голой, на спине и покорной его вожделению.

Господи милостивый, он опоздал со своими тирадами! Ее ничем не шокируешь, ничем не угомонишь. Что он натворил?! Она не задрожала, даже когда он безжалостно лишил ее невинности! Нужно быть из стали, чтобы устоять перед ней.

— Вот чего я хочу, — прошептала она и не солгала.

А он… Это конец! Она победила, потому что была в восторге от каждого выпада, каждого толчка, каждой минуты, проведенной с ним. Она двигалась в ритм его ударов, шептала на ухо бесстыдные страстные слова, цеплялась за его ягодицы, царапала ногтями спину. Наслаждалась и выматывала его так, словно родилась, чтобы лежать под ним, сдавшись на его милость.

И Джереми был беспощаден, потому что сам потерял голову и стремился к одному: запахать ее до обморока. Она же оказалась ненасытной. Никогда еще Реджина не испытывала подобного удовольствия, подобных ощущений, подобной заполненности. Ее тело томилось по неописуемому обладанию самой запретной для нее частью мужского тела. Как можно жить без этого тайного наслаждения?! Она не может отказаться от него. Будет брать, брать и брать, без конца, вечно…

Его рот сминал ее губы, его плоть вонзалась, билась, вламывалась в ее лоно, унося к неведомым прежде высотам, терзая, пока Реджину не подхватила волна, поднимавшая ее все выше и выше. «Не останавливайся, не останавливайся, не останавливайся…» Что-то замерло… лопнуло… разлетелось на мелкие осколки, и ничто не смогло остановить бурю чувств и эмоций, налетевшую на нее, словно огромные океанские валы, огненное кипящее блаженство пронизывало. Его наслаждение, его семя вырвалось на свободу, и он не мог удержаться. Еще один мощный толчок, и Джереми, обезумев, рухнул в ее объятия.

Желание — штука вероломная, подкрадывается к мужчине в самый неподходящий момент. Он считал, что смертельно измучен, но всего полчаса спустя после головокружительной схватки все еще находился в ней, твердый, как железо, и готовый брать ее снова и снова. Ей совершенно не обязательно что-то делать. Ему нужна, грубо говоря, щель, куда можно погрузиться, а она насквозь мокрая от его густых сливок. Картина, которая невероятно его возбуждала.

Джереми снова вонзился в нее так мощно и так глубоко, что ощутил, как волоски ее холмика щекотали его живот. И тут же извергся в нее, не полностью, но, черт побери, стоило войти в нее, как он тут же терял контроль, превращаясь в зеленого юнца! И не мог управиться ни с ней, ни со своим буйным пенисом.

Джереми качнулся вперед, ее тело было таким податливым и принимало его все более полно. Он вжался в нее бедрами. Ах, как он стремился пригвоздить ее своей плотью к кровати навсегда! Он пробыл в ней так долго, что свеча, сгоревшая до самой розетки, замигала и погасла, комната погрузилась в темноту.

В темноте есть что-то особенное. Свершается много тайного, запретного. То, что иногда делают друг с другом мужчина и женщина во тьме, никогда не творится при дневном свете. Именно это он жаждал сделать с ней прямо сейчас, пока она обнажена и все еще покрыта его семенем.

Джереми свел ее ноги и оседлал их так, что она стиснула, его еще крепче. Реджина шевельнулась, и ее сонные, слабые движения довели его до точки кипения. Он накрыл ладонью ее грудь, почувствовал сосок, впился в губы, вторгаясь в рот языком в такт резким толчкам его пениса.

Она очнулась, выгнула спину под лихорадочными ласками, и он ответил ударом бедер. Это все, что ему нужно: играть ее восхитительным соском, владеть покорным телом, вторгаться в тесное лоно, ощущать вкус ее губ и языка.

Джереми не хотел двигаться. Не мог. Боялся, что снова исторгнет в нее семя, а для этого слишком рано. Он желал владеть ею бесконечно долго.

«Не шевелись. Пусть пошевелится она. Пусть бьется, изгибается, дергается в попытке освободиться. Она никогда не избавится от него».

Зато кое-что явно ускользало от него. Чем больше он пытался усмирить ее, тем больше она извивалась, издавая тихие гортанные стоны, тем сильнее возбуждалась. Мужчине просто нельзя испытывать подобное исступление, словно каждая частичка его тела взорвется, если он даст себе волю. А Джереми отчаянно хотел дать себе волю. Его пенис вздыбился и взбунтовался. Он врезался в нее короткими резкими рывками, потому что еще одно усилие — и он изольется. А Джереми хотел продлить ошеломляющий экстаз.

Сквозь гардины проникал свет, за дверью послышалась суета горничных. Ад и смерть! Утро.

А он по-прежнему погружен в ее тело, раскаленный, жаждущий, готовый к новому поединку. Спали ли они? Наверное. Она всю ночь провела в полудреме. И сейчас свернулась в его объятиях соблазнительным клубочком, отдавшись на волю своего хозяина, позволяя делать с собой все, что он захочет. А он хотел. Пусть привыкает к его члену, что бы ни творилось за дверями. Хоть соберись там все слуги. Полный штат. Ничего не поделаешь. Свыкнется.