– В какой еще клуб я могу поехать? Не в спортивный же!

У кого-то из них двоих была явная проблема с головой. Причем процесс приобретал форму тяжелую и необратимую.

– Сама говорила, что мы пойдем Сашу смотреть. Ты не пришла. Что мне оставалось делать? Я поехала. У них там этих Саш, как ворон в зоопарке. Сказала бы хоть фамилию. А так я стояла, как дура, не могла объяснить, кто мне нужен. И тебя там почти не знают…

Зачем она оправдывается? Это же не она виновата, что весь день Катин телефон был недоступен. Не она все затеяла. Вчера ее вынудили поехать, да еще велосипед у Щукина заставили взять.

– Ты ходила на Хавченко? – Катя вынырнула в воротнике блузки.

– Его там нет!

В Катиных глазах можно было утонуть. Они стали огромными и увеличивались все больше. Ира сначала нехотя, потом увлекаясь рассказывала про не того Сашу, про велосипед и как ей было холодно.

– Конечно, его там нет! – недослушала ее Катя, отпихнула от стола и стала кидать тетрадки в рюкзак. – Он уехал. Три дня назад. В Свердловск. – Замотала руками, как будто подавилась воздухом. – То есть Екатеринбург. Там в каникулы игра будет проходить, они площадку готовят.

– Какая игра? – Ире показалось, что она не совсем правильно понимает простые русские слова.

– Ролевая игра по Толкиену. ХИшки. Хоббитские игрища. – Катя говорила громко, четко. Но Ира все равно не понимала ни слова.

– А при чем здесь Екатеринбург?

– Они всегда там проходят, – как само собой разумеющееся сообщила Сергеенко. Дважды два – пять, квадрат гипотенузы равен сумме квадратов катетов, биссектриса делит угол пополам, а ХИшки проходят под Екатеринбургом в начале ноября. Все просто и доступно, но не для Лисовой.

– Там ведь холодно, наверное…

Вставшая перед глазами картина была настолько яркая, что Иру передернуло – бескрайние снежные поля, одинокие тонкие березки, ветер несет поземку, хохлится на ветке воробей, никого и ничего вокруг, только Саша одиноко бредет через бескрайние поля с огромным рекламным щитом на спине, где крупными буквами написано: «Здесь будет город заложен. Имя ему дадим Изенгард».

Все выглядело настолько бредово, что не верить этому было нельзя. Такого не придумаешь. Так бывает только в жизни.

– Не в первый раз.

На лице Кати вновь появилась озабоченность. Она тяжело задышала, как будто готовилась к глубокому погружению, потом вдруг коротко бросила: «Черт!» – и стала выкидывать тетрадки из рюкзака:

– Он очень извинялся перед тобой. Говорил, что непременно встретится, когда вернется. Он уже собирался познакомиться, но ему срочно надо было уезжать. А в спешке встречаться не хотелось. Он все боится, что ты его неправильно поймешь, решишь, что это розыгрыш.

– Фамилию скажи, – не поддавалась Ира на ласковые слова.

– Что тебе с его фамилии? Он вернется через неделю, и вы сразу договоритесь о встрече.

– Я хочу сходить в клуб и все узнать.

Катя на секунду замолчала, словно оценивала собеседника – достоин или нет того, чтобы с ним говорили.

– Его фамилия Волков. Но в клубе о нем лучше не спрашивать.

– Почему?

Правду! Дайте мне правду!

– У него неприятности. Он поссорился с руководителями, собирается уходить. Если ты станешь о нем узнавать, тебе могут ответить, что вообще такого не видели. Они и правда знать его больше не хотят. Ему осталось только завершить дела. Екатеринбург, Казань, еще пара игр – и все.

Неприятности? Что же, это объясняет, почему он срочно уехал. Если бы Иру в третьем классе спросили про Ленку Курбанову, она бы ответила, что не знает ее. Вполне возможно, в бирюзовом особняке сейчас происходит то же самое, но теперь уже с Сашей Волковым.

– Я тебе не верю. Зачем ты мне все это говоришь?

– Никто не заставляет. – Сергеенко заглянула в пустой рюкзак, рассеянно перебрала тетрадки, нырнула под стол. – Это тебе хотелось с ним встретиться. Я, можно сказать, для тебя выкладываюсь, бегаю за ним. Кстати, он передал записку. Она тебе нужна?

– Давай, – протянула руку.

Вот он, момент истины. Не может Катя на ходу придумать и так же на ходу из воздуха сотворить послание.

– Сейчас. – Катя вылезла из-под стола. – Вот.

Письмо было даже не запечатано. Ни розового конверта с голубками, ни пергамента, обвязанного алой лентой. Жеваная четвертинка листка, вырванная из тетрадки в линейку.

Почерк у Саши оказался некрасивым, угловатым, стремящимся к нижнему правому углу.

«Очень люблю. Скоро встретимся».

Четыре слова. Всё. И сразу пропали прыгающие мимо строчки буквы, острое «т», упавшая «с».

Значит, существует? Руки налились тяжестью. Она уже почти убедила себя в том, что никого нет. Оставалось только поставить последнюю точку. А тут все приходится начинать сначала. Снова влюбляться. Или она еще не успела отвыкнуть от своего призрачного принца? Нет, не отвыкла. Больше того, перестала бояться встречи.

Захотелось поделиться новостью – ее любят. И это не чей-то рассказ, неподтвержденный встречей, не шутка. Вот она – записка, в ней все сказано. И теперь Ира, словно совершивший подвиг рыцарь, переходила в высшую лигу, в касту избранных. Даже если нет этого Саши, есть кто-то другой. И этого другого она непременно встретит. Потому что у нее теперь есть главное – чувство. Она знает, что значит «любить».

Она могла подойти к кому угодно, поговорить, для нее больше не было запрещенных тем. Она даже почувствовала свое превосходство над Курбановой, потому что знала больше, чем Ленка. Она знала, что Курбанову не любят. И сколько Ленке ни бегать за Щукиным, былого не вернешь. Птица счастья от нее улетела. А вот беловолосая Юлька Наумова давно строит глазки невысокому Максиму – Ире теперь и это понятно.

– Ну, чего, идем?

Как во сне, Ира прошла через обе комнаты, обулась и выплыла в подъезд. Даже с Катиной мамой не попрощалась.

– А давно он тебе ее дал?

– Дня два назад, перед отъездом.

– И ты молчала?

– Да тут своих дел. – Катя привычно морщилась, как от зубной боли. – Мать у меня беременная. Что будет дальше, вообще непонятно.

– Сколько же ей лет?

– Да с этим-то все в порядке. Но теперь отец от нас точно никуда не уберется.

– Может, все изменится. – Утешать Ира не умела. В ее словарном запасе не было нужных слов.

– Проехали, – грубо сменила тему Сергеенко. – Что у тебя там в записке?

– Написал, что любит.

– А ты?

– Я же его никогда не видела.

– Значит, теперь веришь, что он существует?

– Я верю, что существует… – на секунду смутилась, – любовь, – неожиданно серьезно произнесла Ира. Да какая разница, во что она верит! Если ей от мятой записки с четырьмя словами и двумя знаками препинания стало хорошо, то пусть будет так.

– Мать вот тоже все говорила: «Любовь, любовь!» – а теперь с пузом будет ходить, – с горечью произнесла Катя. – А ты знаешь, что такое любовь?

Она, как злой волшебник, тянула Иру с небес на землю.

– Когда мир вокруг расцветает всеми цветами радуги? – не стала выдумывать оригинальный ответ Ира. И что она так обрадовалась? Или ей уже неважно, кого любить? Важно, что любовь поселилась в душе?

– Ты когда-нибудь кошку гладила?

– В каком смысле? – Вопрос был настолько нелеп, что Ира решила переспросить.

– Ты ее гладишь, а она царапается. Ты ее снова гладишь, а она тебя в кровь. Ты ее по спинке, а она когтями. До боли. До крика. Вот что такое любовь.

Катя отвернулась. Что это с ней? А если родители и правда любят друг друга? Что может быть в этом плохого?

– Ну… послушай, – неуверенно начала Ира. Где же вы, нужные слова!

– Отстань! – отмахнулась Катя, сбрасывая руку Иры со своего плеча.

В школе Катя сразу убежала вперед. Когда Ира вошла в класс, Сергеенко уже занималась своими делами. Лисова на парте расправила записку. Нет, слова не стерлись, не изменились.

Аня Ходасян привычно вздыхала. Она бы тоже могла много чего рассказать о жизни и новом взгляде на действительность. Но ее, как всегда, никто не спрашивал.

– Что это у тебя? – подвинулась ближе к соседке Аня.

– Неважно, – Ира бережно положила листок в учебник.

– Мне тоже записки писали, – прошептала Ходасян доверительно. – Только мы сейчас расстались.

Ира отвернулась. Эта история была не про нее, никаких расставаний, одни приобретения. Поэтому она встала, не зная, куда деться, – изнутри сознания, из глубин души вырывалось счастье. Оно ширило грудь, заставляло улыбаться. А еще так хотелось закричать. Но это уже было лишнее. Само чувство любви, появившееся задолго до этой записки, уже не помещалось в Ире. В ней не было для любви места. Поэтому оно просилось на свободу. Как же другие, имея это чувство в себе, остаются прежними? Как могут быть хмурыми и злыми? Как могут быть такими же, как раньше?

А между тем воздух в классе полнился разговорами о любви, и к Ире они теперь тоже имели отношение. Как и ко многим вокруг. Мальчишки больше не казались примитивными австралопитеками. Кто-то из них уже любил. Щукин, например. Парщиков. В ее глазах весь класс вдруг превратился в толпу совершенно ненормальных людей. Это было здорово! Это было неожиданно! Ира развернулась к гомонящим одноклассникам. Черт возьми! А любить – это не так уж и плохо.

– Любовь делает людей слабыми, – гнула свое Катя. Она тоже смотрела на класс, но глаза ее при этом были пустые. Она не видела той радости, что парила над головами девятиклассников. – Ты влюбляешься и тут же начинаешь бояться его потерять. Боишься сделать что-то не то: не так посмотреть, неправильно ответить. Эта уязвимость убивает. А быть выше этого не получается.

– Не все же так плохо. – Надо было спросить, что произошло. Беременность матери – это проблема матери, Катя тут при чем? Может, Сергеенко поссорилась с Ником, вот мир и окрасился в черный цвет?

– А знаешь, что самое страшное? Стоит только чего-то захотеть и произнести это вслух, как все сбывается. – Подруга помолчала. – Сбывшаяся мечта – это кошмар.

– Что у тебя такого страшного сбылось?

Ира попыталась разглядеть в подруге последствия сбывшейся мечты. Но ничего не было. Катя была все такой же. Сегодня даже как-то по-особенному красивой злой, раздраженной красотой.

– Да все у меня в порядке, – поморщилась Сергеенко. – Сон приснился. Приключенческий роман. Я его записала. Хочешь, дам прочитать?

– Ты пишешь роман? – поразилась Ира. Хотя почему бы и нет? Пишет она, могут писать и другие. – Конечно, давай.

– Я уже несколько дней пишу. – Катя полезла в рюкзак за тетрадкой. – Вечером ложусь спать, перечитываю, и мне потом непременно продолжение снится. Остается только утром записать.

– А если не приснится? – Ира повертела в руках тетрадку в сорок восемь страниц с желтой клеенчатой обложкой.

– Сны всегда снятся такие, какие мы хотим. Главное – вспомнить.

Ира покивала, соглашаясь. Все так и есть. Она до сих пор с ужасом вспоминает свои первые мучительные сны о Саше, они были тяжелые, рождали головную боль. Тогда она очень хотела его увидеть – и вот, видела. Каждую ночь, как на заказ. Жаль, что лица ́ не удавалось разглядеть. Но во снах лица и не разберешь, ведь так?

Ира открыла первую страницу. Катин почерк… Ира и раньше знала, что почерк у подруги – мечта шифровальщика. В спешке же Сергеенко начинала писать абсолютные иероглифы. Буквы, как по команде, дружно ложились направо, сжимались, превращаясь в частокол из овалов и внезапно выскакивающих линий.

События тонули в завитках, черточках и робких пробелах. Часть текста была зачеркнута, что-то куда-то переносилось стрелками, обводилось. В одном месте добавления вписывались по полям, повторяя рваную линию неровного правого края.

Ира еще долго вертела бы в руках странный манускрипт, если бы не прозвенел звонок на урок.

– Потом отдашь, – шепнула Катя, отворачиваясь.

Ира осторожно положила перед собой тетрадку. Голова слегка звенела от подкатывающего желания тоже написать. Начать хотя бы с той истории, где она умирает. Или там, где ссорится с парнем на дискотеке. А если все эти истории собрать и вот так, как Катя, придумать роман? Что делать с отдельными рассказами? А роман – это уже вещь.

Урок литературы прошел мимо Ириного сознания. Отложив Катины сочинения, она писала на последних страницах тетради по русскому, жалея, что у нее нет такого же еженедельника, как у Парщикова. Солидная записная книжка придала бы вес всем ее записям. Кто знает, что Митька там пишет, но один его вид с потрепанным талмудом под мышкой повышает цену написанного втрое. А так приходится вырывать листочки и складывать в папку. Давно пора завести нормальную тетрадь.

– А чего это у вас вчера такое произошло, что Щукин сегодня неожиданно тихий? – вкрадчиво пропела Ленка у Иры над головой.

О, оказывается, перемена началась. Стараясь, чтобы это выглядело не столь демонстративно, Ира закрыла обе тетради – свою и Катину.