Этот мужчина, этот кроткий, необузданный мужчина творил с ней странные вещи, заставлял ее совершать странные действия, пробуждая в ней странные чувства, о существовании которых она и не подозревала. Даже в самых смелых мечтах она не заходила так далеко, пока не встретила его. Пока не ощутила вкус его губ. Пока не прикоснулась к его коже.

— Этого всегда будет мало, — сказал он, впиваясь в нее бедрами. — Разве ты еще не поняла?

— Забавно, — ответила она. — Мне было бы достаточно, если бы ты все делал, как нужно, — высказала она ценное критическое замечание, одновременно покусывая его шею, впадинку между ключицами, затем, расстегнув сорочку, добралась до груди, с удовольствием вбирая вкус его кожи. Она получила ответ на свой вопрос — по его груди, гладкой и белой, как солнечные брызги, были разбросаны завитки золотистых волос.

— Можно подумать, ты знаешь, как нужно делать? — сказал он и, прижав большими пальцами ее соски, начал массировать их. Она застонала и, вдруг ослабев, чуть не упала на колени. — Чем ты занималась со своим конюхом? И где он теперь? Я непременно должен убить его.

— Замолчи! Замолчи, замолчи, замолчи, — повторяла она, запрокинув голову и прикрыв глаза, испытывая невероятное, пронзительное удовольствие от прикосновения его пальцев, которые сильными круговыми движениями ласкали ее соски, от его губ, которые скользили по горлу, томительно медленно спускаясь все ниже и ниже.

— Твой конюх тоже так делал? — прошептал он и обхватил губами один сосок, нежно покусывая его, в то время как его пальцы пощипывали другой сосок.

Пенелопа вскрикнула; сгибы коленей стали влажными от пота, ноги подкосились, и она непременно упала бы.

Если бы он так крепко не держал ее за талию.

— Клянусь, я убью его, Пен, если он посмел касаться тебя! — сказал Айвстон, обдавая жарким дыханием ее кожу.

— Ты даже не знаешь, где его искать, — возразила она, ведь кто-то должен был сказать ему правду, иначе он мог бы прекратить эти замечательные манипуляции с ее сосками. Она боялась, что это может отвлечь его.

Так и случилось.

— Тебе нравится меня мучить. — Он принялся за другой сосок. Пенелопа пропустила это замечание мимо ушей, ибо не была уверена в своих действиях. — Похоже, пытки доставляют тебе истинное удовольствие. Может быть, стоит это проверить?

— Нет-нет, это вовсе не обязательно, — заговорила она, но не закончила, ибо он обхватил ладонями ее груди и зарылся в них лицом, то лаская языком, то покусывая зубами, причиняя ей сладкие, невыразимые муки.

Пенелопа с трудом устояла на ногах. Она вся дрожала, ее ноги тряслись, как ветви дерева на холодном ветру.

— Ах, не обязательно? Хорошо. — И с этими словами он резко отступил назад. Пенелопа от неожиданности упала на каменный пол; с корсетом, болтающимся на талии, она представляла собой жалкое зрелище.

— Все-таки ты самый странный из мужчин, которых я когда-либо встречала.

— Конечно, ведь у тебя было так много мужчин, — парировал он, даже не предложив ей руку помощи, ничего подобного; он отошел подальше и, скрестив руки на груди, просто стоял и смотрел на нее. Это было очень подозрительно. Ибо Айвстон, хотя и был олухом со странностями, всегда отличался вежливостью.

— Достаточно, чтобы иметь о них представление, — сказала она, пытаясь, все еще стоя на коленях, справиться с корсетом. Поднявшись наконец на ноги, она заметила, что все еще держит в руке галстук Айвстона. — Мне кажется, в темноте все прошло бы гораздо лучше, что скажешь? Полагаю, ты так быстро выдохся из-за дневного света.

— Думаешь, мне требуется помощь?

— Что тут думать? — сказала она, небрежно пожимая плечами. — Разве ты сам не понимаешь, что твои потуги иссякли слишком быстро? Мне казалось, даже не принимая в расчет мой опыт с конюхом, что мужчины способны продержаться гораздо дольше. Как вы считаете, лорд Айвстон? Может быть, вам требуется небольшая передышка?

Айвстон посмотрел на нее, кивнул, и его губы искривила недобрая усмешка. Он зашагал к ней прямо через розовые кусты; прекрасные душистые цветы, казалось, кланялись ему при каждом шаге.

Вздор. Просто он задевал розовые кусты. Только и всего.

Приблизившись к Пенелопе, он взял у нее из рук свой галстук.

— Значит, лучше в темноте? Что ж, давай попробуем? — И, не дожидаясь ответа, не спрашивая разрешения, он взял длинную мягкую полоску ткани за оба конца и, встав сзади, завязал Пенелопе глаза.

Она мгновенно оказалась в кромешной темноте.

Она замерла в ожидании. Все ее чувства, за исключением зрения, обострились в трепетном вожделении. Она слышала его дыхание, ровное и спокойное, гулкое биение своего сердца и отдаленные звуки, доносившиеся с кухни этажом ниже.

Айвстон не двигался. Она ощущала его близость и напряженную сдержанность. Ей вдруг подумалось о тугих струнах арфы, об их напряженном нескончаемом дрожании, которое никак не прекратится. Не сейчас. Она не даст ему передышки. Не позволит остановиться.

— В темноте лучше, Пен? — прошептал он, почти касаясь ее уха.

При звуке его голоса по телу побежала дрожь, но Пенелопа взяла себя в руки.

— Говорить? Лучше ли разговаривать в темноте? Не вижу никакой разницы, лорд Айвстон. Абсолютно никакой.

Она слышала, как он вздохнул, подавляя смех.

— Мы не будем говорить, — ответил он. — Лучше составим список, чтобы ничего не забыть. Оставим разговоры и начнем, пожалуй. Как вам это?

Он положил руки ей на плечи, нежно, но упорно скользя вниз, пока не обхватил ладонями ее груди, одновременно лаская соски. Блаженство, сладкое и острое, как стрела, пронзило ее тело, и она задохнулась, хватая ртом воздух, в темноте, которая окружала ее, и только ее. Пенелопа была одна в этой кромешной тьме. Айвстон наблюдал за ней в свете послеполуденного солнца: ее чувства были обострены до предела, воспринимая едва различимый шум, доносившийся с улицы, скрип двери, хлопнувшей где-то в доме, чьи-то отдаленные шаги, наслаждаясь ощущением… рук Айвстона на своей груди. Его запах кружил ей голову. От него пахло дорогим одеколоном, гвоздичный оттенок которого заглушал мускусный привкус. Может быть, это был запах роз?

Айвстон вновь развязал шнуровку корсета, действуя неторопливо, и стянул его вниз, обнажив торс; воздух в оранжерее показался Пенелопе неожиданно прохладным. Она чувствовала себя грешницей и была уверена, что выглядит, как падшая женщина, но ей было все равно. Даже хуже. Ей это нравилось.

Айвстон провел руками по ее обнаженной груди, скользя кончиками пальцев вверх-вниз, по кругу, — мужчина, неспешно изучающий предмет вожделения. Он играл с ней, намеренно избегая сосков, в то время как она непроизвольно изгибалась всем телом навстречу его легким отрывистым движениям, когда он походя задевал их. Она застонала, прикусив губу и прижав сжатые в кулаки руки к бокам, отдалась на милость этим откровенным любознательным пальцам.

— Так лучше? — прошептал он; его дыхание приятно щекотало кожу у соска, который он с легкой небрежностью ласкал языком.

— Незначительно, — дипломатично солгала она.

— Можешь оценить разницу? Я знаю, как ты ценишь точность во всем.

И с этими словами он поочередно нежно поцеловал каждый сосок, затем, обхватывая их губами, начал с силой посасывать и вдруг, притянув ее к себе, стал покусывать их. Она вздрогнула всем телом и застонала. Айвстон подхватил ее под ребра и заставил выпрямиться.

— Что скажешь, Пен? Нужна ли тебе темнота, или ты предпочитаешь сгореть при солнечном свете, что жарче любого пламени?

— Я думаю, лорд Айвстон, — сказала она, — это зависит от того, у кого в руках факел.

— И кто владеет факелом, который сжигает тебя?

Пенелопа не могла видеть его лица, но знала, точно знала, что он смотрит на нее и в ожидании ответа пламенеет от страсти, как тысяча солнц, которые зажигают его глаза синим огнем.

Она резко сорвала повязку и опустила руку, так что концы ее беспорядочно свернулись на полу, и посмотрела ему прямо в глаза. Он стоял перед ней на коленях, глядя вверх, на ее бесстыдно обнаженную грудь, ища ответа в беззащитном взгляде черных глаз.

— Лорд Айвстон, — тихо сказала она, падая перед ним на колени. — Лорд Айвстон, — эхом прозвучал ее шепот.

Он обхватил ее руками и, приподняв подол платья, прикрыл им спину, нежно осыпая поцелуями макушку, щеки, губы.

— Кажется, я люблю тебя? — спросила она, заглядывая ему в глаза.

— Да, Пен, — пробормотал он, скрепляя поцелуем эту истину.

— И как давно я люблю тебя, Айвстон?

— Ты полюбила меня с первого поцелуя, Пенелопа, равно как и я тебя.

— Я никогда не думала, что такое возможно, — сказала она, обхватив его руками и спрятав голову на широкой груди. — Ты ведь женишься на мне, да? Я погубила свою честь.

— Я женился бы на тебе в любом случае, Пен, независимо от того, погублена твоя честь или нет.

— Правда? Честно говоря, у меня были сомнения, Айвстон, но сейчас я лучше помолчу, чтобы все не испортить.

— Я очень это ценю, Пен, честно.

Они долго стояли на коленях, прижавшись друг к другу, пока свет за окном постепенно приобретал серовато-лиловый оттенок, а прекрасные розы тускнели в сгущающихся сумерках.

— Айвстон…

— Да?

— Теперь, когда я так низко пала, не хочешь ли ты пойти до конца?

Айвстон немного отстранился и внимательно посмотрел на нее, затем встал и, предложив ей руку, помог подняться и одеться. Когда одежда была в полном порядке, он встал к Пенелопе спиной.

— Нет, не хочу.

Это был странный ответ для мужчины.

— Мне больше нечего терять. К чему эти сантименты?

— Сантименты? — сказал Айвстон, оборачиваясь к ней лицом с выражением испуга.

— Иначе и не скажешь. У меня есть определенные потребности, Айвстон. Полагаю, как мой будущий муж, ты имеешь полное право их удовлетворить. И потом, как мне показалось, ты тоже этого хотел.

— Я удовлетворю все твои потребности с радостью. Но только когда действительно стану твоим мужем.

Какой же он все-таки педант, если посмотреть правде в глаза. Она и подумать не могла, что мужчина, который совсем недавно завязал ей глаза своим галстуком и раздел до пояса, мог в одночасье так измениться, превратившись в щепетильного ханжу, когда они уже все выяснили. Такому непостоянному джентльмену нельзя доверять, это же очевидно. Будь у него такая возможность, он смог бы ускользнуть. Ведь два дня назад он еще не любил ее. Должно быть, он, как цепная обезьянка, легкомысленно порхает от одной влюбленности к другой.

Но Пенелопа не позволит ему сбежать сейчас, сейчас, когда она поняла, что любит его. Пенелопа прекрасно знала себя, знала, что она из тех людей, которым не так легко полюбить. Да, Айвстон — ее судьба. Теперь она должна была удостовериться, что предназначена для Айвстона.

Оставалось только одно. Соблазнить его и довести дело до конца. Он будет ей только благодарен, в этом она не сомневалась.

— Послушай, Айвстон, — сказала она, решительно направляясь к нему. Должно быть, что-то особенное было в ее взгляде, ибо он начал пятиться от нее. Но ее это мало волновало. За его спиной были окна. Куда он денется? — Чего ты боишься? Я хочу лишь поцеловать тебя.

— Пенелопа, — сказал он, пытаясь казаться строгим. Бедный Айвстон, как он старался.

— Да?

— Мы должны пойти к твоему отцу.

— Мы обязательно это сделаем.

Она пробиралась к нему между розовыми кустами, а несчастный Айвстон продолжал пятиться назад. Споткнувшись, он опрокинул несколько горшков, и розы безмолвно распростерлись на каменном полу. Ее прекрасная оранжерея, призванная помочь ей обрести мужа, рушилась на глазах и с каждой минутой грозила превратиться в руины. Но это того стоило.

— А вдруг у твоего отца на тебя другие планы и он откажет мне? — предположил Айвстон. Она смотрела в его глаза, в эти яркие голубые глаза, в которых отражался свет, падавший из холла через стеклянные двери. Он выглядел таким встревоженным и милым. Ему было о чем тревожиться.

— Он не станет возражать, — ответила она. — Кто откажется выдать свою дочь за тебя? Ведь ты — наследник титула Хайдов.

— Ты не хотела меня.

— А теперь хочу, — сказала она смеясь.

— Ты считала меня странным. И не отрицай.

— Я и не собираюсь. Ничего удивительного, что человека считают странным, если он ведет себя не совсем обычно. Как, например, сейчас, Айвстон. Неужели мне придется силой сорвать сюртук с твоего прекрасного тела?

Айвстон остановился. Путь ему преградило окно, за которым сгустились сумерки, лишь свет из дома, стоявшего на другой стороне улицы, ложился золотистыми прямоугольниками на каменный пол. Путь к отступлению был отрезан, и ему некуда было идти. Только в ее объятия.