Все, что случилось после на полу коридора, очень не понравилось Ларисе. Было больно, скользко и противно. Кроме того, вся ее одежда оказалась измазанной кровью и спермой. Девушка с радостью сбежала бы из этой квартиры, происшедшее в которой навсегда лишило ее романтических настроений, но пришлось замывать и застирывать уличающие пятна, а потом ждать, пока все высохнет. Проводя необходимые гигиенические процедуры, молодые люди почти не разговаривали друг с другом. Лариса избегала даже смотреть на Кирилла, а он, похоже, был в общем и целом доволен тем, что случилось. Девушка уверилась в этих своих подозрениях, когда он спросил:

– Еще придешь? У меня в это время родителей никогда не бывает дома.

Лариса неопределенно пожала плечами. Как-то все получилась не так, как надо бы… Впрочем, разве она знает, как надо? Может, у всех только так и бывает…

– Но ты ведь сказала, что любишь меня, – продолжил Кирилл. – Врала? Или уже разлюбила?

Лариса честно ответила:

– Не знаю… – Потом, поразмыслив немного, добавила: – Но я приду. Действительно надо во всем этом разобраться…

Вечером дома Лариса с брезгливостью смотрела на родителей. Неужели и у них все происходит так же: мокро, скользко, неэстетично? Неужели она сама появилась на свет в результате именно такого цинично-пошлого действа? Или у родителей все же это как-то иначе? Они ведь трогательно любят друг друга. Это видно всем и каждому, а Ларисе, которая живет с ними бок о бок, – особенно явственно.

На следующий день в школе Кирилл на Ларису не смотрел, а перемены проводил по-прежнему с Люськой. Сначала Лариса даже обрадовалась. Раз он с Люськой, значит, премерзкий эпизод в квартире Смирновых можно похоронить в собственной памяти навсегда. Кто в этой жизни не ошибается? Вот и она ошиблась. Впредь не будет лезть на рожон. Думать будет, прежде чем делать.

На третьей перемене Лариса уже не была настроена столь решительно. В конце концов, давно известно, что первые блины всегда комом, а каждый новый получается лучше предыдущего. Возможно, и у них со Смирновым второй раз все выйдет гораздо лучше, а третий – самым замечательным образом. А блеклая Люська вообще зря трется возле Кирилла. У него с Ларисой уже полный интим, как у взрослых, на который эта заморенная курица никогда не отважится.

В конце школьного дня Лариса уже готова была разорвать заморенную курицу на клочки и пустить их по заулочкам. В гардеробе она намеренно одевалась возле Кирилла с Люськой и, наконец, умудрилась поймать его взгляд. Смирнов глянул на нее с большим значением и одними губами произнес:

– В три часа…

Лариса поняла и кивнула.


Без пятнадцати минут три Лариса уже была на том самом подоконнике, где в прошлый раз ждала Кирилла. Пятнадцать минут надо все же выждать. И она выжидала, представляя при этом, что и как у них со Смирновым получится нынче. К трем часам Лариса вдруг обнаружила, что внутри нее начало происходить нечто странное, что она никак не могла бы определить словами. Это странное было похоже то ли на небывалое ранее томление души, то ли на физическое недомогание. Возможно, то и другое самым тесным образом переплелось в ее организме, в результате чего образовался до того странный пульсирующий комок, что девушка испугалась. Может быть, Смирнов заразил ее какой-то нехорошей болезнью? Она читала, что при половых контактах такое бывает… Впрочем, чего уж теперь… Теперь, как есть… Болеть так болеть…

Когда Лариса зашла в квартиру, Кирилл набросился на нее, будто ястреб на добычу, которую давно высматривал и караулил. Самым странным для девушки было то, что она с большим удовольствием отдалась его рукам, которые тащили ее в комнату, одновременно стаскивая одежду. И то, что произошло дальше на раскинутом на полкомнаты диване, уже не показалось Ларисе таким уж противным. Ей, наверное, даже было бы приятно, если бы чуть не саднило внутри. Видимо, еще не все до конца зажило.

С тех пор они начали регулярно встречаться, и в конце концов оба вошли во вкус. Супружеский диван Смирновых-старших и то, что на нем происходило, являлись Ларисе во снах. Она мечтала об интиме с Кириллом постоянно, вплоть до того, что на уроках стала испытывать то самое чувство смешанного томления – и телесного, и душевного. Только никаких болезней она уже не боялась, поскольку теперь четко понимала происхождение всех этих ощущений. Лариса полюбила своего одноклассника всей своей женской сущностью и не представляла себе жизни без него. А тот, без которого она жизни не представляла, очень хорошо себя чувствовал в ее отсутствие. Он проводил с Ларисой пару часов в будние дни на родительском диване, а по вечерам по-прежнему гулял за ручку с бледной Люськой. На все вопросы и негодования своей интим-партнерши говорил, что, мол, не стоит афишировать их отношения, поскольку они запретные. А если встречаться открыто, суть этих запретных отношений сразу проступит на их лбах, и беды не миновать. А Люська, дескать, является хорошим прикрытием. Никому даже в голову не придет, что у него с будущим медиком есть хоть какое-то подобие секса. Лариса и верила его словам, и не верила одновременно. Иногда ей казалось, что Смирнов всего лишь оттачивает с ней сексуальные навыки, чтобы потом со вкусом и хорошим знанием предмета использовать их наедине с Люськой. Во всяком случае, о любви он ей ни разу так и не сказал, в то время как она, страстно нацеловывая его тело с головы до ног, только о любви и твердила.

В конце концов, как оно и должно было случиться, запретные отношения с Кириллом проступили у Ларисы не на лбу, а совсем в другом месте. Несмотря на свою неопытность в этом вопросе, не понять, что беременна, она не смогла. Одноклассник выслушал эту сногсшибательную новость совершенно спокойно, сказал, что все утрясется, и с Люськой встречаться не перестал. Когда Лариса в категорической форме заявила, что беременность утрястись может только родами его ребенка, Кирилл через несколько дней принес ей приличную сумму денег на аборт.

– Где взял? – испуганно спросила Лариса.

– Отец дал, – все так же спокойно ответил любимый одноклассник.

– То есть ты ему все сказал?!

– Да.

– Зачем?!

– Затем, что он мужик, а потому все понимает.

– Он тебя понял, значит? – уже с сарказмом спросила Лариса.

– Конечно. Он же соображает, что нам сейчас ребенок ни к чему: ни мне, ни тебе… Нам надо в институты поступать… и все такое…

Она смерила его взглядом и опять спросила, хотя ответ знала точно:

– Кирилл, а как же… любовь?

Парень досадливо скривился и ответил:

– Ну какая еще любовь? У нас был секс! Качественный, согласен! Но всего лишь секс!

– Но я же тебе всегда говорила о любви…

– А я тебе никогда не говорил! Разве нет?

– Не говорил…

– Вот и я о том!

– То есть ты меня не любишь? – уже открытым текстом спросила Лариса.

Смирнов опустил глаза, тяжело вздохнул, потер подбородок и начал говорить другим тоном, снисходительно-презрительным:

– Лариска, ты хорошая девчонка… И в постели тебе, возможно, и нет равных, но… Словом, мы поженимся с Люсей, как только нам исполнится по восемнадцать.

Задохнувшись от ужаса, Лариса едва смогла прошептать:

– Так зачем же ты со мной…

– Но ведь ты сама хотела! – крикнул он в ответ. – Сама пришла! Почему я должен был отказываться?!

– Потому что… не любил…

– Не любил… и что? К сексу это отношения не имеет!

– Ты пользовался мной, Смирнов! Тренировался! Опыта набирался…

– А ты мной пользовалась! У тебя тоже опыта не было, а теперь есть, значит, не все так плохо, как тебе представляется!

– У меня, кроме опыта, еще и ребенок…

– Я дал тебе денег! Если будет мало, скажи, отец еще даст. Он не хочет, чтобы эта история выплыла наружу.

– А если она все же выплывет?

– Как? Ты, что ли, расскажешь? Кому? Может быть, нашей классной дуре?

Лариса вздрогнула. Их классная руководительница на дуру никак не тянула. Мария Антоновна была умной и доброй женщиной, и весь класс ее любил. Возможно, Кирилл, который учился с ними первый год, не смог еще ее понять. А может, он шел ва-банк: да, вот такой я крутой! мне все ништяк, вместе с вашей классной дурой! Почему-то именно в этот момент Лариса поняла, что все кончено, все переговоры с Кириллом напрасны. Она рассыпала ему под ноги принесенные деньги и, практически печатая шаг, отправилась восвояси. Заплакать она так и не сумела, хотя очень хотела, чтобы выплеснуть из себя боль. Боль прочно поселилась в ней, как казалось, навсегда, и только увеличивалась и увеличивалась, когда она видела счастливую пару – Кирилла с Люськой.

Аборт она все же сделала. Бесплатно и без наркоза, в обычной районной женской консультации. Обошлось без последствий. Молодой сильный организм справился, и Ларисе пообещали, что дети у нее будут, если она захочет. Но с тех пор детей ей никогда больше не хотелось.

После аборта вид Кирилла Смирнова ассоциировался у нее с такой запредельной болью, что она избегала на него смотреть, и дикая любовь к нему сама собой истаяла до состоянии жалкой тени и однажды исчезла. И больше никогда не возникала. Ни к кому…


И вот сейчас что-то такое, подобное чувству к Смирнову, начало возрождаться в Ларисиной душе по отношению к Виктору Юсупову, но ему она, похоже, нужна в том же самом качестве, что и Кириллу: только как партнерша по сексу. Значит, надо задавить в себе то, что по недосмотру начало опять разворачивать крылья. На что ей любовь? Морока с ней. Ей, Ларисе, ведь ничего не стоит выбросить Виктора из головы, как она выбрасывала всех своих прежних любовников. И искать нового она специально не будет. Найдется достойный человек – хорошо. Не найдется – тоже неплохо. Ей есть чем заняться. Пора возвращаться к куклам. Они никогда не предадут.

Сразу после битья тарелок Лариса созвонилась с мастерицей и поехала забирать куклу, которая давно уже имела имя Варвара.

Игрушечная барышня получилась хоть куда! Она оказалась даже лучше той, которую Лариса видела на выставке в «Кукольном Доме». Молодая женщина в удивлении вертела красавицу Варвару и никак не могла понять, в чем дело. Кукольница насладилась Ларисиным удивлением, а потом объяснила:

– Я ее искусственно состарила. Чуть-чуть. Чтобы вам было приятнее. Ведь у вас с ней связаны какие-то воспоминания, а значит, репликант должен быть сделан как можно ближе к оригиналу. Настоящая кукла была изготовлена, думаю, более ста лет назад…

– Да-да… спасибо… – пробормотала Лариса, потом опомнилась и спросила: – Сколько я вам должна… за старение?

– Нисколько… Вы же меня не просили. Мне почему-то вдруг самой захотелось это сделать.


Дома Лариса долго смотрела на Варвару, сидящую перед ней на столе. Потом резким движением отломила ей слегка оттопыренный мизинчик на левой ручке. Потревоженная кукла, качнувшись, моргнула, потом опять спокойно уставилась на хозяйку ярко-синими и по-прежнему безмятежными глазами. Больно ей не было. А если и было, она благоразумно промолчала. Лариса подумала, что куклы – куда лучше людей. Они готовы вытерпеть все без единой жалобы, и сами в ответ никогда не станут жестокими.

* * *

Наталья Ильинична каждый день ходила в кондитерский отдел, чтобы насладиться эффектом, произведенным ее куклой. Продавщица старела и дурнела на глазах. Веселости в ней тоже поубавилось, и сыпать прибаутками она перестала. Наталью Ильиничну, правда, по-прежнему называла бабушкой. Дома «бабушка» напряженно вглядывалась в зеркало, но в себе никаких изменений к лучшему не находила. К худшему, правда, тоже, что не могло не радовать. Может быть, старение продавщицы пока только замедлило старение самой Натальи Ильиничны, что тоже неплохо, потому что дальше стареть уже некуда. Дальше уже могло идти только разрушение лица как такового: отслаивание кожи, провал носа и прочее, и прочее, и прочее…

Однажды в небольшой очереди все в тот же кондитерский отдел Наталья Ильинична вдруг услышала, как две женщины обсуждают продавщицу.

– Говорят, у нее муж погиб, – сказала одна.

– А что с ним случилось? – спросила другая.

– Поздним вечером домой возвращался, напали, ограбили, сильно избили и в какой-то подвал бросили. Если бы сразу нашли, можно было бы спасти, а так…

– Бедная женщина! Видать, очень любила… Вон как переживает! Прямо на себя не похожа!

– Тут люби не люби… Муж – он почти родственник, хоть какой… А если еще и хорошо зарабатывал…

– Ой, и не говори…

Наталья Ильинична в состоянии крайней задумчивости вышла из очереди. Похоже, дело не в кукле… Кукла с клоком седых волос могла подействовать на внешность продавщицы, но никак не на бандитов, которые решили напасть на ее мужа… С другой стороны, откуда знать, как ритуальные штуки действуют… Ей, Наталье Ильиничне, хотелось, чтобы веселая продавалка перестала веселиться и спала с лица, что и случилось. А каким образом это произошло, не имеет абсолютно никакого значения. Муж продавщицы, конечно, человек, которого должно быть жалко, но… почему-то не жалко… Чего перед собой-то притворяться? Этот мужчина Наталье Ильиничне совершенно не знаком, а потому сожалеть о нем она может столь же долго, сколь, к примеру, о жертвах землетрясения на другом конце земли. А то, что продавщица осталась без мужа, – вообще не трагедия. Она, Наталья Ильинична, существует же как-то без мужа, практически всю свою сознательную жизнь, и ничего… Поначалу у нее, конечно, были муж и даже сын, но потом как-то… все пошло прахом… Но она нисколько не жалеет! От мужей в доме одни грязные носки, пепел и пустые бутылки! От сыновей тоже мало проку, потому что материнскую жертвенность они совершенно не ценят. Наталья Ильинична столько сделала для сына, а что в итоге? Впрочем, она давно запретила себе об этом даже думать. Хватит уже. Напереживалась вдоволь. Может быть, от этих переживаний и увяла раньше времени.