На следующий день Вика потребовал дать ему с собой во двор красавицу Марту.

– Ты же знаешь, ее легко разбить, – сказала ему мать.

– Знаю, – ответил Вика и добавил: – Но ты все равно позволь мне ее взять.

Женщина хотела сказать, что не позволит никогда и ни за что, потому что за эту куклу заплачено много денег, но не смогла. Маленький Вика, ее кроткий темнокудрый Викуся, смотрел на нее таким тяжелым мужским взглядом, что ей стало не по себе. Она сняла Марту со шкафа и подала сыну.

Вики не было дома так долго, что она уже собралась идти его искать, поскольку и в окно не видела ни его, ни дворовой компании. Выскочила на лестницу и тут же увидела сына, который уже поднимался к квартире. Он был растрепан и грязен так, что Гекльберри Финн, которого женщина недавно вспоминала, похоже, самым отчаянным образом позавидовал бы ему. Она тут же вспомнила про Марту, но кукла, прижатая к растерзанной курточке почти черной ручонкой, была в целости и сохранности. У женщины почему-то отлегло от сердца. Кукла как-то примирила ее с действительностью. Сын все же чувствует ответственность за дорогую вещь, что делает ему честь. Она даже хотела ободряюще улыбнуться Вике, но он протянул ей куклу и сказал:

– Вот… Пальчик отбился…

Встревоженная женщина посмотрела на куклу. На левой ручке действительно не хватало мизинчика, а место скола было темным от грязи. И ее вдруг понесло. Она жестким захватом взяла своего Вику за руку и потянула в квартиру. Там она первым делом посадила Марту обратно на шкаф, а потом вдруг повалила сына на диван и принялась стаскивать с него штанишки. Поскольку она еще довольно часто его переодевала сама, мальчик особенно и не сопротивлялся. Это распалило ее еще больше.

– Похоже, ты не чувствуешь за собой вины? – крикнула она, бросилась к шкафу и вытащила из тяжелой шерстяной юбки тонкий кожаный ремешок.

Вика, которого до этого никогда не пороли, смотрел на мамин ремень даже с интересом, ибо силился понять, каким образом его сейчас будут использовать. Способ был использован старинный, дедовский.

Когда женщина, развернув мальчика на живот, ударила наотмашь ремнем по заголившейся розовой попке, от неожиданности он громко взвизгнул и попытался вырваться, но мать пока еще была сильнее его. Она стегала его ремнем и стегала, не замечая, как краснеет и вздувается тонкая детская кожа. Очень скоро она забыла, что наказывает сына за испорченную дорогую игрушку и испачканную нарядную одежду. Она вымещала на нем обиду за всю свою несложившуюся жизнь: за то, что ее бросил муж, за то, что ни один другой мужчина так и не захотел на ней жениться, за то, что вместо долгожданной девочки родился мальчик, и главное, конечно, за то, что этот мальчик, ее единственная отрада и собственность, вдруг так рано решил вырваться из-под ее крыла и зажить своей, непонятной ей мужской жизнью. Она била его, приговаривая:

– Вот не будешь впредь… не будешь впредь… не будешь…

В какой-то момент женщина вдруг поняла, что ребенок не кричит. Оглядев его красную горящую попку, она по-настоящему испугалась того, что сделала. Она отбросила ремень в сторону и перевернула сына на спину. Он вздрогнул, видимо, от того, что коснулся больным местом покрывала дивана, но глаз не открыл, а только сжал веки еще сильнее до появления чуть ли не старческих складочек. И женщина заголосила:

– Викочка мой! Сыночек мой ненаглядный! Ты должен простить свою неразумную мать! Я не со зла… Просто надо слушаться… Ты понимаешь: просто надо всегда и во всем слушаться свою мамочку…

Поскольку мальчик молчал, мать принялась целовать его лицо и даже грязные ручки. Он морщился и уворачивался, но она целовала и целовала с той же одержимостью, с которой только что порола его ремнем. В конце концов Вика как-то умудрился выскользнуть из ее рук и тут же забился в угол, поскольку выход из комнаты был для него отрезан шкафом, специально поставленным поперек, чтобы выгородить место для кукольного уголка.

– Ну что же ты, Вика! – укоризненно произнесла она и заплакала. Всхлипывая и размазывая слезы по лицу, она вдруг начала рассказывать шестилетнему сыну о том, как несправедливо обошлась с ней жизнь, как много страданий пришлось ей испытать. Она говорила, что он, мальчик Вика, дан ей в награду за все эти нечеловеческие муки, а потому должен быть хорошим и послушным. А если он будет хорошим и послушным, то она больше никогда в жизни не возьмется за ремень. А он, ее сын, конечно же, обязательно будет хорошим и послушным, поскольку он такой и есть. Именно таким она его воспитала по собственному образу и подобию. Она понимает, что дурному его научили гадкие дети во дворе, и потому он больше никогда не будет с ними водиться, не станет пачкать и мять свою красивую одежду и ни при каких обстоятельствах не будет носить во двор свои игрушки и другие хорошие вещи.

– Ведь ты же не будешь, правда? – спросила она в заключение, промокнув заплаканные глаза красиво сложенным чистейшим платочком, который достала из кармана аккуратного халатика.

Вика, затихнув в своем углу, не проронил ни звука. Мать попыталась вытащить его оттуда, но мальчик так сопротивлялся, что она решила этим вечером силу больше не применять. В конце концов, она уже дала ему понять, что будет, если он ее ослушается, и объяснила, что жизнь потечет по привычному руслу, если он больше так поступать не станет. Вполне удовлетворенная собой, она отправилась на кухню, поскольку близилось время ужина, а они с Викой жили по строгому, раз и навсегда отлаженному расписанию.

Но выйти из своего угла даже и на ужин мальчик отказался, несмотря на то что мать приготовила его любимую пищу: пышный омлет, высотой чуть ли не в два пальца, и макароны с сыром. Было похоже на то, что Вика не собирается выходить из угла и на ночь. Это уже не лезло ни в какие ворота. Женщина раздражилась и стала ловить себя на том, что теперь ей очень хочется ударить сына по наглому лицу. Да, именно наглому! Она все объяснила ему, разложила по полочкам, а он делает вид, будто она перед ним виновата. А она не виновата. Учить детей уму-разуму – это родительский долг, а не ее прихоть.

В конце концов женщина заставила себя успокоиться, включила телевизор и даже смогла увлечься художественным фильмом. Когда она обратила внимание на сына, тот спал в своем углу, уткнувшись в стенку носом. С трудом просунув руки под его коленки и руки, она подняла его с пола. Мальчик не проснулся, только открыл рот и тяжело задышал. Она положила его на недавно купленный подростковый диванчик и, не раздевая, накрыла пледом. Ей, конечно, не нравилось, что он спит в курточке, со спутанными волосами, грязным лицом и руками, поскольку это нарушало не только заведенный порядок, но и правила личной гигиены, но почему-то решила больше ничего сегодня уже не предпринимать.

На следующий день все потекло обычным чередом. За завтраком мать с сыном не поминали вчерашнее и, казалось, могли бы забыть вообще, если бы мальчик не сидел на стуле несколько боком. По этой причине женщина чувствовала себя не в своей тарелке и, чтобы как-то загладить вину, сказала:

– А сегодня мы с тобой пойдем в парк, кататься на каруселях. Мы же давно собирались, помнишь?

– Нет, – только и сказал Вика, уткнувшись в тарелку с кукурузными хлопьями, залитыми молоком.

Женщина подумала, что он не хочет, потому что на каруселях ему тоже будет больно сидеть, и решила предложить другое.

– Тогда можем поехать в Петродворец, посмотреть на фонтаны.

– Нет, – опять сказал мальчик.

Мать отложила нож, которым намазывала масло на хлеб для сына, и строго спросила:

– В чем дело?

– Я пойду… гулять… сам… – с некоторыми заминками, но довольно твердо ответил Вика.

– Куда?! – с ужасом спросила она, хотя уже точно знала ответ, который и не замедлил последовать:

– Во двор.

– Зачем?!!

Сын не ответил. Было полное впечатление того, что он в свои шесть лет уже четко понимает: незачем отвечать на вопрос, ответ на который и так ясен.

Женщина закусила губу и подумала, что зря вчера вечером, после того как уложила сына, в припадке самобичевания не без труда изрезала ножом для хлеба тот самый ремень. Похоже, он мог бы еще пригодиться. Возможно, не раз. Возможно, придется купить новый. Все возможно. Да. Но она так просто не сдастся. Еще не хватало, чтобы ею помыкал собственный шестилетний сын!

С того самого момента потянулась бесконечная, изнурительная война матери с сыном. Он хотел гулять во дворе, и больше ничего. Она не пускала. Пыталась запирать дверь, но он так барабанил в нее кулаками и орал «пусти», что она стыдилась соседей и дверь открывала. И Вика шел гулять во двор, где задерживался все дольше и дольше. Грязным приходил не всегда. Но очень скоро отказался носить все, кроме темных шорт и полосатой маечки, то есть спортивной формы, в которой обычно делал утреннюю гимнастику под ее собственным руководством. Надо сказать, что и гимнастику эту он делать перестал. А еще в один, далеко не прекрасный, момент вкривь и вкось и довольно коротко остриг свои красивые густые кудри. Матери пришлось вести его в парикмахерскую, где Вике впервые в жизни сделали мужскую стрижку. Женщина с душевной болью смотрела на коротко стриженную головку сына, на обнажившуюся тонкую детскую шейку и удивлялась силе воли, которая вдруг проснулась в таком еще маленьком мальчике. Она утешала себя тем, что осенью Вике идти в первый класс, а в школе все равно не позволили бы носить длинные волосы. Так что, возможно, и хорошо, что все метаморфозы по превращению бесполого малыша в мальчика произошли именно летом.

А потом пропала Марта. Чтобы добиться у сына признания, куда делась кукла, женщине пришлось пойти в магазин и купить уже настоящий широкий мужской ремень. Когда она показала его сыну, он, не дрогнув, твердо сказал:

– Тогда я убегу.

– Куда? – саркастически спросила она.

Вика не ответил. Она поняла, что он действительно может убежать куда угодно, а потому пошла на попятный, но так, чтобы он об этом не догадался.

– Даю тебе сроку три дня, – сказала она. – Чтобы на четвертый Марта была здесь, или ты… не успеешь убежать…

Она сама не знала, зачем это сказала. Конечно же, она не станет пороть сына до полусмерти за куклу, даже и дорогую. Но как-то ведь нужно проявить твердость. И она ее проявила.

Никому не известно, что случилось бы на четвертый день, если бы уже на второй Марту с извинениями не принесли соседи по дому.

Следующим камнем преткновения стало имя. Вика категорическим тоном потребовал, чтобы она перестала называть его «по-девчонски».

– И как же ты хочешь, чтобы я тебя звала? – спросила она, в полной уверенности, что он скажет: Витей.

– Виктором, – ответил сын.

– По– ьше, тем больше новоявленный Виктор выходил из повиновения. Когда он стал учиться в школе, мать утратила всякую возможность как-то влиять на его поступки. При этом он не делал ничего ужасающего, за что его можно было бы, скажем, поставить на учет в детской комнате милиции. Женщине очень хотелось, чтобы хотя бы закон мог урезонить ее зарвавшегося сына, который ею пренебрег, растоптал материнскую любовь и продолжает припеваючи существовать на те ее деньги, что она добывает нечеловеческим трудом, горбатясь и портя глаза за швейной машинкой.

В общем и целом Виктор многого не требовал, обходился малым и даже учился неплохо, но простить его мать не могла. Более того, чем дальше, тем больше она его ненавидела. Именно в нем, как ей теперь казалось, была причина ее несчастного существования. Она принесла в жертву ему всю себя, не вышла второй раз замуж, а он не только не оценил этого, но еще и вел себя с ней неуважительно, по-хамски, а потому – преступно. А она, вывернувшаяся для него наизнанку, теперь вообще никому не нужна. Ей даже совершенно явственно виделись образы мужчин, которым она якобы отказала из-за маленького сына. Никто и никогда не добивался ее руки второй раз, но женщина плюнула бы в лицо каждому, кто посмел бы ей эдакое сказать. У нее давно не было подруг, потому что ни одна из них не смогла одобрить того, что она превратила мальчика в девочку и наслаждалась этим. Женщина без сожаления рассталась со всеми подругами, поскольку тогда ей было вполне достаточно общения с маленьким темнокудрым и послушным Викой. Теперь она осталась в полном одиночестве и полностью уверила себя в том, что это произошло исключительно по вине сына. Она должна была ему отомстить. И она отомстила.

В подвальчике их дома находился небольшой винно-водочный магазин. Жильцы его ненавидели самым лютым образом, потому что там вечно кучковались подозрительные личности самого непрезентабельного вида. Эти же самые личности, употребив по назначению купленный в подвальчике товар, тут же шли удовлетворять следующую нужду прямо в подъезды дома. Возмущенные жильцы писали во все инстанции, которые отвечали, что если станут караулить у подъездов всех питерских алкашей, то у них не останется времени для других, более важных, дел. А магазин как был открыт со дня сдачи дома в эксплуатацию, так и будет в нем находиться ровно столько, сколько будет стоять дом, поскольку посещают его не только асоциальные элементы, но и вполне приличные граждане и даже сами жильцы в дни общенародных и личных праздников.