Рука Виктора, нажимающая на звонок квартиры, в которую его принесли из роддома и где он прожил четырнадцать лет, заметно дрожала. Он хотел как-то подготовить себя к тому, что скажет, когда увидит мать, но голова была на удивление пуста. Артур молча стоял рядом и тоже выглядел настолько плохо, что, как говорится, краше в гроб кладут.

Наконец послышался легкий лязг открываемого замка, и на пороге появилась женщина, в которой Виктор сразу признал свою мать, хотя за двадцать два года, что он ее не видел, она очень сильно изменилась. Из миловидной, чуть полноватой женщины Наталья Ильинична превратилась в настоящую старую ведьму, костлявую и страшную. Возможно, все старые ведьмы поначалу миловидны, но злоба и недовольство миром, которые они носят в себе, разъедают их изнутри, со временем морщат их кожу, истончая и обесцвечивая ее, заламывая в жуткие и сухие, грозящие треснуть складки. Эти складки, сборясь и набегая друг на друга, окружали тусклые блеклые глазки женщины и сизый узкий рот. И лишь нос, настоящий ведьминский нос с неизвестно откуда вдруг взявшейся приличной горбинкой, торчал из жеваного серого лица неожиданно блестящим птичьим клювом.

– Что вам угодно? – спросила ведьма, и в ее скрипучем голосе Виктор сразу уловил знакомые высокомерные материнские интонации. Стараясь не причинить вреда ее тощему сухому телу, он втолкнул ее в квартиру, зашел сам и за руку втащил за собой слегка упирающегося Турка.

– В чем дело?! – испуганно заверещала старуха. – Я вызову милицию!

– Не стоит… мать… – сказал Виктор и, не глядя, протянул руку к выключателю. Тот оказался на прежнем месте. В коридоре вспыхнул свет, и Наталья Ильинична как-то сразу поняла, что стоящий перед ней мужчина назвал ее матерью вовсе не потому, что молодые так иногда позволяют себе называть пожилых.

– Вика… ты… – прошептала она, поскольку давно позабыла, что сын запретил ей так себя называть. Четырнадцатилетний Виктор, каким она видела его последний раз, напрочь изгладился из ее памяти. В памяти жил только послушный малыш с темными кудрями и прижатой к животу шикарной немецкой куклой. Она старалась не думать, куда этот ребенок делся, и потому жила в полном согласии с собственной совестью.

– Я, – отозвался Юсупов и замолчал. Его со всех сторон окружили воспоминания, поскольку обстановка материнской квартиры почти не изменилась за эти годы. Даже обои в коридоре были все те же: желтые с коричневыми ромбами, внутри которых красовались букетики вычурных роз. Удивительно то, что эти воспоминания вовсе не были отвратительными. Пожалуй, даже как-то щемяще-приятными. Когда он был маленьким Викой, мать любила его. Он вдруг вспомнил ее ласковые заботливые прикосновения, нежный голос. Она ведь даже пела ему песенки на ночь. Что-то такое про утиную семью… потом про девушку Мариулу… а еще про чудака Кадеруселя, который купил домик без крыши… Он, Виктор, особенно любил про чудака, в домике которого хорошо жилось только вольным ласточкам. А потом все пошло прахом… Может быть, он и сам виноват, что все произошло между ними именно так. Наверное, не следовало настолько резко менять свой девичий имидж на дворовый… Но разве он мог знать, как надо и как не надо? Он был слишком мал… А она слишком непримирима… Он, конечно, был прав! А она?

Виктор смотрел на высохшую, страшно подурневшую мать, и на него великанской волной-цунами накатывала огромная вина перед ней. Наверное, он давно должен был ее простить. Все-таки именно ее воспитанию он многим обязан. Мать в детстве прочитала ему уйму книг и привила страсть к чтению. Вместе они обошли все музеи Северной столицы, изъездили парки и курортные зоны. Под ее руководством он стал любознательным, вдумчивым, настойчивым, в чем-то по-хорошему (как он считал) педантичным. Она привила ему хороший вкус, научила аккуратности. Обряжая, как девочку, мать умудрилась посеять в нем ростки настоящей мужской воли, заставляя подниматься с постели рано, делать обязательную зарядку и есть простую полезную пищу. Она никогда не потакала его желаниям, бессмысленно не баловала. Пока он не вырвался из-под ее крыла, у него всегда были обязанности по дому. А вот после того как вырвался, он уже ничего не делал не только для матери, но и для себя. Ни разу не вымыл за собой посуду, не убрался в комнате. Конечно, он старался реже бывать дома, почти не ел у матери, поскольку всегда подрабатывал разными способами лет с двенадцати. Но ей со своих денег никогда не купил даже шоколадки, никогда больше не поздравил не только ни с одним праздником, но даже и с днем рождения. Вычеркнул ее из своей жизни. Теперь Юсупов вдруг понял, что ее вина перед ним абсолютно несоизмерима с тем одиночеством, на которое он ее обрек. У нее ведь никого не было, кроме него. Она не умела дружить. Возможно, это ее порок. Но его она всегда хотела любить. Да, она пыталась сдать его ментам, но такого сына, как он, и надо было сдать.

Сейчас Виктор готов был винить себя во всем. Даже в смерти Маришки. Если бы он не стал кочевряжиться и пришел с ней к матери в тот день, с девушкой просто не могла бы случиться трагедия. Получается, что он сам, увезя Марину подальше от родного дома, бросил ее под колеса грузовика, потерявшего управление!

Юсупов готов был завыть от осознания необозримой громадности своей вины перед этими двумя женщинами, но совершенно потерянный вид Турка, на которого случайно упал взгляд, несколько отрезвил его. Виктор потряс головой, чтобы хотя бы на время освободиться от обуревавших его чувств, выставил вперед куклу, под платьем которой не было видно ножевого разреза на розовом трикотажном тельце, и спросил:

– Что это?

Наталья Ильинична вздрогнула и довольно глупо ответила:

– Кукла…

– Я вижу, что кукла! Почему на ней твоя брошка? А внутри… вот это… – Виктор раскрыл ладонь, на которой лежала яшмовая запонка.

Старая женщина, не отвечая, сжалась у стены. Она даже заслонилась от него руками, будто ожидала удара. И Виктор вдруг понял, что это за кукла. Видимо, Дана, добрейшее, небесное создание, ненароком сделала что-то такое, что показалось матери злом. Возможно, что после ухода сына та стала считать, что вообще весь мир ополчился против нее, и начала всем мстить, как могла… Ох, не случайно на этой кукле брошка женщины с несчастной судьбой, серьги пропавшей Маришки и запонка неверного мужа! Ох, видно, много зла желала мать бедной Дане! И в этом, как ни крути, тоже есть его, Виктора, вина. Стараясь держать себя в руках, он спросил:

– Откуда ты знаешь Дану?

Мать по-прежнему молчала, окончательно сгорбившись у стены. Виктор бросил куклу на столик у зеркала и, как смог, добавил в голос более мягкие интонации:

– Скажи, пожалуйста, где можно найти Дану. Мы ничего… дурного тебе не сделаем. Нам просто… нужна Дана. И все! Клянусь!

Старая женщина стянула у горла ворот старенького, но чистого халата и срывающимся голосом пробормотала:

– Она соседка моя… В квартире напротив живет… Только я не… – Она запнулась, и Юсупов поспешил сказать:

– Ничего больше не говори, прошу тебя. Я после… зайду еще… Непременно зайду… и мы поговорим… обо всем…

Было видно, что Наталья Ильинична хочет только одного: чтобы он ушел, никогда больше не приходил и ничем не смущал ее с трудом обретенного спокойствия. Но Виктор знал, что, разобравшись с проблемами Турка, непременно придет к ней еще. Возможно, не сегодня, но придет, и станет приходить еще и еще до тех самых пор, пока не покинет сердце вина перед этой старой и, похоже, никому больше не нужной женщиной. А может так случиться, что вина никогда и не оставит его, а значит, быть им теперь вместе до самого конца жизни, его или ее. Все же они – мать и сын, самые близкие кровные родственники, и негоже им существовать раздельно. По сути, они оба одинаково одиноки, а потому, возможно, все же станут поддержкой друг для друга.

А что до этой куклы, то он, Виктор Юсупов, не верит ни в какую черную магию. С Даной все должно быть нормально. Но если вдруг даже что-то не так, Турок вылечит ее своей любовью, вытащит с самого дна, подхватит падающей в бездну. Он, возможно, и сам еще не догадался, что любит ее по-настоящему, но ему, Виктору, это уже очевидно.

– Пошли, – сказал он другу и потянул его за собой. Наверняка Турок не понял, что сейчас происходило между ним и старой женщиной, в которой вряд ли узнал его мать, но он расскажет ему обо всем позже. Пусть тот сначала решит свои проблемы, а уж потом… они еще наговорятся. Все же он, Виктор, не совсем одинок. Турок-то теперь никуда не денется. Ясно, что их дружба продолжится. А перед Даной он обязательно извинится, объяснит ей все. Такие, как эта женщина, умеют понимать людей правильно. И прощать умеют. Жаль, конечно, что Дана не встретилась ему, Виктору, раньше, чем Турку… Но что ж теперь… Остается только завидовать другу. По-хорошему…

На их звонок дверь соседней квартиры долго не открывали. Потом, наконец, по ту сторону раздались какие-то звуки, лязгнул замок, и на пороге появилась Дана, которая словно состарилась лет на десять. Конечно, она не стала похожа на безобразную старуху, но бледность ее была неприятной, глаза окружали коричневые круги, а губу украшал засохший кровоподтек. Светлые короткие волосы сбились на одну сторону, халатик был несвеж, из-под него выглядывала мятая ночная рубашка.

Артур при виде женщины охнул, рванул на себе ворот и без того глубоко расстегнутой в летнюю жару рубашки и, нервно сглотнув, запинаясь, проговорил:

– Даночка… что с-случилось?

– Болею, – сказала она и зябко закуталась в свой неказистый халат.

Понимая, что один из всех сохраняет какое-то подобие равновесия, Юсупов пропихнул Турка в квартиру, зашел сам и закрыл за собой дверь. Видно было, что Дана еле держится на ногах. Не дожидаясь от приятеля сообразительности, Виктор подхватил женщину на руки и понес в комнату, разоренную еще страшнее, чем жилище алкоголика Козлова. Опустив Дану на диван и заботливо прикрыв поднятым с полу одеялом, еще раз огляделся и спросил:

– Козлов Владимир Никитич тебе кто?

Дана слабо повела плечами и ответила:

– Муж… бывший…

– То есть ты – Козлова Дарья? – спросил Виктор, все еще надеясь, что к могиле Маришки эта женщина не имеет отношения.

– Нет, я после развода вернула себе девичью фамилию… Пономарева я, – развеяла его сомнения Дана.

Приняв это к сведению, Юсупов обвел рукой комнату, на полу которой вперемешку валялись одежда, книги, какие-то бумаги, раздавленная косметика, битая посуда, и спросил:

– Это твой Козлов сделал?

Женщина неохотно кивнула.

– Деньги искал? – безжалостно продолжил допрос Виктор.

Дана опять кивнула, пытаясь скрыть под одеялом болячку на лице.

– Губу тоже он разбил?

Она не ответила, но плечи ее затряслись, и она заплакала навзрыд. Тут уж Турок вышел из ступора и бросился к ней со словами:

– Даночка… ну что же ты мне не позвонила… и твой телефон не отвечает… Я уж и не знал, что думать…

– У меня больше нет телефона… – прорыдала она. – Вовка забрал мобильник… и вообще все, что мог, забрал… Продаст, наверное…

– Ну-у-у… позвонила бы с домашнего, – опять начал Артур, но Юсупов тут же ткнул его в бок и показал на разбитый аппарат, валяющийся у противоположной стены, и спросил Дану сам:

– Ты давно ела?

– Я не хочу… – еле прошелестела она. – У меня температура… почему-то…

– Врача вызывала? – все так же бесстрастно задавал вопросы Виктор, поскольку Турок только очумело смотрел на Дану, крепко держал ее за руку и, похоже, мало что соображал, довольный одним лишь тем, что ее удалось наконец отыскать.

– Как можно сюда кого-то вызывать? – отозвалась женщина. – Тут такой погром… Да и разве вызовешь, без телефона… Не идти же к соседям в таком виде. К тому же все равно… денег нет… ни на лекарства, ни на что… Вовка все забрал… до последней копейки…

– Понятно, – обронил Юсупов, вышел в кухню, заглянул в холодильник, ничего там не обнаружил, вернулся в комнату, где Турок так и сидел на постели рядом с Даной, держа ее за руку, и сказал, обращаясь к обоим: – Ну вот что: вы тут поворкуйте, а я пока в магазин схожу… а то в доме ни крошки еды. В аптеку еще зайду… Но вы не очень-то… я еще вернусь… будет у вас время… натешиться друг другом…

Эти его слова, которые он сказал специально, чтобы Артур с Даной не вздумали прямо сейчас нырять друг другу в объятия, а дождались бы его окончательного ухода, после того как он принесет лекарства и продукты, почему-то возымели обратное действие. Турок будто очнулся, бухнулся перед Даной на колени, прижал ее руку к своей щеке и заговорил, не обращая никакого внимания на Виктора:

– Даночка… родная… ты меня прости, что я был так невнимателен к тебе… ни адреса не узнал, ни даже фамилии не спросил… Если бы не Витька, не знаю, сумел бы я тебя найти или нет… Ты на него не сердись за дачу… Выпил он много, и вообще… У него своя драма… Но, главное, конечно, на меня не держи зла. Понимаешь, я думал, что у нас все несерьезно… Встретились как-то странно… в таком месте… мягко говоря, необычном… Думал, разойдемся… А вышло все не так… Чуть с ума не сошел, когда потерял с тобой связь… Да ты слышишь ли меня, Дана?!