– В сторону, что ли, не можете отойти, придурки!

В другой ситуации этот хрен с кейсом получил бы в ответ от Юсупова за «придурков» куда более крепко-изысканное выражение, но сейчас он просто потянул приятеля в сторону. Разве посреди Невского поговоришь толком?

– Слушай, может, правда посидим где-нибудь? Пообщаемся… Выпьем за встречу… – предложил он.

– Сейчас никак, честно! – отозвался Турок. – Я на службе… Совещание у нас в фирме через полтора часа… А что, если вечером?

– Ну давай вечером! Где? Во сколько?

Турок вытащил из кармана визитку и ручку, что-то быстро чиркнул на обратной стороне картонки, протянул Виктору и сказал:

– Тут все мои координаты, а на обороте я адрес написал… ну… где сейчас живу… Приезжай часикам к семи вечера. Сможешь?

– Не вопрос! Конечно!

– Только у меня будет… дама… Но ты не смущайся. Похоже, она собралась от меня свалить… При тебе ей будет это удобнее сделать. Без особых объяснений.

– Так… может, мне все ж лучше не сегодня приехать-то? – засомневался Юсупов. – Глядишь, и дама при тебе останется, и мы нормально поговорим…

– Ну… если ты мне все еще друг… – Турок опять улыбнулся, – то приезжай именно сегодня. И все получится, как надо…

– Конечно, друг! – Виктор ответно улыбнулся, легким движением хлопнул его по плечу и закончил: – Ну… до встречи! И непременно сегодня!

Бывший одноклассник кивнул и мгновенно смешался с толпой. Юсупов посмотрел на визитку. На ней было написано: «Самойлов Артур Геннадьевич. Коммерческий директор фирмы «Сатурн». Виктор усмехнулся. Ишь ты – «Сатурн»! Сразу вспомнилось название старого-престарого советского фильма «Сатурн почти не виден». Что-то про разведчиков, кажется… Турок – разведчик! Ха! Впрочем, какой он разведчик. Написано же – коммерческий директор. Кто бы в детстве мог подумать, что Турок станет финансами руководить! В точных науках он никогда не блистал… Контрошки обычно у него, Виктора, списывал. А как имени своего выспреннего стеснялся! Мать звала его Ариком, а сына всегда перекашивало от отвращения, когда на весь двор раздавалось:

– Ари-и-ик! Домо-о-ой!

Именно во дворе Артуру придумали приличное, мужественное прозвище – Турок. От Артурки, естественно, сначала получилась смешная Турка, ну а потом уж – вполне нормальный Турок. Сам Артур из принципа никогда не читал «Овода» Войнич, откуда мамаша вытащила это, по его мнению, куртуазное имя. Юсупов, конечно, с книгой ознакомился и сказал Турку, что вообще-то книжный Артур Риварес – вполне приличный мужик и стесняться его имени не стоит, но приятеля это не убедило, и он всегда представлялся фамилией – Самойлов или прозвищем – Турок. Даже девушкам, которым всякие Артуры и Арчибальды почему-то особенно по нутру. А внешне, надо сказать, Артур Геннадьевич был всегда неплох. Как раз таким, каких девушки любят: высоким, стройным, несколько тонкокостным, а потому очень гибким. Имел темные, чуть волнистые волосы, яркие карие глаза, чувственные пухлые губы и длинные пальцы. Но если в юности он был до боли похож на героев самых романтических поэм, то нынешний коммерческий директор смотрелся вполне мужественно. У него откуда-то взялся твердый волевой подбородок и несколько циничный взгляд. Впрочем, у человека, имеющего дело с деньгами, другого взгляда просто и не могло быть. И подбородка тоже.

Отец Турка, военный, сразу после выпускного вечера увез семью куда-то на Дальний Восток. Все знакомые были обескуражены тем, что папаша не дал сыну возможности выучиться в Северной Пальмире, но тот, наверное, справедливо считал, что из юноши мужчину может сделать отнюдь не столичный вуз, а как раз самый дальний гарнизон, а хорошее образование можно получить везде, коли будет охота учиться. Видать, Турок учился с охотой, коли дослужился до весьма хлебной должности коммерческого директора.

На радостях после встречи с давним другом Юсупов даже поступился принципами и бросил отвратительной, но не старой еще нищенке у ювелирки целый стольник. Пусть бабенция гульнет! Может, свалит с проспекта-то и перестанет оскорблять взгляды прохожих своим нелепым видом.

* * *

Наталья Ильинична состарилась. В какие-то пять лет превратилась в безобразную гротескную ведьму с детских утренников. Это было особенно обидно, поскольку соседка Мария (впрочем, какая там Мария… Машка она, Машка!), бывшая одноклассница, которой, соответственно, лет столько же, сколько и Наталье Ильиничне, выглядела на удивление молодо. У нее даже морщин особо не было. Разве что, когда Машка улыбалась, от глаз во все стороны расходилось множество лакированных лучиков, и тогда казалось, что на лице прищуриваются два веселых сереньких солнышка. А от смешливого рта к ушам сдобно заламывались многочисленные, будто хорошо пропеченные сладкие складки. Когда Машка убирала улыбку, лицо делалось похожим на только что подошедшее тесто: вощано-белым, неровно-бугристым, каким, собственно, выглядело всегда, но отнюдь не страшным.

Зеркала Наталья Ильинична воспринимала странно. Они ей казались ужасающе размножившимися и мерзостно ожившими «портретами Дориана Грея». Вглядываясь в глубину чуть помутневшего от времени большого зеркала в ванной, она видела там ужасающее рыло, будто сделанное из ветхой холстяной половой тряпки, которую бросили сохнуть комком, а потому ее теперь не распрямить никакими силами. Из тряпичных складок посверкивали бесцветные стеклянные глазки, а над ними, как пегая прошлогодняя трава, кустились клочки бровей. Губы, конечно, можно было вывернуть из морщинистых наслоений, но они приобрели такой синюшный болезненный цвет, что лучше им оставаться затерянными между дряблых выпуклостей и впадин.

Каждый раз, смотрясь в зеркало, женщина принималась ощупывать лицо руками в безумной надежде, что старится лишь та, стеклянная, Наталья Ильинична, сжатая облупленной от постоянной влаги деревянной рамой, а сама она, живая и теплая, остается по-прежнему моложавой и привлекательной. Нет, ей вовсе не хотелось каким-то чудом опять стать двадцатилетней или вернуться в сорокалетие. Она согласилась бы и на свои шестьдесят пять, если бы только с ее лица убрали эту навечно приварившуюся к нему ссохшуюся дерюгу. И каждый раз она в ужасе отдергивала пальцы, заново пугаясь того, чего они касались. Да и сами пальцы с распухшими суставами, обтянутыми пятнистой прозрачной кожей, похожей на заляпанную газетную бумагу, доказывали: зеркало говорит правду.

Иногда Наталья Ильинична заставляла себя взглянуть на отраженное лицо бесстрашно. Она искала в обезображенных чертах следы ужасающих пороков. Но кто мог бы ей сказать точно: пороки его морщили или безжалостное время? Она, конечно же, была не порочней других. Не порочней той же Машки, которая в их общие шестьдесят пять меняет мужичье, как юная дива шоу-бизнеса. К чести своей, Наталья Ильинична четко осознавала, что ежели была бы так же сдобна и сладка, как Машка, то, возможно, тоже не отказывала себе в определенных удовольствиях, хотя… если честно, мужчины к ней и раньше-то в очередь не стояли… А уж сейчас, конечно же, вообще никто не польстится на тряпичные складки ее лица и общую костлявость организма. В ее положении удовольствия должны быть другими. Какими? Никому на свете Наталья Ильинична не рассказала бы, что ей начало вдруг доставлять удовольствие. Получилось все неожиданно…

Однажды в магазине, стоя в небольшой очереди в кондитерский отдел, Наталья Ильинична от нечего делать разглядывала продавщицу. Женщину не слишком молодую, но расторопную и на удивление жизнерадостную. Она сыпала прибаутками и не сердилась даже на самых скандальных и злонравных покупателей. Собой она была очень хороша. Под фирменным синим кокошником лучились светло-карие глаза. Расходящиеся от них тонкие морщинки нисколько не портили лица с чистой нежно-розовой кожей. Губы, накрашенные золотисто-оранжевой помадой, не покидала улыбка.

Наталья Ильинична прикинула, сколько лет продавщице. Глядя на лицо, ей можно дать даже и тридцать. Но по рукам, с выступившими венами и слегка опухшими суставчиками пальцев, было ясно, что женщине далеко за сорок. Это Наталье Ильиничне не понравилось. В свои «за сорок» она и выглядела именно глубоко за сорок, а никак не на тридцать, как эта престарелая щебетуха. И чего все щебечет? Чего шутит? Горя, видать, не знала! Еще бы! Какое горе может быть у такой красотки, чью рожу никакое время не берет?! Конечно, у нее и муж есть, и наверняка куча любовников, как у дуры Машки. Понятно, что этой продавалке плевать на то, что расплывшаяся баба из очереди раз пять попросила перевесить ей конфеты, надеясь, что удастся заплатить поменьше. Не удалось. На весах каждый раз выходило ровно триста граммов, а потому баба обложила фигурным забористым матом гнусные весы, всех подлых работников магазина (на всякий случай – вместе с правительством) и гордо удалилась, зажав в кулаке хвост полиэтиленового пакета, на треть заполненного карамелью.

Когда подошла очередь Натальи Ильиничны, продавщица посмотрела на нее теплым взглядом и спросила:

– Что вы хотите, бабушка?

От этих ее слов Наталью Ильиничну здорово перекосило. Бабушку нашла! Может, кто и бабушка, да только не она! У нее и внуков-то нет! Она… пожилая женщина! Женщина! А не бабушка! Где только эту дуру воспитывали!

Конечно же, она ничего этого продавщице не сказала. Более того, Наталья Ильинична даже смогла сладко-прянично улыбнуться и попросить, лицедейски подслеповато глядя куда-то в синий кокошник:

– А мне, доченька, граммов четыреста халвы и полкило зефира, бело-розового. – Потом подумала и кротким голосом добавила: – Будьте уж так любезны… пожалуйста…

Пока «кокошник» взвешивал сладости, Наталья Ильинична исходила злостью. Ей хотелось как-нибудь отомстить поганке за «бабушку», но не матом же обкладывать. Во-первых, это неинтеллигентно и потому не в ее стиле, а во-вторых, видно же, что мат бабы с карамелью продавщицу нисколько не пробрал. Тут явно нужны другие средства… Ну ничего… Наталья Ильинична не в последний раз пришла в этот магазин. Ужо придумает еще, как отплатить злом за зло.

И она придумала!

На следующий день, перебирая закрома своей квартиры, Наталья Ильинична наткнулась на сундучок, доставшийся ей от собственной бабушки, очень тяжелый, поскольку и емкость, и крышку выточил дед из цельных кусков дерева без особых украшений, если не считать кривоватой загогулины возле замка. Это самое дерево сундучка было отполировано временем и человеческими руками до густо-медового цвета. Бабушка Натальи Ильиничны долгое время работала на фабрике елочных игрушек, а потому украшения на елку и для семьи делала сама. Конечно, она не выдувала в домашних условиях стеклянных шаров и сосулек. Во времена ее молодости таких шаров не выдували даже и на фабрике. Игрушки на елку делали из прессованного картона и проклеенной ваты. Наталья Ильинична хорошо помнила ватную снегурочку со свекольным румянцем и ватного же полосатого кота. В детстве она их любила как-то особенно сильно.

Когда Наташа начала ходить в школу, бабушка придумала для внучки и ее подружек кукольный театр. Разумеется, кукол для театра она тоже делала сама. Сначала шила их из обрезков ткани, а лица красиво вышивала гладью нитками-мулине. Потом там же, на фабрике, которая начала расширять свой ассортимент, ее научили делать кукольные головки из папье-маше. Артисты кукольного театра стали еще выразительнее. Три куклы, которых особенно любила маленькая Наташа, так и хранились в этом сундучке. Одной из них была Фея Цветов с веночком на голове. Другой – Пионерка с косичками и алым галстуком на шее. Третьим был Прекрасный Принц из сказки о Золушке. Сама Золушка почему-то потерялась. Но Наталья Ильинична не жалела. Золушка, обряженная в серые некрасивые тряпицы, любимицей не была. Даже когда она превращалась в принцессу, бабушка просто набрасывала на ее рубище белый тюлевый лоскуток. Когда разыгрывался спектакль, маленькая Наташа, конечно, сочувствовала Золушке и очень хотела, чтобы ее, такую серую и замурзанную, полюбил Прекрасный Принц, но когда представление заканчивалось, с этой куклой отдельно никогда не играла. Да и зачем? У нее же есть Фея, Принц и Пионерка. Без серенькой, как мышка, Золушки вполне можно обойтись.

Наталья Ильинична сначала вынула из сундучка Прекрасного Принца, поскольку когда-то любила его больше всех, и ужаснулась. Принц оказался кошмарен! Лицо сохранило первоначальный красно-кирпичный колер, будто у него очень сильно поднялось кровяное давление. Глаза походили на синих пауков с черными махристыми лапами, а крупный кровавый рот сделал бы честь самому злобному вурдалаку. Фея Цветов в паре с Пионеркой выглядели не лучше. Если бы Наталья Ильинична верила в сверхъестественное, то подумала бы, что куклы удивительным образом состарились вместе с ней и лица их стали так же отвратительны, как у хозяйки. На самом деле они, конечно же, такими и были, просто дети умеют любить и безобразные игрушки, наделяя их в своем воображении самыми прекрасными чертами. Этот сундучок Наталья Ильинична не доставала из кладовки с тех самых пор, как… Впрочем, лучше не вспоминать ту самую пору. Она давно запретила себе всякие будоражащие душу воспоминания. В этот день вместо этого сундучка она искала в кладовке старые, но все еще аккуратные бурочки, которые убрала туда с окончанием зимы. В квартирах давным-давно отключили отопление, а на улице завернул такой черемуховый холод, что у Натальи Ильиничны сильно мерзли ноги. Но, вытащив на свет бабушкиных кукол из сундучка, она напрочь забыла про свои холодные ноги, потому что ее вдруг осенила гениальная идея.