Кира Шарм - Игрушка для хищника

— И? — это не показатель, я уже знаю, насмотрелся. Иногда приходят в себя именно перед последним вздохом. Такая, наверно, милость судьбы, — дать человеку возможность попрощаться, слова какие-то последние сказать. Но и ее заслужить надо.

— Жить будет, — еще один облегченный вздох. — Ты сам-то как?

— Скоро увидимся, красавица, — ухмыляюсь и даже подмигиваю Альке, хоть она этого и не видит. Почувствует. — Я ж тебе романтический отпуск обещал. Разве я могу так просто сдохнуть и оставить за собой тебе такой должок?

— Сумасшедший ты, Арт, — чувствую, и она улыбается, хоть и хмурит брови.

— Был бы нормальным — лежал бы в земле, — ухмыляюсь.

Хотя, — нет. С моим фартом хрен бы меня кто в нее положил. Так бы сдох, вот как эти, — без всяких закапываний, с вороньем одним, зато, блядь, сытым!

— Освободишься, — заказывай столик в ресторане. Где-нибудь на крыше, чтобы красивее было. Я обязательно успею к ужину.

— Освободишься тут с тобой, — бурчит Аля. — Работы мне на сто лет вперед подбросил.

— Ну, так и мне не рубашку осталось погладить. Как раз управимся, — усмехаюсь, так и представляя себе тихий спокойный вечер с легким ветерком над скалами. Как раз такой ресторанчик мы с Мороком и задумали. Гостинница-небоскреб с рестораном на крыше и верхним этажом из стекла, — чтобы когда дождь посидеть было можно и капли как будто обтекали со всех сторон.

Видимо, как раз к тому времени, как мы с Алькой освободимся, эта гостиница и достроится. Не ближний свет.

— Арт? — хм… А вот это уже — важный звонок из столицы.

— Да, — даже не дергаюсь, — я в своем праве вместе с Мороком, так что, по правильным законам мне уж точно предъявлять нечего.

— Наворотил ты… — слышу усталый и недоверчивый голос. — Конкретно наворотил.

— Правда? — вот даже расхохотаться хочется. Особенно, глядя вокруг. Лично я бы назвал всю эту картину совсем другими словами, гораздо покрепче. Ну ладно, — пусть будет наворотил, хрен с ним.

— Зато на место поставил.

— Это — да… — усталый вздох. — Только пока затаись и веди себя крайне законопослушно, понял меня? Альбинос тут очень бурную кампанию против вас с Мороком развить пытается. Так себя веди, чтобы даже за алкоголь за рулем не попался, понял?

— Образец, бля, — недовольное кряканье в трубку и — отбой.

— Змей? — сердце, как всегда, пропускает удар, когда набираю этот номер.

— Все в порядке. Здорова и в безопасности.

— А…? — блядь, ну вот зачем я снова спрашиваю? Только душу себе разрываю.

— Одна, Арт. Одна.

Одна. Пока одна, — с шумом вздыхаю. Так ведь ни разу и не попыталась со мной связаться.

Ладно. Приеду и на месте осмотрюсь.

— Братва! Собираемся! Домой! — ору на все поле и, насвистывая, иду собирать свой нехитрый рюкзак.

— Домой, — шепчу, забросив рюкзак наверх и пристегиваясь к креслу.

Парни пьют и веселятся, празднуют, что вырвали у смерти еще немного дней, что остались в живых.

А я — отрубаюсь.

И сразу же чувствую прикосновение нежных, маленьких ладошек на щеках.

— Люблю, — шепчет, улыбаясь, мне мой самый светлый Лучик на свете и трется о заросшую щеку. — Люблю так, как невозможно! Всегда буду любить! Сколько дышать буду!

— Света, я небритый, поколешься, — улыбаюсь, гладя ее волосы, уже зарываясь в них пальцами, весь растворяясь в ее сумасшедшем аромате. — У тебя потом кожа печь будет.

Мой нежный Лучик.

Всегда от моей щетины у нее потом кожа красная.

— Ерунда, — улыбается мне в губы и уже сама тянется за поцелуем. — Это неважно.

И я забываю обо всем, когда ее язык проводит по моим губам.

Набрасываюсь на эти губы — как в первый или последний раз, — или и то, и другое, — одновременно. Страюсь быть нежным, — но руки сами как-то рвут мою футболку на ее груди.

— С ума сводишь, — выдыхаю, уже подхватывая ее на руки.

— А ты меня свел уже давно, — ее руки скользят по груди, заставляя ее напрячься в камень, тянутся к ремню на штанах, дергают его.

— Как же я тебя люблю, Света… Как невозможно, — шепчу, уже задыхаясь, осторожно опуская ее на диван, — до спальни мы и в этот раз дойти не успеем. — Ты — моя жизнь… — сбрасываю ее шорты, втягивая уже твердый, до одури возбужденный сосок, сам весь дрожа от судорожной дрожи ее тела…

— Да, Артур, — задыхаясь, она оплетает мою спину ногами, дергаясь навстречу бедрами. — Бери меня… Бери…

— Тигр? Прилетели.

Вздрагиваю, выпадая из своего безумно счастливого сна.

Выхожу в промозглую столичную осень, — и сердце пропускает удар, — теперь мы, по крайней мере, рядом, на одной территории. А это — уже немало. Это — уже не так далеко, и…

И есть шанс.

Как сказал тогда Морок?

Пока мы живы…

Пока она жива…

Зубы сжимаются до хруста, — каково же ему теперь, знать, что его женщины больше нет?

Я бы не пережил.

Сравнял бы все вокруг на хрен с землей, и сам бы сдох, — а нет, так застрелился бы.

Как можно о чем-то думать, говорить, дышать, когда нет больше твоей женщины?

Не представляю.

Только поражаюсь Мороку и его силе. Снимаю шляпу, как говорится. Я бы не смог.

Сажусь в тонированную машину и уже в сумерках оказываюсь в загородном доме. В самой столице пока лучше не показываться, — тут на каждой мелочи теперь подлавливать будут. Нужно, чтоб чуток утихло.

Дом….

Холодно и пусто здесь, — даже гул от пустоты в ушах стоит.

Пинаю ногами ошметки развороченной мебели, — и понимаю, что не представляю, как жить дальше.

Потому что дом, — это она, спящая на моей груди, это — мы с ней, рядом.

А это все, — тупо пустые на хрен никому не нужные стены.

И, блядь, сейчас я готов выкупить новые документы, сменить имя, украсть ее и свалить в какую-нибудь дальнюю точку мира. Даже все, что у меня есть готов оставить, чтобы не искал нас никто. А там… Да, блядь, закрою ее в четырех стенах, даже если будет выть и сопротивляться. И буду каждый день напоминать о том, что она любит меня — до конца своей жизни. И, судя по тому, что весточки я от нее так и не получил, это — единственный выход.

Усмехаюсь оскалом маньяка, — им себя и чувствую.

Таким, что закрывают своих женщин в подвалах из любви к ним.

Кажется, я до этого уже дошел.

Только как в живую, блядь, вижу ее глаза, полные ужаса и отвращения, — и жить, блядь, не хочется. На кой хрен я вообще там выжил?

Хватаю из бара бутылку и иду в спальню, которая должна была быть нашей.

Мне нужна эта доза.

Ее запах, так и оставшийся здесь, — во всей комнате, на подушке, на простынях. Иначе — просто сдохну.

Нет, — понимаю, с грохотом захлопывая дверь спальни. Не готов я. Ни хрена не готов.

Ничего за эти дни не выветрилось, — пронзает на хрен, будто насквозь, в сердце, раскаленной иглой втопили. Раскурочивает всего. Так, что кишки, кажется, сейчас наружу выйдут.

Выть и биться головой о стену хочется, — от того, что потерял.

Как же — она?

Как же она может жить???

Всю ночь пытаюсь занимать какой-то хренью.

Дела наши с Мороком в порядок привести, — пока нас не было, до хрена всего провисло.

Складываю, как паззл то, чем Альбинос здесь пока занимался, — а он уже успел, сука, что-то наплести.

Но, блядь, — не до всего этого.

Не до всего.

Ни до чего, кроме одной мысли, что колоколом в голове гудит, — она рядом!

Почти на расстоянии вытянутой руки, — и мне, блядь, душу разворотит, если не увижу!

— Змей?

— В порядке и здорова, — слышу неизменный ответ.

— Где? — почти срываюсь на рычание.

— Как всегда. Сейчас — на парах в универе. Потом, как обычно, в кафешку универскую обедать пойдут. Обычная девчачья жизнь, Тигр. Как не из нашего с тобой мира. Я — как в мультик попал, вот, блядь, честное слово!

В мультик…

Да…

Мультик, Блядь, у нас тут еще тот!

Запрыгиваю в машину и гоню, блядь, на всей мощности.

И по хрену, что даже скорость мне сейчас лучше не превышать, — Альбиносу все равно, к чему прицепиться, отмашку наверняка по всем каналам дал. Ему бы только мелочь какую бы найти, а дальше сам раскрутит… Но, блядь, — это просто выше меня! Запредельно выше!

Стою под дождем и улыбаюсь, как последний илиот.

Она с девчонками выпархивает из здания.

Забрасывает сумку на плечо, откидывает привычным жестом волосы.

Прикрывается курткой и бежит в свою кафешку.

А внутри…

Галдеж и смех.

Даже отсюда, сквозь распахнутые двери все слышно.

Обсуждают преподов, жалуются на задания, подкалывают друг дружку…

Блядь, ну и проблемы, — даже волосы теребить начинаю. Реально — как другой мир, как мультик.

И девочка моя в этом мультике, — вот прямо на своем месте.

Такая живая, такая яркая, улыбается…

Идиот, — прижимаю ладони к стеклянной стене, как будто так дотронуться до нее могу, а сердце, кажется, совсем забыло биться…

— Моя, — пальцами по стеклу вожу там, где в нем отбиваются ее губы… — Мой Лучик…

И тут же готов разбить это стекло на хрен, когда какой-то долговязый урод в каких-то недоджинсах в облипку, приносит ей сок с трубочкой, а она ему улыбается.

Нет, не так, как мне, но … Улыбается! Ему, мать вашу! Да я ж его сейчас просто задушу на хер! А ее заброшу на плечо и уж точно закрою у себя в подвале! Пусть все потом вопят, что депутат похищение устроил среди бела дня! По херам! Моя! Моя, блядь, жена, между прочим! Только я право имею ей соки приносить!

А потом…

«Другая жизнь, Тигр. Мультик….»

«Пока она жива, есть шанс, Артур… Пока жива…»

И улыбка эта ее — такая девичья, такая наивная, открытая…

«Другая жизнь… Мультик…»

«Пока жива…»

Блядь!

Крошатся зубы от того, как сильно сжались челюсти. И руки свело от того, как сжались в кулаки.

Нежная… Нежная моя девочка, мой Лучик…

Она же такая и есть — из другого мира…

Из того, где не взрывают дома, на хрен, по ночам.

Где всего-то и проблем, что задания не те или препод дурак.

Из того, где верят в сказки и где сказка на самом деле существует.

Она же этой чистотой своей, наивностью, невинностью меня и околдовала! Она же ею и сумела меня, такого, блядь, полюбить! Потому что не верит, что бывают на свете такие вот чудовища! В лучшее верит в человеке, и, блядь, каким-то чудом умудрилась даже во мне хорошее что-то рассмотреть!

А я?

Блядь, да мне — тридцатник против ее восемнадцати!

И руки по локоть, — да куда там, по самое горло в крови!

И рядом со мной всегда будет дерьмо, в котором я живу, — вокруг, во мне, везде, блядь!

Пока жива, да, Тигр? Пока жива…

Во что я ее втяну? А разборки, где она станет разменной монетой? Где ее запросто замочат, как Веру Морока?

Где я всегда буду дергаться от того, все ли с ней в порядке? Где она никогда не сможет вот так запросто сидеть в кафешке и смеяться над какой-то там херней?

А что будет, когда она меня узнает?

По-настоящему?

Того, кто на хрен выкосил столько жизней, что сам посчитать не может? Гнилых, правда, никчемных жизней, — но разве она поймет? Как она тогда на меня смотреть будет? Да, блядь, с таким же ужасом, как после свадьбы, — а то и с большим!

Блядь!

Ей же этот слизняк, если разобраться, в миллион раз больше, чем я, подходит! Все больше подходит, чем я!

Угаснет она со мной. Угаснет и в болото утянется.

— Живи, Лучик, — шепчу, стиснув зубы, лихорадочно водя пальцами по стеклу, под кожей чувствуя, как в последний раз ее касаюсь. — Живи и свети. Погаснешь же со мной…

Это — единственный выход, единственное возможное решение.

Она забудет, — кто я для нее?

Первая влюбленность?

Забудет и будет жить дальше, если еще не забыла.

А я…

Ничего, с развороченной душой тоже жить можно. Вон Морок, как-то же живет. Зато буду знать, что она — совсем в другом мире. Что не утянул ее за собой в это дерьмо. Ради этого и потрерпеть можно, пусть даже воя по ночам. Все можно. Все.

— Прощай, — короткий взгляд в последний раз, в эти одуренные, такие светлые глаза пронзительного осеннего неба.

Почувствовала, — дернулась, будто током ее пробило.

Да, девочка, я — твой ток.

Но лучше жить без него, чтоб не обуглиться.

Вспышкой прожгло глаза обручальное кольцо на ее пальце.