Кира Шарм - Игрушка для хищника

Я мечтала о том, чтобы потерять наконец сознание, — но, увы, природа, и та — не сжалилась надо мной.

Хотелось закрыть глаза, — но страх перед новой болью, перед которой он, как я уже поняла, не остановится, не давал мне этого сделать.

Даже криков не было, — какой-то булькающий вой от жуткой боли поднялся было из глубины, но погас в горле, стоило лишь его глазам предостерегающе полыхнуть яростью в который раз.

Он начал долбить меня собой, как сумасшедший, подхватив под ягодицы так, что, наверное, содрал кожу.

Я елозила всем телом по дереву, как тряпичная кукла, из которой просто вышибли дух.

Ошпаренная ужасом и болью, мечтая лишь о том, чтобы все это закончилось.

Это ведь должно закончится, — от девчонок, что шептались, я слышала, что это никогда не бывает долго.

Но на этого зверя законы природы, кажется, не распространялись.

Луна уже поднялась над головой, а он только двигался все яростнее.

Нет, это не закончится, — скорее я умру.

Наконец он глухо зарычал, и, вытащив из меня свой огромный агрегат, брызнул на живот и грудь горячей струей.

— Никакого от тебя удовольствия, — выдохнул он, рвано дыша и придавив меня грудью еще сильнее. Прикасаясь к моему лбу своим, пачкая меня своим потом, своим запахом, своим дыханием. — Хоть и сладкая и узкая… Научись делать так, чтобы с тобой мне было хорошо.

Тигр.

Вышел во двор, чувствуя, как внутри все раздирает от ярости. Кажется, даже кожа сейчас лопнет.

Сам не понял, как не разорвал девку, а ведь так легко, только дернуть сильнее ноги в разные стороны, — и все, ошметки, как ее поганое платье!

Сжал кулаки, чувствуя, как даже дыхание перестраивается, — становится таким же, как у собаки, готовой броситься и убивать, выгрызать глотку.

Блядь!

Быстрыми шагами пошел к дому, — нужно уйти и успокоиться, пока на самом деле не убил ее.

С грохотом захлопнул за собой дверь.

— Блядь, — ревом на весь дом, и кулаком по стене, — до крови.

Никогда не думал, что способен на такую херню, от себя не ожидал, но все демоны, что раздирали внутренности, сейчас будто озверели и рвались наружу. Жаждали крови. Жестокой крови.

И сам будто ослеп от этой пелены красной перед глазами. Все человеческое разлетелось на ошметки. Весь контроль и самообладание. Все, на хрен, когда оказался в этом поганом клубе. Когда посмотрел в эти поганые глаза, прикидывающиеся самой невинностью.

Сам от себя не ожидал.

Кипел весь внутри, бурлил, но не думал, что так накроет, когда все начнется.

Все, чего хотел, — сжимать это кукольное личико и слушать, как под его пальцами дробятся ее скулы. Как захлебывается сука кровью, как извивается и захлебывается снова.

Если бы можно было убивать каждый день, воскрешать и убивать снова — так бы и сделал.

Но у сучки только одна жизнь, — и это не будет для нее так просто! Нет! Так легко она не отделается!

— Блядь! — и снова удар по стене, разбивающий штукатурку мелкими трещинами.

И самому — мерзко, отвратно до ужаса.

От себя, от нее, от блядства этого, что она творит, — и того, что полыхает ненавистью в нем сейчас. Всегда же умел сохранить ясную голову, — а ведь иначе не выжить, иначе захлестнет тебя, хуже, чем быка от красной тряпки, — и ошибешься, и любой неверный шаг будет ценою в жизнь. Твою или твоих людей, — кому, как не Тигру, знать об этом? Но ничего с собой не поделать сейчас, — разрывает ненависть изнутри. Ненависть, накопившаяся за многие годы. И ставшая черным мраком от этой многолетней выдержки. Мраком, который сейчас вырвался наружу.

Умылся ледяной водой, голову под кран опустил, — а все равно не отступает.

Выдохнул, — рвано, жадно, со свистом, и просто закрыл глаза, сжав кулаки до скрипа.

Потом. Что-то решать он будет потом, — пусть эта пелена отступит и злоба эта пройдет.

Хотя, — не пройдет и не отступит, он уж точно знает. Главное, чтобы сильней не стала. Чтобы самого не разорвала сейчас. Ему еще голова ясная нужна.

Зашел в душ, встал под хлещущую воду.

Раны таки не закрылись, по телу потекла окрасившаяся в красное вода.

Вышел из душа, осмотрел плечо и рваный бок, — черкнуло, совсем несерьезно, а вот плечо — навылет. Придется зашивать, хоть и не смертельно, даже ехать никуда не нужно.

Вернулся в кабинет, плеснул щедро из банки спирта, не забыв налить и в стакан и залить в горло. Провел иглой над огнем зажигалки, и, стянув пальцами, принялся зашивать.

— Так скоро и крестиком научусь, — хмыкнул вслух, усмехнувшись. — Вышивальщицей, блядь, стану.

Аккуратные, ровные стежки, — да, еще пару лет такой жизни и сам может в больничку устраиваться на полставки.

И — никакой боли. Никакого ощущение вообще. Даже жжения, хотя бы легкого.

Все затмила злоба, все заполонила собой, не оставив больше ни единого ощущения. Все выедает своей мерзкой отравой.

Снова полил уже заштопанные раны спиртом, — и ничего, даже легкого жжения не ощутил.

Прикурил сигарету, включил макбук.

Тихо везде, — и на подъезде и на тропинках.

Тихо, это хреново, я ожидал движухи, — и совсем не той, смешной и почти детской, которую мы отбили всего за несколько часов.

Херово.

Значит, Альбинос затаился и готовит нам что-то серьезное. И мне сейчас никак нельзя поддаваться своей ярости. Голова, как никогда, должна быть ясной и холодной.

Переключил камеру на подвал, — хоть там и темень беспросветная, но со всеми новыми наворотами все видно ясно, как днем.

Блюет девчонка.

Доползла до дыры на коленях и стоит на четвереньках, содрогаясь над ней.

Блядь.

Никогда силой не брал, — вот ни единого раза, даже в мыслях не было!

Ублюдки только женщин силой берут, такие, об которые и ноги мерзко вытереть!

Ненавижу таких — сам бы шеи ломал.

Но, блядь, — как с ней по-другому? Она ж и не женщина после всего… Даже не тварь! Хуже тряпья под ногами!

Как??? Как я мог иначе дать ей почувствовать, что с ними бывает?

Привезла девчонок на растерзание, а сама чистенькой думала остаться, так?

Не получится!

Нет, я ни хера не имею против шлюх, хоть и женщиной ни одну из таких никогда не назову, и, блядь, человеком считать не стану! Даже против торговли шлюхами ничего не имею, сам перевожу и заполняю ими свои кабаки и гостиницы! Но это должен быть выбор! Добровольный, мать твою, выбор, — быть тебе блядью или человеком, жить, или чтоб мразь каждая об тебя удовлетворялась!

Снова кулаки сжались, — захотелось расхерачить все вокруг, вместе с монитором и самой девчонкой.

Вспомнил ужас на ее лице, глаза эти распахнутые.

Сука! Просто сука, — самой-то, думала, не придется такого попробовать! Да я и десятой части с ней не сделал, чего бы стоило! Блядь!

И снова кулаком по столу, — а хочется по мордашке ее, такой якобы невинной!

И трижды злоба захлестывает, — из-за сучки впервые хочется убивать бабу! Руками убивать — долго и медленно!

Пиликнул телефон, — и мне смотреть даже не нужно, знаю, кому я сейчас могу понадобиться.

— Да, Маниз, — спокойствие возвращается, стоит только ответить. Нет, не спокойствие даже, — просто привычка держать себя в узде. Быть собранным, а не истеричкой, что на эмоциях дров наворотят. Как сынок его, Арей. За которым отцу только подтирать приходится.

— Тигр, дорогой, — слышится обманчиво ласковый вкрадчивый голос. — Очень горю желанием с тобой встретиться. А ты? Не горишь?

— Где? — не стоит тратить время и силы на идиотские расшаркивания. Я знаю, что сделал, и удивляюсь только, что Маниз связался со мной так поздно.

— В «Золотой звезде», дорогой, где же еще?

— Скоро буду, — киваю, отключив звонок.

Даже не знаю, насколько это херовый расклад. В дом к себе Маниз не позвал, куда зовет обычно тех, к кому расположен. А в «Звезде» он разные вопросы решает. Туда может пригласить и на расстрел, — только свой дом марать кровью никогда не станет. Так что — хрен его знает, какой расклад меня еще ждет. Вроде, и партнеры мы с Манизом, и вроде даже неплохие, но все может измениться в любой момент, — такова наша жизнь.

Все-таки решаю не брать своих парней.

Хватит с них на сегодня, — отдохнуть нужно и приготовиться к тому, что нам устроит Альбинос. А он устроит, — в этом даже кошке глупо сомневаться!

Да и по-любому, воевать с Манизом здесь, на его территории, — просто смешная и нелепая смерть. Не помогут мне парни, если он решит уничтожить. Только рядом лягут.

Глянул в последний раз на монитор, — трясется вся, не блюет уже, отползает назад, к мешкам, на четвереньках, задом так и пятится.

Отдам ее парням своим, когда вернусь. Или Манизу в бордель, — там с ней церемонится не будут, а то я что-то добрый слишком. Убью еще ее на хрен, — и все закончится для девки слишком легко.

* * *

Добираюсь до «Звезды» так спокойно, как будто ничего сегодня и не произошло.

Даже странно, — не ожидал такой легкой дороги, никак не ожидал.

Не нравится мне все это еще больше, — Альбинос должен сейчас сделать меня главной мишенью.

Да и хрен с ним, — посмотрим, как он запоет, когда поймет, что за мышка попалась в мою нору. Вернее, — когда поймет, где его мышка!

В «Звезде» все, как обычно, — тихая музыка, стриптизерши в болтающихся под потолком клетках, извивающиеся так, будто у них нет костей, и веселье.

Подымаюсь сразу наверх, — почти под потолком ложа самого хозяина.

Маниз уже ждет, лениво потягивая виски и осматривая зал цепким взглядом, из-за которого сразу понимаешь, что все его плавные неторопливые движения, как и его речь, — обман. Он все видит, все замечает и готов сорваться и действовать в любую секунду.

Только вот он за столиком не один, — и это снова настораживает.

— Здравствуй, Маниз, — усаживаюсь в кресло рядом, подымая стакан с виски, который мне тут же подносят вместе с какой-то очередной диковинной закуской, — я к ним так и не привык и до сих пор не знаю, что у Маниза как называется. — Твое здоровье и благоденствие, — как и всегда, соблюдаю уже ставший привычный с этим человеком ритуал, прежде, чем отпить из стакана.

— И твое, Тигр, — кивает Маниз, салютуя мне. — Знаком с Мороком? — кивает на человека в черном, сидящего по левую руку от него.

Морок.

А вот это — уже интересно!

Прищурившись, рассматриваю каменное, без единой эмоции лицо, — так же, впрочем, как и он рассматривает меня. Пристально, делая вид, будто это — не так уж интересно.

Много я слышал про Морока, но никак не ожидал здесь встретить. Особенно сейчас. Он же, вроде, в Англии?

— Наслышан, — киваю, протягивая ему руку и получая в ответ крепкое рукопожатие и тяжелый взгляд.

— Ну, раз все познакомились, расскажи мне, как ты, дорогой, развязал на моей территории войну? — Маниз, так же лениво отхлебнув из стакана, забрасывает в рот маслину.

— Сам все прекрасно знаешь, — отпиваю виски, отбрасывая волосы со лба. — Альбинос совсем охирел, на чужой территории живым товаром торговать начал. Он же девок привез и собирался аукцион там устроить.

— Это да… — задумчиво протянул Маниз, глядя на одну из извивающихся в клетке стриптизерш. Говорят, не все после него выживают, если он глаз на кого-то положит. Вот и эта, кажется, пляшет свои последние танцы. Хотя, — мне какое дело?

— Ну так и что? — пожал плечами Морок. — Территория, — твоя Маниз, да, но клуб-то его! Он в своем праве, нет?

— В своем праве, — это если товар согласен и знает, на что идет! А он опять за свое, — привез под видом выступления малолеток, которые ни сном, ни духом, а сам их в расход пустить собрался. Блядь, ты же знаешь его клиентов, — Альбинос девчонок поставляет уродам, которые от них куска мяса даже не оставляют!

Морок бросил цепкий взгляд на мою руку, сжавшую стакан.

— Личное это у него, — проскрипел Маниз, проследив за взглядом. — Но ты, дорогой, прав. Если бы нормальными торгами занимался, — слова бы не сказал. А так… Блядство это, да на моей земле. Что думаешь, Морок, а? Тебе ведь он в последнее время тоже, кажется, дорогу переходит? Наркоту по твоим перевозочным каналам пустил и стволы? Да, да, дорой, не думай, что Маниз сидит себе у океана и ничего не видит. Уши и глаза, — они везде быть должны, даже если на первый взгляд тебя это и не касается.

— Я своих нашел, — Морок напрягся и снова занял ленивую позу. — Не Альбинос это у меня под носом товар возит. Егорка Шлык, сопляк, решил, что он бессмертный, — он и на Дикого пути нацелился, через них тоже пару партий перекинул со стволами. А наркоту через мои баржи Гришка Берег сплавлял. Обнаглело соплячье, вкрай. Думают, тут все так просто и нахрапом взять можно. Не понимают, что мы таких на раз в асфальт закатываем. Думают, дороги все открыты.