Дичь-то какая.

Сегодня суббота, Климов-старший должен быть дома, хотя кто его знает — может, он на пару с Калугиным сутками стены в «Утопии» подпирает… Чем вообще там можно столько времени заниматься? Аккомодантов специалисты распределяют только раз в году — что они в остальное время-то делают?

Андрей Евгеньевич обнаруживается в столовой — в компании тишины и… самой настоящей газеты. Отрывает свой взгляд от текста, замечает меня, но ни одной эмоции я на его лице не увидел — только вежливая улыбка.

— Доброе утро, Ярослав. — Переводит глаза на настенные часы и усмехается. — Хотя, вообще-то, уже день. Видать, хорошо с моим сыном ночью погудели?

— А, то есть, вашим сыном всегда будет только он один? — не сдерживаюсь.

Чесслово не хотел начинать разговор с таких слов — и тем более таким тоном — но это его замечание почему-то выбесило в край. И вот теперь, к слову о птичках, на его лице отобразился весь спектр эмоций — от недоверия и шока до удовлетворения и принятия.

— И что же Лена наплела тебе обо мне?

Наплела… Конечно, я не собирался слепо верить всему, что наговорила вчера мать, но в данном случае я не верил обоим — пока что — так что мне интересно послушать вторую версию.

— Да ничего особенного, — пожимаю плечами. — Всего-то сказала, что я тебе нахрен не нужен.

Климов понимающе хмыкает.

— Ожидаемо. Даже здесь пытается всё в свою пользу вывернуть.

— Там уже давно хоть в узел свернись — клеймо на клейме, — отмахиваюсь. — Так как? Мне ей верить, или вам ещё есть, что сказать?

— Только то, что она сама просила меня не вмешиваться в твою жизнь.

А вот это уже интересно.

— Я смотрю, у вас с этим проблем-то не возникло — жили себе восемнадцать лет, ничем не интересовались, не пытались поговорить…

— Твой отец отлично о тебе заботился, сын, — кивает головой. — У вас с ним были прекрасные взаимоотношения; даже когда он узнал, что ты ему не родной, не отказался от тебя — разве можно придумать родителя лучше? Ты рос в полной и почти нормальной семье, и я подумал, что твоя мать в какой-то степени была права: я не должен причинять тебе душевную травму. И разбивать вашу семью тоже не хотел.

— Возможно, вы не в курсе, но мы были семьёй совсем недолго, — усмехаюсь, хотя мне совсем не смешно. — Я ненавидел сначала отца за то, что он меня бросил, потом мать за то, что она думала только о себе, а после — их обоих. Я полжизни чувствовал себя никому не нужным, а вы тут заливаете мне про семейное счастье.

— Я старался не лезть в чужую семью — тем более, когда меня об этом так «вежливо» попросили. Если бы я знал, что у вас происходит, возможно, я бы поступил иначе.

Пытаюсь представить, как бы я сам поступил, окажись на его месте — и не получается; всё-таки прав был отец: чтобы в этой области что-то понять, надо самому стать отцом.

Интересно, Варя согласится мне с этим помочь? J

— Но теперь, раз уж ты всё знаешь, не хочешь ли попробовать… познакомиться? — Климов пытается подобрать слова, потому что, походу, мы оба не знаем, как теперь себя друг с другом вести. — Я не жду, что ты прямо сейчас начнёшь называть меня отцом, но, возможно, однажды сможешь.

Он протягивает мне руку, на которую я тупо смотрю секунд десять; разве это хреново — иметь двух адекватных отцов? Раз уж мать у меня бестолковая, то может хоть ими получится компенсировать…

Пожимаю предложенную руку, и отец смущённо улыбается.

— И как же мне к вам обращаться?

— Ну, во-первых, на «ты». А как именно — решай сам, я приму любой твой выбор. Но сам хотел бы звать тебя сыном, если ты не против — я, как ты справедливо заметил, и так восемнадцать лет был лишён этой привилегии.

Хмыкаю на такое предложение, но киваю.

— Идёт.

— Чёрт возьми, я сейчас расплачусь, — бурчит за спиной проснувшийся Клим; рожа его была помята основательно, и выглядел он так, будто ему не надо было вчера так активно бухать. — То есть, расплакался бы, но у меня в башке кто-то роет котлован под пять сотен гектар торгового центра, так что… я вас всех ненавижу.

— Кто ещё в курсе, что я твой сын? — спрашиваю… Андрея — пока и так сойдёт. — Должен ли я фильтровать базар перед тем, как обратиться к тебе?

— Ой, тебе не по барабану ли? — кривится Марк. — Ещё думать о том, что этим можно кого-то задеть… Подумаешь — будто ты первый левак на всём свете.

— Да, я тоже люблю тебя, брат, — ржу.

— Да, в общем-то, среди моих все в курсе, — хмурится Андрей.

— Видел бы ты выражение лица матери вчера вечером, когда она узнала, — угарает Клим. — Я думал, она от злости прям тут концы отдаст.

— Не думаю, что мой сын должен так высказываться в адрес своей матери, — качает головой отец семейства. — Она имела право злиться на меня.

— Может тогда мне тоже стоит?

— А может, вы оба заткнётесь уже? — ворчу, перебивая обоих.

Детский сад.

— Ты ещё с мелкой не знаком, — роняет смешок Марк, шарясь в холодильнике. — Она к бабушке на выходные укатила. Я скажу ей, как вернётся обратно. Вечно просила адекватного старшего брата — будет ей адекватный.

Конечно, я был в курсе, что у Клима есть младшая сестра — кажется, она в третий класс в этом году пошла. Будет забавно, если она разделит мнение матери.

— Кстати, — продолжает свой монолог. — Сегодня суббота — чё делать будем?

— Можно у меня порубиться в приставку, но я не хотел бы появляться дома до понедельника или хотя бы вечера воскресенья.

— Тогда предлагаю завалиться к Терскому — сразу, как только это туловище очнётся — и проверить его выдержку на прочность, — скалится брат. — Чтоб пацану жизнь малиной не казалась.

Видит Бог, я согласен на что угодно.

Главное, эти три дня протянуть — дальше всё будет в норме.

Уж я постараюсь.

Эпилог. Ярослав

15 октября 2019 года, вторник

— Чувствую себя преступником, — фыркает Ян.

— Ты ещё даже из машины не вышел, — закатывает глаза Марк.

Стеклянное здание будто знало, зачем мы с парнями припёрлись сюда в такую рань; родители думают, что мы на парах — значит, попадаться на глаза нельзя никому. Так что да, замечание Терского было очень даже кстати, хотя лично я себя преступником не чувствовал: когда затеваешь незаконный кипишь, чтобы восстановить справедливость — это совсем другое. Вдыхаю поглубже и вижу, как Климов вытаскивает телефон и переводит камеру в режим видео.

— Больной? — киваю в сторону гаджета. — Чего уже сразу в режим прямого эфира не переходишь — чтоб уж все знали, чем мы тут занимаемся?

— Не истери, брат, — закатывает глаза. — Это для потомков.

Потираю ладонью лицо: я окружён идиотами…

Входим в здание и как-то синхронно киваем секретарше, что сидит здесь же; она порывается доложить начальству о нашем прибытии, но я вовремя успеваю положить трубку её телефона и — прости Господи — выдаю ей обаятельную улыбку и до кучи подмигиваю; это срабатывает, и девушка, кокетливо улыбнувшись в ответ, пропускает нас. Едва скрывшись на лестничном пролёте, позволяю себе вздрогнуть, потому что меня корёжит, будто только что Варьке изменил, на что Клим угарает — но по-тихому, так как знает, что моя привязанность к девушке — минное поле для его шуток.

Можно выгрести так, что до конца жизни интересовать будут только жидкие кашки.

Поднимаемся на шестой этаж и тормозим сразу же, в начале коридора, и я готов рычать в голос, потому что об этом никто не подумал: чтобы попасть в кабинеты руководителей, нужно пройти сначала приёмную и зал совещаний, у которого — внимание — широченные окна, выходящие в коридор. На кой ляд эти окна нужны в коридоре — не понятно, но руки архитектору выдрать была охота до зуда под кожей.

— Твою ж… — стискивает зубы Клим. — Совсем забыл про эту хрень. И чё делать будем?

— Предлагаю разойтись по домам и на радостях забыть о том, что мы тут были, — салютует Терский, за что получает подзатыльник от Марка.

— Отсюда никто не уйдёт, пока мой брат не получит то, зачем пришёл. — Неосознанно скалюсь, наверняка сверкая даже зубами мудрости, но не суть: было до смешного приятно осознавать, что в моём окружении есть человек, которому на меня не насрать — Варя не в счёт. — Да и вообще — зря я сюда тащился, что ли?

— И что ты предлагаешь? — снова тихо рычит Ян. — Просто пройти мимо и помахать им ручкой?

Отхожу чуть дальше и прикидываю расстояние от окон до пола — так, чтобы нас было не видно.

— Ну, здесь в принципе можно проскочить — если хорошенько пригнуться.

— Сложиться пополам, ты хотел сказать, — прыскает со смеху Клим. — Ладно уж, я первый, а вы, девочки, ползите следом. И смотрите, не запутайтесь в своих юбках.

С тихим смешком киваю ему в сторону стены — почему-то я не чувствовал себя над пропастью, как… ну, по-хорошему, как должен был себя чувствовать. Марк подходит максимально близко, опускается на корточки и по-паучьи переползает на ту сторону от окна — ещё и движение это делает, типа паутину из рук выпускает. Идиот. Дальше настаёт черёд Терского, который продолжает что-то недовольно бубнить себе под нос, но делает так же, как Марк. А вот когда подходит моя очередь, Калугину приспичивает выйти в коридор, чтоб ответить на телефонный звонок; хорошо хоть успеваю заметить это. Даю парням отмашку, и они скрываются за дверью ближайшего кабинета — а сам едва успеваю выскочить на лестничный пролёт. Слышу его голос, пока он трындит с кем-то — делая это раздражающе долго — а после возвращается в зал совещаний. Мне хватает просто одного взгляда на его удаляющуюся спину, чтобы понять, что меня печёт сделать всё в открытую.

Может, идея брата про стул была не такой уж и бредовой?

Подхожу к окну, даже не пытаясь скрыться, но на меня никто не обращает ровным счётом никакого внимания; сдерживаю ржач и подхожу к парням, которые разве что озадаченно в затылке не чешут.

— Там непрозрачное стекло ж, блин.

Лица парней вытягиваются, когда до них доходит, и я вижу, что огрёб бы от них по полной, если б не нужно было действовать незаметно. Больше на пути никаких подводных камней не возникает, так что в кабинет Калугина мы попадаем без проблем. А вот дальше начинается самое интересное.

— Эмм… Кажись, у нас проблема, парни, — роняет Клим, едва взглянув на монитор компа.

Подхожу к столу и вижу на экране два путающих все карты слова.

«Введите пароль».

— А вариантов-то вагон и маленькая тележка, — продолжает ворчать брат. — Дата рождения сына; кличка первого питомца; номер карты любовницы — да мало ли, что этому чёрту в голову взбрело! Мои дорогие подписчики, нужна ваша помощь!

А, ну да — он же записывает видео для потомков…

— Эх, молодёжь! — неожиданно весело вклинивается… Терский.

Интересно, что его так развеселило?

— Не понял, я чего-то не знаю? — подозрительно щурится Клим.

Ян тем временем по-хозяйски усаживается в кресло Калугина, отрегулировав высоту, и щёлкает суставами, демонстративно разминая пальцы.

— В юности мой отец увлекался техникой, — начинает «исповедь», вытаскивая из кармана чёрный футляр. — Об этом мало кто знает, но помимо управления отец получил вышку и ещё кое-где. Это была целая история — его куратор не хотел даже до защиты с его темой диплома допускать. А уж когда дело дошло до практики…Короче, отец долго злился, но в итоге тему ему пришлось поменять — и это меньше, чем за два месяца до защиты.

— Это всё, конечно, дико интересно, — перебивает Марк, но я вижу, что ему хочется высказаться в другом направлении. — Но тебе не кажется, что сейчас не время для прогулок по аллее памяти?

— Нет, не кажется, — со смешком отзывается Ян. — Потому что мой отец учился на программиста и в качестве практики к диплому написал программу, которая способна взломать практически любой пароль — именно поэтому его не хотели допускать до защиты.

Чёрный футляр в руках Терского оказывается на деле флешкой — с этой самой программой, полагаю. Я бы с радостью пересчитал ему рёбра в дружеском объятии, но на это не было времени — совещание закончится через час, а мы ещё даже файл не нашли. Ян вставляет флешку, запускает программу, и та начинает подбирать пороли — наверно, пару тысяч в минуту. Не проходит и десяти минут, как мы получаем доступ к компьютеру Калугина, а Клим угарает над паролем.

— День рождения Деда Мороза? Серьёзно? Я знал, что он отбитый на голову, но чтоб настолько…

— Вообще-то, я бы сказал, что он гений, — не соглашаюсь. — Не знаю, как ты, а я бы не допёр.

Клим затихает, задумавшись, а мы с Яном погружаемся в архивную программу. Отыскать в этом бедламе нужный файл — это даже не иголка в стоге сена; здесь такое количество папок и ярлыков, что мозги сворачивались в узел. К тому же, мы понятия не имели, где его искать — нужна была точная дата, чтобы сократить время поисков.