- Сам спланировал весь его интерьер, - с неприкрытой гордостью заявил Воронов, расставляя передо мной тарелки с нарезанными апельсинами, ананасами и горстью всяких ягод.

- Это чувствуется.

- В самом деле? – он удивлённо покосился на меня.

- Ага.

- Чай хочешь?

- Хочу, - бездумно ответила я, изучая взглядом широкую спину Вадима, скрытую под белой тканью рубашки.

- Зеленый? Черный?

- Какой сделаете, я в этом не разбираюсь.

- Хорошо, - он продолжил хлопотать на кухне, а я продолжала смотреть на его спину, изучая черный ремень плечевой кобуры и то, как она изящно обтягивала крепкий торс. Пожалуй, в этот самый момент я по-настоящему и влюбилась. Вот так просто, как будто само собой разумеющееся. Что-то внутри произошло, какая-то перемена или сломался определённый винтик, который прежде удерживал меня от заинтересованности к противоположному полу. А может это был шок, после пережитого? Нет, не думаю.

- Почему вы делаете всё это? – тихо спросила я, когда Воронов поставил передо мной дымящуюся кружку с ароматным чаем.

- Потому что, хочу, - просто ответил Вадим, тщательно нарезая ломтики красной рыбы. Я наблюдала за этим процессом и понимала, что даже ковыряния в рыбе, которая стоит приличные бабки, мне кажется красивым. Длинные пальцы умело управляются с гибким ножом, отделяют филе от шкурки и нарезают, почти, что одинаковые кусочки. – Бери, - Воронов протянул мне тарелку с рыбой, - сейчас хлеб подам.

- Знаете, когда я впервые вас увидела, то подумала, что вы такой же урод, как и все те, кто живет в богатстве, - не знаю, почему вдруг решила разоткровенничаться.

- Это правда, - с кривой усмешкой ответил он. – Просто сейчас не вижу смысла вести себя так, - он подал кусочек белого хлеба.

- Почему? Ну, в смысле, не боитесь впускать в свой дом, девку с улицы? Мало ли что у меня на уме, - я прямо рукой взяла рыбу и отправила в рот, морской солоноватый вкус мне понравился.

- Я уже понял, если ты хочешь что-то выкинуть, то делаешь это, не раздумывая, а раз ведешь себя смирно, то опасаться нечего, - Вадим сел напротив меня и закинул в рот несколько ягод малины.   

Он был прав, и мне вдруг стало так стыдно. Я не была уверена в том, что мне нравится быть такой понятной и легко читаемой для этого человека.

- Ну, какая есть, - жму плечами. – В детдоме меня не особо любили за такую импульсивность.

- Ты мне расскажешь о происхождении твоей татуировки? – Воронов глянул на мою правую руку.

- Зачем? Такая история вас уж точно не развеселит, - я продолжила с аппетитом поедать рыбу. Вкусная, зараза!

- Развлечение не всегда должно быть веселым, - серьезным тоном возразил Вадим.

- У моей мамки был кулон в виде розы, - начала я издалека, отставив от себя, пустую тарелку и доев хлеб. – Я хорошо помню только ее глаза и этот кулон. Когда я очутилась в детдоме и узнала о том, что мамка покончила с собой, мне стало нехорошо. Я ведь ее ни в чем не винила, помнила, что бабка ни нас, ни меня приютить не могла, а нам идти некуда было. Поэтому обид на мать у меня никогда не было. Хотелось умереть, когда ее не стало. Мне тогда лет десять было, а может и меньше. В тринадцать я вскрыла себе вены. Вытащили, а в психушку не бросили только потому, что слишком много волокиты. Короче, сама справлялась со всем дерьмом в своей душе, начала курить. Позже, когда я научилась сбегать из детдома, сделала на хате у одного знакомого тату, чтобы скрыть шрам, и оставить память о матери. Поэтому, я выбрала розу с шипами, роза – как кулон, а шипы, ну типа, моя защита. По-моему, получилось очень даже хорошо, - я посмотрела на свое тату, в горле собрался ком, но я запретила себе плакать.

Вадим молчал, угрюмый взгляд делал его значительно старше, чем он был на самом деле.

- Обычно, я так не откровенничаю, - пытаюсь улыбаться, но хреново получается. – Не знаю, как это у вас получается, но язык трудно за зубами держать, - отпиваю из своей кружки и чувствую, что сердце стучит о ребра так сильно и так больно.

Воронов взял мою правую руку и провел большим пальцем по запястью, сразу же нащупав тонкую полоску шрама. Прикосновение к нему отдалось теперь болью где-то в горле, а не в груди. Сложилось такое ощущение, что Вадим прикоснулся к моей душе, к сгустку сплошной боли, о которой я старалась не думать и прятать от посторонних глаз, чтобы не выглядеть размазней.

- Мне жаль, - единственное, что произнес Вадим и неожиданно для меня, прижался губами к моему запястью. В будущем, эта точка моего тела станет его излюбленной, а сейчас меня это поразило настолько сильно и глубоко, что я разучилась на секунду дышать.

Надо бы что-то ответить, но язык прилип к нёбу, и все мысли превратились в одну сплошную кашу. Никого так близко я к себе еще не подпускала, и это вскрывало, вспарывало ту действительность, с которой я жила вот уже на протяжении девятнадцати лет.

Взгляд мечется туда-сюда, будто я пытаюсь найти выход и удивительно, но он нашелся в образе колоды карт, лежащей на металлической полке с пряностями.

- В карты играете? – спросила я немного охрипшим голосом.

Воронов отпустил мою руку и обернулся. Разрыв контакта между нами неожиданным образом заставил меня почувствовать себя крайне дерьмово, словно бы я только что лишилась самой важной составляющей всей своей жизни. Воздух застрял в легких и никак не хотел выходить наружу. Что со мной творилось?

- Да, временами, когда мои ребята засиживаются допоздна, - Вадим встал со своего места, чтобы взять колоду.

- Мы тоже в детдоме играли на печенья там всякие. Хотите, покажу вам парочку фокусов? – я говорила слишком быстро и громче, чем, наверное, нужно было. Меня всю потряхивало, а в животе вдруг стало так щекотно. Не знаю, нормально ли это, но такая реакция тела определенно связана с прикосновениями Воронова.

- Давай, - он протянул мне карты, но садиться не спешил, тоже почувствовал это между нами?

Я принялась тасовать колоду, пальцы помнили свое дело и до того ловко управлялись с картами, что человеческий глаз не мог физически успеть за всеми манипуляциями.

- У тебя хорошо получается, - заявил Вадим, внимательно наблюдая за мной.

- Знаю, но одна моя учительница всегда говорила, что моими руками управляет дьявол, - я заулыбалась, чтобы Воронов не подумал, будто вздумала жаловаться ему. – Загадайте карту, - предлагаю, - но мне не говорите.

- Загадал.

Продолжаю тасовку и стараюсь думать о чем-то отвлеченном, но все мысли концентрируются только вокруг одного человека. Может, еще пару дней назад меня это и злило бы, но сейчас почему-то нет. Я скорее злилась из-за того, что понимала, такие люди как Вадим не могут принадлежать такой оборванке как я. Хотя мне уже давно пора свыкнуться, что одним всё, а другим ничего, причем ничего во всех отношениях этого блядского слова.

Перед глазами, будто специально возникла картинка, построенная моим воображением, в ней Воронов занимается сексом с Миланой, трогает ее и целует так же, как только что целовал мой шрам. Ноющая боль иглой вонзается мне в грудную клетку и кажется, что пробивает насквозь. Я даже поморщилась, но быстро взяла себя в руки, понимая, что всё это время Вадим внимательно наблюдает за мной.

- Вот ваша карта, - я протягиваю ему даму червей и вижу в глазах-льдинках проблеск удивления.

- И правда моя, - он смотрит на карту, затем улыбается мне, а я ощущаю, будто эта простая искренняя улыбка простреливает мне висок и отчаянно хочется коснуться хотя бы кончиками пальцев этих губ. Такое желание пугает меня так же сильно, как если бы меня заперли в темной конуре.

- Вот такой простой фокус, - подытоживаю я и кладу колоду на стол. – У вас есть покурить?

- Есть, - Воронов протягивает мне пачку «Мальборо» и зажигалку. – Можешь, прям здесь.

- Спасибо, - я взяла одну сигарету и, не медля закурила. – Да и вообще, спасибо за чай и угощение.

- Не за что, - Вадим продолжает рассматривать меня, я не могу сказать, что это было неприятно, я скорей, чувствовала себя немножко неловко. Никто и никогда так откровенно на меня не смотрел.

Он же сам сказал, что я не в его вкусе, но на тех, кто не во вкусе, не смотрят голодным взглядом. Тут и книг умных читать не надо, чтобы понять это.

- Уже поздно, - тихо произношу я, когда сил слушать тишину, уже просто нет. – Ребята будут переживать, - докуриваю сигарету, Воронов молча подает мне красивую стеклянную пепельницу. – Короче, пора мне, - я хотела убежать из этой кухни, понимая, что не могу выдержать этой странной перемены между нами. Я в один момент стала оголенным нервом, ощущая покалывания на запястье в той точке, где меня целовал Вадим. Новизна ощущений пугала, и я хотела уйти не от Воронова, а от этого пугающего чувства.

Осторожно спрыгиваю с барного табурета. Нет, и всё же эта штуковина дико неудобная, что бы о ней не говорили. Иду к выходу и боюсь грохнуться на пол, настолько сильно ноги не хотели меня слушаться. Уже на пороге между кухней и общей комнаты слышу тихое:

- Постой.

Кожу пронзают миллионы мелких иголочек, это и больно, и приятно, и вместе с тем не хватает воздуха. Я была пьяной, не пившей.

Сильная горячая рука берет меня за запястье и призывает повернуться, я поддаюсь этому импульсу и встречаюсь взглядом с Вадимом. Его глаза сейчас мне кажутся какими-то странными, необычными, будто лед в них плавится, тает, затапливает собой морские глубины. Мои колени дрожат, хоть я и понимаю, что никаких причин для этого нет.

Воронов шумно и часто дышит, я вижу как его рельефная грудь вздымается, вдох-выдох… вдох-выдох, надо же, как интересно наблюдать за привычным функционированием чужого тела. Вадим снова подносит мое запястье к своим губам и вновь его целует, но теперь гораздо дольше, позволяя мне прочувствовать его горячие мягкие губы на своей коже как можно отчётливей. Не знаю, не понимаю, что произошло, что побудило Воронова пойти в разрез с его же недавно сказанными словами, но в какой-то миг, когда я потеряла бдительность, его губы накрыли мои, а сильное мужское тело прижало к холодной стене кухни. И в отличие от навязанных касаний того пьяного мужика, эти мне были до одури приятны и даже больше.

Я чувствовала тонкий отголосок малины на влажных губах Вадима, которые целовали меня настолько безумно, что пол под ногами начинал качаться. Мои пальцы, будто подчиняясь неизвестному моему сознанию приказу, сами собой зарылись в мягкие волосы Воронова. Я уничтожала его идеальную прическу, стирала образ главы мафии, превращала в обычного мужчину, который так неосторожно мне понравился.

Влажный язык, умелые малиновые губы целовали, ласкали меня, и мне вдруг снова захотелось расплакаться. Эта нежность, простая человеческая нежность, которой мне так дико не хватало, поражало в самое сердце, разносясь то ли ядом, то ли лекарством. Я чувствовала Вадима так же четко, как и саму себя. Его сильные руки сжимали мою поясницу, но не делали больно, немного отросшая щетина покалывала кожу щек, но это было приятно. Я не умела целоваться, но это не остановило меня показать Воронову свой отклик, кажется, я нечаянно пару раз прикусила его нижнюю губу, но он не отстранился, просто улыбнулся, выцеловывая мои уже опухшие губы, чувствительную кожу на шее.

Кровь кипела в жилах, разнося болезненно-приятный жар по всему телу. Я пьянела или Вадим пьянел, а может, мы оба? Не знаю. Мне просто было хорошо, и я чувствовала себя бесконечно счастливой. Именно эти ощущения всегда определяли правильность совершенного поступка. Тяжелые толчки сердца, кажется, заполнили всю мою грудную клетку, и я не могла дышать, воздух не хотел входить в лёгкие и тут же покидать их.

Вцепившись в плечи Воронова, я прижалась к нему, интуитивно ища в нем защиту, любовь и обычное человеческое отношение. Мы ведь не звери, ни я, ни Петя, ни Леся, ни любой другой человек, лишенный семьи. Нам не чуждо всё то хорошее, чем окружены другие люди. Просто… Просто мы черствеем, зарываемся в скорлупу, пряча в ней всю невыплаканную боль и невысказанное одиночество.

Слезы сами собой скользнули по моим щекам, но они были такими сладкими и такими долгожданными. Они освобождали меня, очищали. Я редко себе позволяю плакать, и этот запрет оставляет на душе свой особый неизгладимый след. Вадим, обхватив мое лицо своими руками, вобрал влажные дорожки губами, целуя щеки, прикрытые веки. Я уже не отвечала и не держалась за него, просто позволяла себе наслаждаться его запахом, губами, прикосновениями.

В ушах стало шумно, а в голове - туманно. Так бывает только, когда ты выплакалась или сильно напилась. Меня шатало и если бы не Воронов, я бы стопроцентно грохнулась на пол и вряд ли уже встала. Лежала бы, свернувшись клубком и улыбалась, будто обезумевшая.