«Однако я себя чувствую такой слабой, мамочка. Иногда не знаю даже, смогу ли ноги переставлять, и горло все время воспалено».

«Что ж, это того стоит, разве нет? — быть изящной и элегантной. Я тебе всегда повторяла, что красота требует жертв».

«Даже иногда когда я через комнату перехожу, у меня кружится голова. Может, мне нужно немного передохнуть, попытаться лечить рвоту?»

«Вот уж нет, дорогая! Ведь ты не хочешь снова быть толстухой? Именно сейчас, когда ты наконец приобрела стройную фигуру! Пожалуйста, не останавливайся».

«Мамочка, но я хочу это прекратить. Это же мне во вред, ты что, не видишь? От этого я болею!»

«Лучше быть больной, чем толстой! Намного лучше! Дорогая, не останавливайся, не останавливайся, не останавливайся, не оста…» — Ярко-красное пятно рта безостановочно продолжало выговаривать слова, как изображение в компьютерной графике, до тех пор, пока лицо не исчезало — оставались одни губы; за словами исчезал смысл, а за внешностью матери не было материнского сердца.

Нелл проснулась, когда серебристо забрезжил утренний свет, с облегчением думая, что это было во сне. Эта тема в особенных снах появилась после прогулки с Алесдером и вызвана была чувством внутренней самопереоценки, которое появилось у Нелл, когда она обнаружила, что Алесдер знает об ее рвотах. Об этом он потом не сделал никакого замечания, но достаточно было того, что он знал, и также нескольких сказанных им слов. Впервые Нелл призналась самой себе, что у нее проблема, и каким-то странным образом он эту проблему с ней разделил, отнесясь к проблеме так же, как к собственной боли.

Глядя на светлые квадраты окон в спальной комнате, Нелл, лежа в постели, чувствовала, как сердце постепенно перестает колотиться — по мере того как образ матери уходит в подсознание. В этих снах Дональда появлялась как злая ведьма, следящая за весом, но, пробудившись, Нелл отметила про себя, что нежней думает о матери: «Мне нужно поехать в Лондон и проведать ее сейчас, пока дела здесь в застое. Мы съездим и побудем с ней, когда будет свадьба Дэйвида».

Застой в «Талиске» стал пугающим. В сентябре число приезжающих еще как-то держалось, но в октябре резко уменьшилось. Тэлли винил во всем то, что в Шотландии большинство других отелей, расположенных в провинции, примерно в это время закрывается — из-за неспособности выжить финансово, не закрываясь на зимние месяцы. Но они с Нелл решили по крайней мере проработать до Нового года, надеясь, что специальные мероприятия в гостинице, вроде уик-энда по продаже кашемира и записи программы Горячего Гриля, их поддержат на плаву. У них было многолюдно летом, и они могли выдержать несколько недель «мертвого» сезона.

Естественно, сократилось и количество сотрудников. Наэм, Суповая травка, уехала, выбрав предметы для изучения в университете в Эдинбурге, а Лотарио, Тони, начал работать на новом месте в качестве стюарда в гольф-клубе в Глазго. Они собирались навещать друг друга, но Нелл догадывалась, что эти взаимоотношения в будущем ничего хорошего не обещают. Однажды Наэм призналась сестре, что считает Тони довольно пустым из-за его настойчивого пыла и странной красоты. Без сомнения, в университете Наэм сможет познакомиться с более интеллектуальными молодыми людьми. Получивший уроки Калюма, Крэг, в свою очередь, отправился в Перт прослушать первый шестимесячный курс кулинарии, после которого он должен был вернуться и пробыть самый горячий сезон в следующем году на кухне отеля.

— Поезжай и поучи основы, и пусть кто-то другой на тебя кричит, — сказал ему Калюм, прощаясь, — а весной возвращайся сюда, если не сможешь остаться там!

Он с Джинни свил уютное гнездышко в маленьком коттедже, частенько энергично пуская в ход лопатку, и они говорили о том, что надо пожениться.

А Тэлли говорил Флоре о том, что ей нужно развестись, а она в ответ только смеялась:

— Развестись с Маком? Нет, нет, Тэлли, я не хочу так делать. Развод — это безнравственно, и я люблю его. Мы едина плоть.

— Ты сказала, что меня любишь, — напомнил ей Тэлли, не подозревая, что превращается в некоего надутого, ворчливо-жалующегося любовника, который всегда жалок.

— Это я и делаю, — заверила его Флора, становясь на постель на колени и наклоняясь к нему, чтобы его поцеловать. — Во второй половине дня.

— Ты не должна путать плотские игрища с любовью, — с укоризной заявил Тэлли. — Я тебя все время люблю — утром, в полдень и ночью.

Флора соскользнула с колен, улеглась на нем, эротически потершись бедрами об его бедра так, как, она знала, ужасно возбуждает его.

— Ну что ж, ты должен управляться любить с трех до шести, — пробормотала она.

— А по воскресеньям никогда! — ворчливо возразил Тэлли и, прижав ее к себе, перекатился с ней вместе. Такой вид любовной игры сделался одним из немногих способов, когда, по его ощущению, он мог взять над ней верх.

— У меня в воскресенье — день отдыха, — произнесла Флора, сгибая поднятые колени и ускоряя его сердцебиение. И тема развода была позабыта ради любовной связи вне рамок супружества.

Прогулка на холмистую равнину была первой и одной из многих, которые предприняли Нелл с Алесдером. Она держала свое обещание никогда не прибегать к рвоте, съев что-то, что он брал в эти походы, и — как результат — она стала находить возможным есть намного чаще, обходясь без рвоты. Нелл по-прежнему не могла выносить ощущение полного желудка и постоянно стремилась его опорожнить, когда чрезмерно разыгрывался аппетит, но постепенно приступы рвоты стали у нее прекращаться.

Нелл все больше стали нравиться их совместные походы. Двигаясь за Алесдером над ручьем или по крутому склону, Нелл иногда размышляла, что ей особенно в нем нравится. Ведь он не был таким сердцеедом, кинозвездой, как Клод! Он был добрый, но едва ли этого было достаточно. Алесдер не отличался красотой: у него были слишком неправильные черты лица, нос с большой горбинкой, рот слишком прямой, брови чрезмерно кустистые, а волосы чересчур кучерявые. Кроме того — они начали седеть. Старше ее на двенадцать лет, он был значительно старей любого из ее прежних любовников. Он ведь «сахарный папочка»! И все-таки он определенно этим дедком не был. «Сахарные папочки, предполагается, заваливают вас подарками, — думала она. — Подарки в обмен на благосклонность». Но Алесдер не искал благосклонности и ничего не дарил. Он не был ни опекуном, ни родственником.

До сих пор он не сделал ни единого романтического шага, довольствуясь, по-видимому, случайным пожатием руки, когда он подтягивал Нелл на каменистых тропах или поддерживал, чтобы она не упала, и братским поцелуем при встречах, которые запечатлевали они в начале и в конце их пикников. Алесдер читал стихи, но они никогда не были сентиментальными; все его беседы крутились вокруг страны и ее красот, ее суровости и ее щедрости. Он знал о птицах, которые пролетали над их головами, о змеях, которые проскальзывали под ногами; знал о ветрах, приливах-отливах, горах и равнинах, реках и заливах; и ему было известно, когда они безопасны, а когда внушают опасения, приветливы или враждебны. Алесдер был хорошим другом, но никоим образом не показывал, что желает стать больше, чем другом.

«Это из-за него? Из-за того, что он не может забыть жену? — недоумевала Нелл. — Или из-за нее? Неспособной заставить его это сделать?»

Ее ошибка была в том, что она кокетничала с Дэйвидом и пыталась подцепить Клода. Этот случай с Клодом заставил ее прочувствовать всю грязь и неразборчивость в связях. А эти ощущения понизили ее чувство самоуважения ровно настолько, насколько выросло в ней осознание собственной глупости, что именно она, эта глупость, ввергла ее в оковы привычки рвать, сделавшейся для нее наркотиком. Себя Нелл считала недостойной быть кем-то, кроме приятельницы кому-нибудь вроде Алесдера, и, возможно, из-за этого она жаждала быть еще кем-то, очень даже кем-то. Алесдер был скалой, за которую она жаждала спрятаться, горой, которую страстно желала покорить, но он был и пещерой, в которой, как она чувствовала, и таятся помехи этим амбициям. Нелл спрятала свои путаные страстные желания под ширмой подруги по прогулкам. Алесдер был слишком застенчивым, чтобы обнаружить какой-либо намек на размышления или дурные предчувствия Нелл такого рода. По его мнению, она была бесстрастным партнером по вылазкам — дружелюбная, милая и интересующаяся окружающим, но не им. После вопросов о его жене в самом начале, она не выказала больше никакого любопытства к его прошлому, работе или к его жизненным взглядам. Нелл не спрашивала Алесдера, где же он живет, а из-за того, что дом в Оубене казался ему холодным и неуютным, когда не стало Мюриел, он туда никогда не приглашал Нелл. Хотя он знал, что ее никогда не рвет после их пикников, у него не было какого-либо другого доказательства, что ее одержимость стала меньше. Путешествуя по холмам в джинсах и сапогах, она казалась почти прежней беззаботной Нелл, но однажды, попав на Талиску, он увидел, что тут она снова укрылась за ширмой макияжа, маникюра и модной одежды. Волосы у нее отросли, но так же были высветлены, а возросшие обязанности по отелю сделали ее жестче и деловитее. Только какие-то краткие напоминания о прежней жизнерадостной романтичной Нелл у него появлялись, когда, отдуваясь от напряжения, они взбирались на вершину холма или горы, и она стояла, охваченная восторгом, и оглядывала кругом дикую природу у их ног. А потом поворачивалась к нему с усталой улыбкой, чтобы разделить с ним наслаждение удачного восхождения:

— О Боже, Алесдер, какое чудо! — неизменно говорила она с пылающим лицом и сияющими глазами, а у него было одинаковое сожаление, что он не в силах запечатать в бутылку эту радость, которая охватывала ее на высоких пиках, и подлить ее, эту радость, как сироп, в другие части их бытия. Но чувства Алесдера были слишком серьезны, чтобы их обнаружить. Пятнадцать лет счастливого супружества и два года печальной скорби заставили его забыть о старом, как мир, искусстве флирта и ухаживания.


— Вы заметили? Хотя тут все меньше гостей, те, что приехали, намного активней сексуально? — однажды спросил Тэлли за ленчем, когда немногочисленная прислуга собралась за столом.

Мик с Робом навострили ушки. Беседы на такую тему могли подбросить топлива для сплетен и фантазии, чтобы согреться при исполнении обязанностей под открытым небом. Мик все еще купался в славе, заполучив соблазнительных манекенщиц из рекламного проспекта в «Оссиан» для веселого времяпрепровождения с парнями.

— Дни короткие, вот что, — заметил Калюм, который явно делался не таким ярым кальвинистом в своих взглядах с тех пор, как обжил с Джинни домик. — Короткие дни, длинные ночи и большие постели! Я иногда думаю, что нам нужно подавать им обед уже в сумерках и дать им возможность с ним покончить.

— Ну нет, — сказала Нелл, проникнувшись духом происходящего. — Обед — это же пауза в развлечении. Время для того, чтобы освежиться, сделать антракт, а потом вернуться на второй акт.

— Этот лорд «Как-там-его-имя» на это смотрел по-другому, — встряла в разговор Либби. — Он и на развлечения, и на обед находил время. Не знаю даже, как он умудрялся что-нибудь съесть, когда правой рукой он поддерживал свою так называемую секретаршу, а левой каждый раз прикасался ко мне, когда я проходила близко. Это был настоящий осьминог.

— Тебе надо было опробовать на нем одно из своих знаменитых «коронных блюд», — подумав, предложил Тэлли. — Я думаю, что оно сразу бы охладило слишком пылких и горячих.

Либби залилась румянцем. Желающих сделать массаж всегда было много, но иногда гости-мужчины просили Либби о большем. Когда они просили настойчиво, у нее было тайное эффективное «коронное блюдо» в массаже, которое она пускала в ход с большим успехом, заглушая их желания и предупреждая этим всякие поводы для обид, которые они, наверное бы, чувствовали. «Коронное блюдо» Либби спасло ее во многих неловких ситуациях, но его суть она так и не раскрыла. Даже Тэлли не смог убедить ее показать ему хоть одно.

— Считается, что оно скорей отпугивает, чем подстегивает, — сообщила она ему в те дни, когда делилась с ним всеми видами воодушевления и подстегивания, какие он только хотел.

— Не дразни ее, Тэлли, — укорила его Нелл. — Массажи Либби многим реанимировали охладевшее половое влечение.

— Раз уж о нем зашла речь, то почему это Гедалла не зарезервировал здесь комнату на медовый месяц? — поразмыслив, спросил брат. — Ты его не отшила, Нелл?

Нелл залилась румянцем:

— Нет, не отшила, — защищаясь, сказала она.

Они, возможно, куда-нибудь за границу уедут. Во всяком случае, они знают, что здесь их ждут только серенады на волынке в полночь да проделки с постелями.

Тэлли заулыбался и кивнул:

— Конечно, зато у них был бы такой медовый месяц, который они никогда бы не забыли!