— Ты по-прежнему носишь крест, — заметил он.

Ее пальцы автоматически прикоснулись к кресту.

— Даже не знаю зачем.

Томас мгновенно почувствовал укол обиды. В конце концов, ведь это он его подарил.

— Бог в этой стране повсюду, — сказала она. — И тем не менее я ненавижу Его.

Это было поразительное признание. Томас тут же забыл о своей боли. Гнев, с каким она говорила, потряс его. Он ждал, что она скажет дальше.

— Невозможно просто смотреть на дождь, на это изобилие воды, и не думать о Боге, — объяснила она. — Он повсюду, куда ни повернись. И Он чудовищно жесток.

Даже Томаса, который не был глубоковерующим человеком, встревожило подобное богохульство.

— Сколько бедности, — проговорила она. — Сколько смертей, сколько болезней и горя! Можно винить колониализм, что все и делают. Или племенное устройство — причина не хуже любой другой. В конце концов, именно Бог позволяет это.

Ее убежденность произвела на Томаса сильное впечатление.

— Так страстно ненавидеть — значит что-то безмерно ценить.

От этого внезапного порыва страсти щеки ее порозовели, брови нахмурились. Она не была красавицей, хотя и он, и другие именно так и считали. Но она и не была просто «хорошенькая».

— Тебе часто приходится сталкиваться с бедностью? — спросил он.

Она повернулась к нему.

— Томас, у них нет обуви.

— Кенийская элита тоже допускает это, — возразил он.

— Ты имеешь в виду вабензи? — Она употребила общепринятое прозвище богатых кенийцев, владеющих «мерседесами», не скрывая к ним неприязни. — Ты имеешь в виду тех африканцев, которые в один миг становятся богачами?

Линда прикоснулась к волосам. Они высыхали, даже при этой влажности. Она встала и пошла в комнату, очевидно, спальню. Вернулась со щеткой. Села в кресло и принялась распутывать свои волосы.

— Это не наше дело, — произнес он.

— Оно становится нашим — на то время, пока мы здесь.

— Я не хотел ехать в Африку. Это была идея жены. Веришь или нет, но я понял ценность повседневности, обыденности. — Он остановился, несколько смущенный. — Я пишу, — признался он.

Линда улыбнулась. Не удивилась.

— И что ты пишешь?

Он отвернулся.

— Стихи. — Томас старался, чтобы фраза прозвучала небрежно. Будто от этого не зависела вся его жизнь. — Понимаешь, я чувствую, что это все не для меня.

— Наверное, это странная, противоречивая жизнь, — отозвалась она.

— Мы живем в Карен, в относительной роскоши, в то время как все вокруг… Ну, ты не хуже меня знаешь, что вокруг. Это не то, что я себе представлял, все эти парадоксы.

В вырезе блузки была видна ее ключица. Томас вспомнил свитер, который был на ней в тот день, когда он видел ее последний раз. Голубой свитер с открытым воротом. Тогда в машине шерстяная юбка лежала мягкими складками вокруг ее ног.

— Чем ты занималась после Мидлбери? — спросил он.

— Я поступила в аспирантуру в Бостоне. В промежутке преподавала в средней школе в Ньюберипорте[38].

— Ты была в Бостоне и Ньюберипорте? Все это время? — Томас, изумленный, подсчитал расстояние между Ныоберипортом и Кембриджем. Самое большее, час езды. Два часа от Халла.

Он попытался говорить непринужденно.

— Ты жила одна? С соседкой?

— Одно время у меня был парень.

Он подавил в себе желание спросить о нем.

— Несколько раз я пытался заговорить с твоей теткой, когда встречал ее. После выпуска я еще около полу год а пробыл в Халле. Она не хотела разговаривать со мной. Делала вид, что не видит меня.

— Она это умеет.

— Чтобы меня не призвали в армию, я пошел в аспирантуру. Набрал нужное количество баллов — и все бросил. Если сложить все вместе, то, вероятно, получится два года, о которых мне и рассказать нечего. Меня довольно долго носило где попало. На некоторое время уезжал в Канаду. Потом в Сан-Франциско. Довольно сильно увлекался наркотиками.

— Какими?

— Травка. ЛСД. Я и сейчас иногда покуриваю травку.

Она положила щетку для волос на стол.

— Я всегда была благодарна тебе, — вымолвила она. — Я рада, что ты приехал, потому что всегда хотела сказать это тебе. Не знаю, что бы со мной случилось…

Он позволил ей прерваться на полуслове. Томас не возражал против благодарности. Он всегда остро ощущал, как легко можно потеряться в собственных мыслях.

— Есть не хочешь? — спросила она. — Чего-нибудь перекусить?

— Если только чего-нибудь. Именно перекусить.

Она пошла в кухню. Он говорил ей в спину, пока она ходила от стола к холодильнику и обратно.

— У тебя есть электричество? — поинтересовался он.

— Иногда.

В коттедже было так темно, что можно было бы и включить свет.

— Ты пробовала мясо жирафа? — спросил он.

— Нет, но пробовала антилопу. И крокодила.

— Крокодил — это неплохо. Похоже на курятину.

Она выложила на тарелку хлеб и сыр. И еще что-то, похожее на желе. Ему вдруг страшно захотелось сахара.

— Иногда я чувствую себя не тем человеком, не в том месте. — Он очень нервничал, судорожно пытался найти способ объясниться. — Или наоборот.

— Ты всегда был такой.

Канга — будто вторая кожа, завязанная у нее на бедре. Ткань легко двигалась на икрах, когда она ходила.

— Когда живешь здесь, кажется, будто смотришь бесконечный документальный фильм, — заметил он.

Она засмеялась.

— Расскажи мне о Питере.

Линда с минуту подумала.

— Нет.

Томаса обескуражил ее отказ, хотя он высоко оценил верность. Верность, которой ему не всегда хватало.

— Говорить с тобой просто восхитительно, — заметил он. — Это как кровопускание — такое желание изливать свою душу другому.

— Ты не веришь в душу.

Она принесла еду на тарелке, жестом пригласила сесть. Он положил на кусок хлеба изрядное количество сыра и желе.

— У нас нет для этого подходящего слова, не так ли?

— Может быть, дух? — предложила она.

Он покачал головой.

— Слишком мистически.

— Призрак?

— Слишком сверхъестественно.

— Личность?

— Боже, нет.

— Полагаю, слово «жизнь» имеет чересчур широкий смысл.

— Мне нужен еще один хренов словарь синонимов, — сказал Томас. — Мой украли, пока я пил пиво в «Колючем дереве».

Она рассмеялась.

— Как забавно, что украли именно эту вещь!

Линда приготовила чай. От воспоминания о пиве ему захотелось пива.

— Я чувствую непреодолимое желание излить себя к твоим ногам, — произнес он.

Ее руки замерли, когда она наливала чай.

— Прости. Не надо обращать внимание на сексуальный подтекст этой фразы.

Она пожала плечами.

— Ты чудесно выглядишь, — добавил он. — Мне следовало сказать это раньше.

— Спасибо.

— Мужчины пристают к тебе на улице?

Она поставила чайник.

— Кенийские мужчины обычно очень уважительно относятся к женщинам в этом смысле, — проговорила она и остановилась. Ливень внезапно прекратился, будто кто-то закрыл кран. Теперь их голоса звучали слишком громко. — Разве жена не говорила тебе этого?

— Возможно, моя жена хочет, чтобы я думал, что пристают, — сказал он не задумываясь, хотя в этом случае задуматься следовало бы. Линда повернулась лицом к окну. Вот самая неверная вещь, из того что он сказал о Регине. Дважды неверная, подразумевающая, что его жена не только способна солгать ради своей выгоды, но и хочет заставить его ревновать.

— Сожалею, — промолвил он. Перед кем или из-за чего — этого он не знал.

— У вас есть дети? — поинтересовалась она.

— Нет. — Он сделал паузу. — Один раз Регина забеременела, но на пятом месяце у нее случился выкидыш.

— Прости.

— Это было ужасно: выкидыш. Все закончилось в родильной палате. Это случилось за неделю до нашей свадьбы.

Он не добавил, что уклониться от брака было невозможно, хотя эта презренная мысль тогда у него появилась. С тех пор — подобающее наказание — Регина не могла забеременеть, что иногда вызывало у нее грусть и неизбывный поток материнских чувств. Больно смотреть, как она ведет себя с кенийскими детьми — с любым ребенком. Прошло три года, и уже пора было делать анализы, но Регина не верила в кенийскую медицину. Она хотела подождать до возвращения домой. И это его устраивало.

— У тебя нет детей? — спросил он.

— О, нет.

Другого он и не ожидал, но все равно почувствовал облегчение.

— У меня такое ощущение, будто мне вспороли грудь мачете, — сказал он.

— Еще один шрам, — легко отозвалась она.

Они долго молчали.

— Рич приезжает, — через некоторое время сообщил он.

— Рич? — переспросила она, оживляясь. — Сколько ему сейчас лет?

— Шестнадцать.

— Подумать только! — Она медленно покачала головой. — Какой он?

— Хороший парень. Любит лодки. Летом работает в яхт-клубе, перевозит пассажиров на катере.

— Ему было семь, когда я его знала. Такой милый мальчик.

— Ну, если будешь в Найроби, может, согласишься сходить на ужин и встретишься с ним.

Это приглашение на ужин было неожиданным и резким, как мальчишеский голос, прорвавшийся посреди фразы.

— Я уверен, он тебя помнит, — добавил Томас. — Он до сих пор говорит, как хорошо ты каталась на коньках.

— Кажется, это было так давно, — задумчиво произнесла она.

— Кажется, это было только вчера.

Он внимательно смотрел на ее руку на столе. Волосинки на ней были почти белыми. Похоже, Линда заметила его пристальный взгляд, потому что убрала руку. Возможно, она до сих пор смущалась своих рук.

— Расскажи о своей работе, — попросила она.

Он с минуту подумал.

— Нет.

Линда подняла глаза и улыбнулась.

— Квиты.

Томас знал, что у него хорошие произведения. Это был факт, о котором он никогда не забывал. И он знал: надо набраться терпения и однажды еще кто-нибудь поймет это. Иногда он сам изумлялся своей уверенности, не понимая, откуда она взялась. И хотя Томас редко говорил об этом, он всегда в это верил.

Она встала.

— Не хочешь прогуляться? Я могу показать тебе школу.

Томас готов был сидеть в ее коттедже вечность…

Он ощущал слабость в ногах, когда Линда повела его через заднюю дверь. Он думал, что она наденет сандалии, но она осталась босой, и он обратил внимание на то, какими жесткими были ее стопы. Тропинка через кустарник была узкой, и они шли друг за другом. Разговаривать было практически невозможно. Низкая трава, мокрая от недавнего дождя, намочила его брюки, и Томас на секунду остановился, чтобы подкатить их. Они шли через бледно-желтое поле хризантем, мимо небольшого скопления хижин — настоящих хижин, с травяными крышами, а не модернизированного варианта вроде шамбы Ндегвы с жестяной крышей и красной виниловой мебелью. Он смотрел на спину Линды, высыхающие волосы. После грозы было прохладно, хотя солнце светило ярко, и когда они шли по затененным участкам, то переходили от прохлады к теплу и снова к прохладе. Время от времени Линда взмахом руки приветствовала женщину или ребенка. Возможно, его внимание привлек бы пейзаж, но он не мог оторвать глаз от Линды. Она шла энергичным шагом, и ткань канги слегка покачивалась при ходьбе. Ее волосы светлели с каждой минутой. Когда они огибали опушку густого леса, Томас занервничал, опасаясь, что можно наткнуться на буйвола или слона. Но Линда шла спокойно, и он решил просто идти за ней. Лес перешел в деревню — с покрытым пылью магазином, баром, школой. Все было сделано из цемента. Отсутствие всяких украшений и изолированность делали это место похожим на Дикий Запад.

Томас намеревался поравняться с Линдой, как только они сойдут с тропинки, но на дороге ее тут же окружили дети, они звали ее по имени, стремились к ней прикоснуться. «Jambo». — «Мисс Линда». — «Habari yako?» — «Mzuri sana». Они быстро говорили с Линдой на смеси суахили и английского, застенчиво интересовались, кто этот человек рядом с ней, показывая на Томаса одной рукой и прикрывая рот другой. Линда представила Томаса как друга, он всем пожал руки, и их радость передалась и ему. Но потом один мальчик спросил, где Питер, и Томас почувствовал, что радость улетучивается. Они пошли дальше, и дети скакали рядом, как кузнечики. Томасу не терпелось взять Линду за руку. Она рассказала ему, что когда-то эта деревня была процветающей общиной, но большинство мужчин ушли в город в поисках работы. Одни на выходные приходили к своим женам и детям, другие не возвращались вовсе. Женщины у дверей с детьми на руках приветствовали Линду. Жизнерадостность и энтузиазм детей здесь проявлялись не так заметно, взмахи были дружелюбными, но грустными: эти женщины слишком много знали или их мужчины оставили их.