Он выпрямился от внезапного гнева.

— Как ты могла? — воскликнул он, швырнув сигарету на цементный пол.

Она вздрогнула, пораженная этим нелогичным продолжением, неожиданной переменой настроения.

— Как я могла что?

— Спать с Питером.

— Спать с Питером?

Томас никак не мог забыть свой вопрос. Он считал его логичным: как она могла после воскресенья в Нджие быть с другим мужчиной?

Он пригладил волосы рукой. Ему нужно принять ванну. Боже, как от него, наверное, дурно пахнет! Этот запах, более тошнотворный, чем вонь открытых сточных канав Ламу, душил его. Он сделал попытку вдохнуть океанский воздух.

— Ты ожидал, что из-за одной встречи после девяти лет разлуки я скажу Питеру, что с нашим браком покончено? — воскликнула она, и голос ее выражал удивление.

Город на западе Кении.

— Да, — сказал он. — В основном так.

— Не могу поверить, что ты это говоришь.

— Почему нет? Ты готова сейчас бросить все это? Просто скажи мне, что ты можешь вернуться к жизни с Питером и никогда больше меня не видеть.

Она долго молчала.

— Ну, — произнес он. — Тогда…

Она приложила ладонь ко лбу. Он увидел, что она стало мертвенно-бледной.

— Ты в порядке? — обеспокоился он.

— Мне нужно лечь.



Это все от воды, или омаров, или от выпитого, возможно, из-за жары или из-за нелепых вопросов, которые он задавал. Она побледнела так быстро, что он подумал: сейчас она потеряет сознание. Линда сказала: «Пожалуйста», и он не понял, что она имеет в виду, — чтобы он прекратил говорить или чтобы помог ей. Он сделал и то, и другое. Она оперлась на него всем телом и позволила отвести себя в дом. Но, оказавшись внутри, Линда отстранилась, быстро переговорила с хозяйкой отеля — блондинкой средних лет, сидевшей за столом администратора, и затем скрылась за углом. Томас стоял посреди небольшого опрятного вестибюля, пытаясь понять, что же произошло.

— Она больна? — спросила женщина. Британский акцент. Платье в горошек.

Томас отрицательно покачал головой.

— Беременна?

Вопрос привел его в замешательство. Прошло какое-то время, прежде чем он смог ответить.

— Я не знаю, — пришлось сказать ему, признав тем самым, что он, возможно, не знает ее так уж хорошо.

— Что она ела?

— Здесь? Грейпфрут и воду.

— Ну, вряд ли это из-за грейпфрута. Вода в бутылках. Может, раньше она ела что-то еще?

Томас подумал про обед в «Петлиз».

— Курицу, — вспомнил он. — И еще омары. Она ела закуску с омарами.

— Где?

— В «Петлиз».

— О, — произнесла женщина, будто это все решало.

Но действительно ли Линда ела омаров? Он попытался вспомнить. И как же они могли быть настолько глупыми, чтобы заказать омаров? Никогда не ешьте ракообразных и моллюсков, если не знаете наверняка, что они свежие, учили их на подготовительных курсах.

— Позвольте мне позаботиться о ней, — сказала женщина.

Он ждал на кушетке, наблюдая, как купальщики, раздетые в той или иной степени, входили и выходили из отеля. Одна женщина завязала на груди кангу, под которой явно больше ничего не было, и ткань едва прикрывала ее. Пожилой джентльмен в голубом костюме из полосатой индийской ткани сел рядом с ним и обронил:

— Чудесный сегодня день.

— Да, действительно, — откликнулся Томас, хотя так не считал. Для этого дня можно было подобрать много слов: «знаменательный», «разрывающий сердце», «мучительный», но слова «чудесный» среди них не было.

Глаза мужчины слезились. У него были седые волосы и болезненный румянец, и Томасу пришли в голову слова «старый джентльмен». Специфический запах возраста, приглушенный одеколоном и тоником для волос, как будто исходил из глубины его тела. В вестибюль вошла пожилая женщина, и старый джентльмен встал, встречая ее. Она шла медленно, слегка сутулясь. Ее седые волосы были тщательно расчесаны и закреплены заколками, а на шелковой блузе персикового цвета лежали длинные нити жемчуга. У дамы была характерная для среднего возраста высокая талия, но талия все же была. Ее ноги в темно-красных туфлях-лодочках мелкими шажками медленно продвигались вперед.

Она взяла старого джентльмена под руку, и Томас заметил, как он положил ладонь на ее руку. Они вместе вышли на веранду. Были ли они вдовцами? Или мужем и женой?

Еще один мужчина, примерно его возраста, темноволосый и симпатичный, отступил с веранды на шаг назад в вестибюль, пытаясь сфотографировать океан. Какое-то время он возился с фотоаппаратом, нажимая кнопки и пробуя разные рычаги, но затем фотоаппарат, живущий собственной жизнью, открылся со щелчком, изумив своего владельца. Мужчина вытащил пленку из фотоаппарата и выбросил теперь уже бесполезную кассету в мусорное ведро.

Белокурая хозяйка вышла из туалетной комнаты и направилась к своему столу. Она отперла шкафчик.

— Как она? — спросил Томас, вставая.

— Ей немного нездоровится, — ответила женщина. Томас отнес ее лаконичный ответ к британской сдержанности. Она налила ложкой в крошечный бумажный стаканчик какую-то коричневую жидкость.

— Что это? — поинтересовался Томас.

— О, — сказала женщина, оборачиваясь. — Лучше не думать об этом.

Чистый опиум, предположил Томас.

— Мы можем вызвать врача?

— Нет, не думаю, — сказала женщина. — Но вы должны отвезти ее домой. Не сегодня, но утром обязательно. Грузовая машина, развозящая продукты, в шесть сорок пять едет в город. Доставьте ее туда, чтобы она успела на рейс в Найроби в семь тридцать.

«Но ей не нужно в Найроби», — подумал Томас.

— В любом случае, — продолжала женщина, все еще с ложкой в руке, — вам повезло.

«Нет, не повезло», — сказал себе Томас.

— Звучит оптимистически, — заметил он вслух.

— Да. Довольно оптимистически. И поэтому номер свободен.

— Спасибо. Он уже готов?

— Возьмите ключ, — бросила женщина через плечо, направляясь в туалетную комнату. — Он вон там, в ящике. Номер двадцать семь. Я приведу ее туда.

Подразумевалось: она не хочет, чтобы вы ее сейчас видели.



Номер был на удивление простым и привлекательным. Почти полностью белый. Белые стены, белые постельные принадлежности, белые занавески, а ковер цвета хаки. Туалетный столик со скатертью цвета слоновой кости. Из-за недостатка красок в комнате взгляд стремился к окну, к океану, к бирюзе и синеве воды. В такой комнате хорошо больному, подумал он. Глаз не устает. Хотя невозможно было не думать, какой могла бы быть ночь в этой комнате с Линдой, чувствующей себя хорошо. Чувствующей себя счастливой.

Он подошел к окну и посмотрел на открывающийся вид. Могут ли они вообще быть счастливы? Все их встречи — если предположить, что вообще будут какие-то встречи, — неизбежно будут тайными, а в таких условиях ни один из них не может быть по-настоящему счастлив. А если они все же допустят катастрофу, смогут ли они жить с ее последствиями? Каковы шансы на счастье в этом случае?

За столиком недалеко от его окна старик в полосатом костюме пристально смотрел слезящимися глазами на женщину, сидящую напротив. Не было никаких сомнений в том, что он любит ее. Томас мог бы задернуть шторы, но ему не хотелось отгораживаться от пожилой пары. Они тоже могли быть тайными любовниками. Картина вселяла надежду, словно какое-то доброе предзнаменование.

Легко было говорить, что все сложилось несправедливо. Но это он не поехал в Мидлбери, это она не писала ему тем летом. Почему он не сломал преграду, разделявшую их?

— Мне так жаль, — послышался голос Линды.

— Не надо, — сказал Томас, подходя к ней.

Она отвернула лицо, не желая, чтобы ее целовали даже в щеку, и села на кровать. Англичанка, которая помогла ей войти, поставила на туалетный столик открытые бутылки с минеральной водой и кока-колой.

— Давайте ей время от времени глотнуть кока-колы, — посоветовала женщина. — Это поможет привести ее желудок в норму. Хотя я очень удивлюсь, если она сейчас не заснет.

Когда она ушла, Томас снял с Линды сандалии. Ее стопы были твердыми и грязными, пятки потрескались. Ноги цвета поджаренного хлеба резко контрастировали с молочной белизной лица; казалось, что ноги и лицо принадлежат двум разным людям. Он видел, что ее губы пересохли.

— Тебе нужно выпить воды, — проговорил Томас. Он принес Линде стакан воды и поддержал голову, но она почти не могла глотать. Немного воды вылилось ей на шею, и он вытер ее простыней. Он не пытался снять с нее платье, а просто накрыл простыней. Линда забывалась и снова приходила в себя, когда была в сознании, казалась здравомыслящей, произносила его имя и говорила: «Прости меня», — и он не возражал. Он подложил Линде под голову несколько подушек и сел рядом, положив руку ей на голову, — иногда перебирая ее волосы, иногда просто гладя. Буря, которая пронеслась через нее ранее, похоже, утихла, хотя Томас знал, что она возобновится и может пройти несколько дней, прежде чем Линда снова сможет есть. Он надеялся, что это не отравление моллюсками (ей должны были сделать прививку от холеры, подумал он). Несмотря на кризис, он чувствовал удовлетворение от того, что просто сидел рядом с ней, — почти такое же, как в доме при музее. При мысли об этом доме он вспомнил о мистере Салиме, который мог начать беспокоиться, если Томас не придет ночевать. Он решил было позвонить, но потом понял, что не знает ни номера телефона, ни имени владельца дома. Глянув на часы, он увидел, что было слишком поздно, — в такое время никакие музеи уже не работают.

Линду разбудила тошнота. Она вскочила, словно чем-то напуганная, и бросилась в ванную. Томас не пошел за ней, зная, что ей это не понравится, что больше всего она будет возражать против вторжения в ее личную жизнь. Он надеялся, что когда-нибудь они будут обсуждать эту историю («Помнишь тот день в Ламу? Когда мне стало плохо? Это был один из пяти или шести самых важных дней в моей жизни. Какие другие? Ну, сегодня, например»). Возможно, они даже будут смеяться, вспоминая сегодняшний день. Хотя это подразумевало будущее. Каждый момент времени подразумевает будущее, точно так же, как он содержит прошлое.

Хозяйка принесла им еду (опытная хозяйка: она принесла еду без запаха), которую он прикрыл полотенцем, пока Линда спала. У него тоже болела голова — но это было обычное похмелье. Она проснулась за полночь, когда он дремал. Томас услышал, что в ванной течет вода, и решил не заходить туда, хотя ему очень хотелось увидеть ее. Он никогда не видел Линду в ванной, сказал он себе, а потом подумал о других вещах, которых они тоже никогда не делали вместе: не готовили еду, не ходили в театр, не читали воскресную газету. Откуда такое непреодолимое желание совместно осуществлять эту унылую программу повседневной жизни?

Линда вышла в гостиничном халате и легла рядом. Ее лицо было изможденным и осунувшимся. Ему стало неловко из-за своего немытого тела.

— Мне нужно принять ванну, — сказал он.

— Не сейчас. Просто обними меня.

Он скользнул вниз, свернувшись рядом.

— Это было глупо, — проговорила она. — Есть этого омара.

— Ты думаешь, все из-за омаров?

— Я знаю это.

Комнату освещал только свет из ванной.

— Завтра полетишь на самолете, — произнес он.

— Питер будет встречать автобус.

— Тебе нельзя ехать автобусом. Об этом не может быть и речи.

Она не стала спорить.

— Я договорюсь, чтобы ему позвонили отсюда.

Томас почувствовал, как легкое напряжение оставляет ее тело. Она засыпала.

— Ты знаешь, где остановился Питер? — быстро спросил он.

— «Оушн Хаус», — пробормотала она, закрывая глаза.



Он лежал рядом с ней, пока не забрезжил рассвет, и сам время от времени дремал. Высвободившись как можно осторожнее, он взял ключ, вышел из номера и вошел в пустой тихий вестибюль. Поискал телефонный справочник, но не нашел. Неудивительно. Томас поднял трубку черного старомодного телефона и попросил справочную службу Малинди. Когда ему сообщили номер, он позвонил и попросил сонного портье соединить с номером Питера Шекланда. Томас ждал, нервно постукивая ручкой по деревянному столу.

— Алло? — Явный британский акцент даже в этом «алло». Линда ему этого не говорила.

— Это Питер Шекланд?

— Да. Это я. — Англичанин, да к тому же по-мальчишески симпатичный. Беспроигрышное сочетание.

— Я звоню из отеля «Пепониз» на Ламу.

— Из «Пепониз»?

— У Линды пищевое отравление, — сообщил Томас. — Она думает, из-за омаров. Линда попросила позвонить вам, чтобы сообщить, что рано утром она вылетает в Малинди. Самолет отправляется в семь сорок пять. К сожалению, я не знаю, когда он прибывает.