- А у меня ощущение, что это я твой старший брат. И что я недавно очень удачно выдал свою сестру замуж, а теперь заслуженно почиваю на лаврах и на правах близкого родственника столуюсь у молодых и мешаю им жить…

- Ну, пока что ты не столуешься, а только сидишь и ждёшь хозяина и обещанной еды, - засмеялась Светлана и выглянула в окно, - Жорик что-то сегодня долго. Может, покормить тебя всё-таки?

- Нет уж, потерплю как-нибудь.

- Ну, терпи. Соберёшься падать в голодный обморок – кричи. Я тебе сразу положу хоть что-нибудь.

- Договорились.

Жорика они ждали ещё минут сорок и к его приходу успели уже обсудить все дела. И на протяжении всех этих сорока минут Константин всё боялся проговориться о пожаре. А ещё у него постоянно было ощущение, что и Светлана что-то не договаривает. Несколько раз ему казалось, что она уже набирала воздуха, чтобы сказать нечто очень важное. И он замолкал, всем своим видом показывая, что готов внимательно выслушать. Но Светлана будто бы останавливалась в последний момент и ни о чём серьёзном не заговаривала, а болтала о пустяках.

Константинн смотрел на её счастливое, чуть загадочное лицо и не мог понять: неужели это окончание сессии её так радует. В тот момент, когда, наконец, щёлкнул замок во входной двери и Жорик зашумел в коридоре, Константина вдруг осенило. Наверное, Светлана ждёт ребёнка и не знает, как ему об этом сказать. Его тронула эта тактичность, забота и желание уберечь от боли, и он с нежностью посмотрел на Светлану, которая в этот момент радостно крикнула:

- Жорик! Жорочка! Иди на кухню. Я здесь. Давай ужинать!

Константин собирался было пойти навстречу приятелю и приподнялся уже, но Светлана заговорщицки прижала палец к губам и покачала головой из стороны в сторону. Она хотела сделать мужу сюрприз.

Поняв это, Константин кивнул ей и спрятался за дверь, встав так, чтобы Жора не заметил его, войдя на кухню. Светлана весело улыбнулась и принялась раскладывать столовые приборы с самым безмятежным видом.

Жорик, помыв руки, вошёл, поцеловал её и собрался садиться за накрытый стол. Константина, который давился смехом, чувствуя себя школьником, желающим подшутить над приятелем, он не замечал.

- Мы ждём гостей? – удивлённо спросил Жора, заметив на столе три прибора.

- А гость уже тут как тут! – негромко, чтобы не напугать хозяина, объявил Константин и, сияя, шагнул из-за двери. Жора, который в этот момент уже отхлебнул сока из стакана, поданного ему женой, вытаращил глаза, поперхнулся и шумно закашлялся. Светлана и Константин, чувствуя себя виноватыми, смущённо переглянулись и принялись хлопотать вокруг него.

- Костька! – наконец смог выдавить из себя Жора. – Ты?! Ты как здесь?! Ты откуда здесь?! Чуть не уморил, балбес!

- Да с дачи, - отмахнулся Константин, - Жор, ты прости меня. Я тупо пошутил.

- Это я виновата, - тут же вступилась Светлана, - прости, Жорочка. Костя не хотел шутить, я его попросила. Извини меня.

- Да, ребят, - вытер выступившие от долгого кашля слёзы, хозяин, - вы меня едва не угробили. Больше так не шутите, а то получите мой хладный труп.

- Не будем, - искренне пообещали Светлана и Константин.

- Тогда давайте есть, а то я с голоду помираю, - попросил Жора. – Как дела-то у тебя, Кость? Всё в порядке? Никаких неприятностей не случилось?

- Ты это про то, с чего бы я вдруг в гости к вам завалился? Да я просто так. А у меня всё хорошо. Спасибо за заботу, Жор. – Константин решил всё же ничего не говорить друзьям о пожаре. Пугать их ему совершенно не хотелось.

Они ещё довольно долго посидели, болтая о том о сём. Когда Константин поднялся из-за стола и собрался уезжать, Жорка вызвался проводить его. Был уже вечер. Во дворе под присмотром родителей и бабушек играла разновозрастная ребятня. И Константин поймал себя на мысли, что, оказывается, теперь может спокойно смотреть на детей. И даже умиляться. И не чувствовать боли, а только лёгкую светлую грусть. И благодарность за то, что было в его жизни. Это открытие удивило его. Он постоял недолго, глядя на резвившихся малышей, и слушая Жору вполуха.

Наконец он вспомнил о друге, всё это время рассказывающем ему что-то. Тот стоял за его спиной с чрезвычайно интригующим выражением лица. «Сейчас скажет про ребёнка», - подумал Константин и приготовился выказывать буйную радость.

Но вместо этого Жора поманил его на стоянку. Там он с невероятной гордостью ткнул пальцем в огромный приглушённо блестящий джип, словно вернулся в те времена, когда они были детьми и приходили в восторг почти от каждой машины (впрочем, в те времена большого разнообразия легкового автотранспорта на дорогах страны не наблюдалось).

- Красавец, - похвалил Константин и тут догадался:

- Твой, что ли?

- Мой, - кивнул до нельзя довольный Жорка, снова став похожим на себя двадцатипятилетней давности.

- Давно?

- Две недели.

- Обалденная тачка, - похвалил Константин, тоже почувствовав себя мальчишкой, - ну, ты крут, Жорка. Свете нравится?

- Да не слишком. Говорит, большой очень для Москвы.

- Большой, конечно, но до чего хорош! Я тебя могу понять. Мимо такого пройти не всякий сможет.

- Я в него просто влюблён! Давно о нём мечтал, и вот теперь – он мой, – Жорка ласково погладил бок автомобиля.

- Ну и замечательно. Главное, что тебе нравится, - поддержал его Константин и отошёл чуть назад, чтобы окинуть весь громадный чёрный корпус машины взглядом. Полюбовался, покачал восторженно головой и попросил:

- Проводи меня, Жор. Поеду я. Мне пора. Надо ещё вещи собрать, которые с собой в командировку взять хочу. И погоду посмотреть. Не на Мальдивы ведь лечу – в Сибирь.

- Давай, Кость. И будь осторожен, - Жора похлопал его по плечу. У Константина снова стало тепло на душе. Он уезжал в командировку, но знал, что в Москве у него остаются друзья, почти родня, которые любят его и ждут.

- Спасибо, Жор, - кивнул он и сел в свою машину. Выезжая из двора, он увидел, что друг стоит у подъезда с задумчивым видом. «Надо всё-таки выпытать у Светы, что у них происходит, - подумал Константин, - хотя… не стоит лезть в душу. Расскажет сама, когда будет готова».




Июль 2008 года

Арина

Из больницы она, конечно, не сбежала. Хотя сосед явно это подозревал. У него на лице тяжкие сомнения были написаны аршинными буквами. В другой ситуации Арине было бы очень смешно наблюдать за ним. Но сейчас она могла думать только о Мире. И о том, что с ней и где она.

Вечером, уложив спать довольную, ни о чём не подозревающую Марту, Арина вышла в сад. Она привычно задвинула шпингалет на калитке, горько усмехнувшись: ни старый невысокий забор, ни задвижка уберечь их с Мартой, разумеется, не могли. Да и не было такой силы, что могла бы их защитить. Но сейчас им – Арина была в этом уверена – опасность не грозила. Во всяком случае, опасность, исходящая оттуда, из их прошлого. Всё, что им было нужно, те люди уже забрали. Ни Марта, ни сама Арина им были не нужны.

Она постояла у калитки, вслушиваясь в мирные звуки затихающего дачного посёлка, и пошла к дому. Сквозь деревья было видно, что у соседа в бытовке горел свет. «Какая бытовка? А где дом?» – вяло шевельнулись мысли. Но и только. Абсолютно всё в этом мире с той ночи касалось её сознания вскользь. И только одна мысль с неумолимостью метронома билась в утомлённом мозгу. И только одно чувство раздирало в клочья измученное сердце.


Та ночь… Ночь, будто вышедшая из самых страшных её кошмаров…

Иногда, слушая рассказы других о каких-то трагических событиях, Арина удивлялась, если говорили, что ничего не предчувствовали. Как это? – всегда думала она. Неужели сердце молчало? Неужели не старалось предупредить? Ей всегда казалось, что вот уж её-то обязательно уловит опасность, обязательно подскажет, почувствует, предугадает.

А вот нет. Не уловило. Не подсказало. Не… Да ничего «не»…

И в больнице, и после она постоянно прокручивала в голове тот день и ту ночь, вспоминая, анализируя, пытаясь увидеть что-то, что поможет ей найти выход и спасти Миру и Марту. А, если получится, и себя…


В ту ночь они уже давно и крепко спали, как обычно ничего не опасаясь. Уже больше двух лет они жили спокойной жизнью, и никто их не тревожил. Ведь не считать же, в самом деле, тревожащим обстоятельством ту единственную встречу с Венцеславом в зимнем московском дворике.

Вот и вели они себя, как вполне обычная семья на отдыхе: окна даже на первом этаже – настежь, калитка – на расшатанной щеколде, дверь – на примитивном замке. В их довольно старом дачном посёлке, где проводили лето семьи сотрудников крупного оборонного предприятия, всегда было тихо и очень мирно. Вот и не опасался никто всерьёз. И она тоже. Даже она. Как оказалось - зря. Ох, как зря. Должна, должна была опасаться и ждать. А она расслабилась, поверила, что всё позади. Ах, кабы вернуть всё назад…

Как и большинство матерей, она спала чутко. Вернее, не так. Она спала хорошо. Но любой звук из комнат дочерей – девочки жили в разных – слышала великолепно и тут же просыпалась. Когда-то давно, ещё только начав встречаться с Даниилом, она читала книгу о занимательных психологических фактах. В ней в числе прочего рассказывалось и о так называемых «сторожевых центрах». Оказывается, мамы спят, как и все здоровые люди, довольно крепко. Но есть у них этот самый «сторожевой центр», связанный с необходимостью оберегать своих детей, который всегда начеку. Пискнет ребёнок или даже вздохнёт чуть громче – мама проснулась. А громкие слова мужа может и не услышать – спит себе дальше, будто ничем и не потревожена.

Вот и Арина в ту ночь не услышала ни стука щеколды, ни шума, когда кто-то влезал в одно из окон первого этажа, ни щелчка отпираемой двери, ни звуков шагов по старой лестнице, которая хоть и не скрипела душераздирающе, но всегда вздыхала под ногами. Однако лишь только отворилась дверь в детскую, как она встревоженно приподняла голову с подушки и прислушалась. Сначала ей показалось, что это ветерок качнул прикрытую дверь, и от этого чуть задребезжало стекло в ненадёжном переплёте. Но в этот же миг она вспомнила, как, поцеловав уже уснувших дочек, плотно закрыла дверь каждой из комнат. Не прикрыла, оставив щели, а повернула ручки и услышала щелчки язычков.

Но и тут сердце ничего не подсказало Арине. Она просто решила, что одной из девочек не спится, и по привычке стала ждать звука шагов босых ножек по доскам пола. Но не дождалась. И лишь тогда встала и почти в полной темноте – из экономии в их дачном посёлке после полуночи выключали уличное освещение – пошла к дочкам. Марта спала спокойно, тихо посапывая и, как всегда, широко разметавшись по постели. Она вообще давно уже спала очень крепко, почти не просыпаясь ночами. Арина поцеловала её в тёплую щёчку, прикрыла простынкой и вышла.

В тот момент, когда она приоткрывала дверь комнаты старшей дочери, оттуда послышался какой-то звук, Арина по инерции шагнула вперёд, в темноту. Тут же чьи-то твёрдые, недобрые руки схватили её, зажав рот, и вспыхнул свет. В комнате у Миры не было верхнего освещения, лишь торшер, мягкий тёплый свет которого всегда казался Арине очень умиротворяющим и неярким. Но после темноты и он резанул по глазам, заставив зажмуриться. С трудом приоткрыв их, она, не осознавая ещё, что произошло, в ужасе уставилась на кровать дочери. Та была жива. И даже не ранена. И на её девичью честь тоже никто не покушался. Но то, что увидела слезящимися от света глазами Арина, стало одним из самых страшных потрясений в её жизни. Вернее, не то, а кого. Потому что испугали её люди, а не что-то неодушевлённое. Увы, всех троих, что оказались в комнате её старшей дочери в ту ночь, она знала. Слишком хорошо знала.




Июль 2008 года

Константин

В самолёте Соколан снова достал свой блокнот и уставился в записи. Мысль от странных событий постоянно убегала то к таинственно-счастливому виду Светланы, то к стройке, которую он затеял на месте пожарища. Перед отъездом Константин созвонился с бригадиром строителей, успел собственноручно сделать чертежи будущего дома и набросать список необходимых покупок и теперь волновался, не напортачат ли за те несколько дней, что он будет отсутствовать, мастера. Поэтому новые записи в блокноте появлялись медленно.

Константин ещё раз пробежал глазами немногое написанное. В графе «Проблемы соседей» он отметил исчезновение старшей девочки, Миры, голоса и звуки, которые он слышал сквозь сон как раз в ту ночь, когда это произошло, и странное поведение матери пропавшей. Все эти обстоятельства вызывали у него вопросы, ответов на которые не было. Он надеялся, что пока не было.