— Этого не может быть, — с уверенностью произнесла Надежда.

— Может, я чего не так понял… — Мужчина с сомнением пожал плечами. — Но только всю дорогу ваш молчал, а тот, второй, в бреду нёс всякую ахинею про крести, козыри и прочую чушь. Короче, меня это не касается, дальше делайте что хотите, только будьте любезны, мы же не за спасибо такой крюк сделали. — Он потёр большой палец правой руки об указательный.

— Да-да, конечно, спасибо вам огромное, что вы не бросили моего мальчика на дороге! — Надежда поднялась с пола, достала из кармана кошелёк. — Дай Бог вам доброго здоровья! — Расстегнув молнию, она трясущимися руками вытащила из кармашка всё, что там было, и протянула деньги незнакомцу. — Этого хватит?

— Негусто, конечно… — явно желая получить больше, замялся тот, но, как следует разглядев достоинство купюр, вложенных в его ладонь, удовлетворённо кивнул и поспешил ретироваться, пока глупая женщина не хватилась, что отдала слишком много.

Последних слов мужчины Надежда не расслышала, потому что тот произнёс их уже за дверью. Щелчок дверного замка заставил её вздрогнуть. Подогнувшись, ноги её не удержали, и она буквально упала на пол рядом со своим сыном. Кое-как расстегнув трясущимися пальцами молнию его куртки, она крепко прижалась ухом к груди Семёна и услышала редкие глухие удары, отдававшиеся в её голове острой огненной болью. Удары следовали один за другим, обдавая голову кипятком, а она всё стояла на коленях и никак не могла понять, стучится ли это сердце сына, или, отдаваясь рефреном в ушах, разрывается её собственное.

* * *

— О-о-о, Лидочка, ты как всегда — само очарование! — Пританцовывая с ноги на ногу, Альбина Ивановна коснулась рукава подруги и, приглашая её войти, отступила от двери в глубь прихожей.

— Алечка, ты меня вводишь в краску! — Манерно поведя головой, Загорская шагнула через порог, вернее, даже не шагнула, а перепорхнула через него, будто весила не девяносто с лишним килограммов, а, по крайней мере, пятьдесят или что-то около того. — Боже мой, как я рада, что мы наконец-то встретились! — Лидия приблизилась к подруге, выставила подбородок таким образом, чтобы поля роскошной норковой шляпы не помешали ей исполнить полагающийся при встрече торжественный церемониал, и, сложив напомаженные губы кружочком, обозначила поцелуй на щеке Альбины. — Пока к тебе доберёшься, богу душу отдашь! Подумать только, сначала на метро, потом на троллейбусе! А на улице что творится, ты видела?

— Ты так говоришь, будто ехала до меня три дня на собаках, а потом шла по тундре двое суток на лыжах! — Альбина наклонилась и достала из галошницы пару мягких ковровых тапочек. — Подумаешь, труд какой — раз в полгода проехать три станции на метро.

— Ну, допустим, не три, а четыре… — Лидия повесила шубу на приготовленные плечики, аккуратно положила меховую шапку на столик у зеркала. — Между прочим, около вашего дома ни пройти, ни проехать, снега — по колено, и за что только дворнику деньги платят! Так же все ноги переломать можно! — Расстегнув молнию на сапогах, Лидия с удовольствием перелезла в тёплые шлёпки без пятки.

— Лидочка, а ты, по-моему, похудела. — Альбина Ивановна окинула взглядом упитанные телеса подруги.

— От такой жизни не только похудеть, ноги протянуть можно! — Лидия посмотрела на себя в зеркало, оправила на груди завернувшееся белоснежное жабо блузки и громко вздохнула.

— У тебя что-то случилось? — обеспокоенно произнесла Альбина и вопросительно взглянула в лицо подруги.

— Рассказать — не поверишь, — Загорская встретилась в зеркале взглядом с подругой, и одна её бровь, изогнувшись, поползла вверх.

— Ты говоришь это таким тоном, словно произошло что-то непоправимое.

— Пока ещё нет, но если не принять необходимых мер, то произойдет. И скоро, — с нажимом добавила Лидия. — Ты знаешь, я попала в такую нелепую историю, что у меня голова домиком!

— Знаешь что, иди-ка ты мой руки и проходи в комнату, а я пойду заварю чайник. Что это мы с тобой в прихожей стоим, как бедные родственники? Давай за стол сядем, чайку с тортиком попьём, а там, глядишь, и сообразим на пару, что нам с твоей бедой делать.

— И то правда, — кивнула Лидия и, поправив брошку, пристёгнутую поверх жабо, отправилась в ванную.

— Догадайся, какой я торт купила! — крикнула из кухни Альбина.

— Не иначе как мой любимый, «Ленинградский»! — Лидия открыла кран, хорошенько намылила руки и, смыв пену под тёплой водой, поискала глазами полотенце. — Алечка, какое можно взять, вытереться?

— На трубе — полосатое, оно для рук! — Альбина посадила на чайник куклу с ватной юбкой и ярким, под хохлому, фартуком. — Лидочка, тебе вишнёвое варенье доставать или из абрикосов?

— Любое. — Промокнув махровым полотенцем руки, Лидия повесила его обратно на трубу и, щёлкнув выключателем, вышла из ванной. — Тебе чем-нибудь помочь?

— Да у меня уже всё готово, сейчас чайник заварится — и можно садиться.

— Тогда давай я с собой подставку захвачу. — Лидия взяла с подоконника красивую дощечку, покрытую лаком и состоящую из отдельных секций, соединённых между собой леской.

Прошлым летом, отдыхая на юге, она видела в сувенирной лавке почти такую же, но тогда ей показалось, что цена миленькой безделушки чрезмерно завышена, и, пожалев денег, она ушла из магазинчика с пустыми руками, принципиально не став переплачивать, о чём теперь, честно говоря, жалела. Нельзя сказать, чтобы эта ерундовина была так уж необходима в хозяйстве, её функции могла выполнить любая прихватка, просто Лидии становилось как-то не по себе от ощущения, что в чужом доме есть вещь, оказавшаяся ей не по карману, как это ни банально звучит.

Альбина и Лидия познакомились очень давно, настолько давно, что точную дату своего знакомства ни та ни другая никогда не называли вслух, особенно при посторонних, предпочитая не давать пищу для размышлений относительно своего возраста, который год неизменно определяемого обеими как «слегка за сорок пять». На самом деле обеим перевалило «слегка за пятьдесят», и даже не слегка, а весьма существенно, поскольку вот уже несколько лет подруги пребывали на заслуженном отдыхе, в народе называемом неприятным словом «пенсия».

Что касается Лидии, то на пенсионерку она походила мало. Экстравагантные наряды, смотревшиеся на её ровесницах, мягко скажем, чудновато, добавляли к её неповторимому образу шарма, делая её необыкновенно женственной и непохожей на всех остальных. Одень любая из её шестидесятилетних сверстниц огромную, как у Лидии, шляпу с каким-нибудь цветком или пером или клешёный брючный костюм светло-песочного цвета, и вакансия огородного пугала была бы занята моментально. Но подобные вещи Лидию не только не портили, но шли к её лицу как нельзя лучше, делая её моложе и привлекательнее и добавляя ей ту изюминку, ради которой мужчины готовы идти на край света.

Нельзя сказать, чтобы Альбина выглядела намного хуже или старше своей подруги, вовсе нет, для своих пятидесяти восьми она сохранилась весьма и весьма. Но, создавая её, природа не соизволила наделить её хотя бы на самую малость тем, что было дано Загорской прямо-таки в избытке, а именно: самоуверенной грацией женщины, ни на миг не сомневающейся в своей неотразимости. То, чем владела Лидия, можно называть как угодно: неадекватным самомнением, манией величия или кризисом кокетки престарелого возраста — суть от этого не менялась. Где бы ни появлялась Загорская, за ней с завидным постоянством тянулся шлейф из кавалеров самого различного возраста, что, к сожалению, не относилось к Альбине.

С точки зрения Лидии, подруге не повезло с самого детства, даже не с детства, а ещё с рождения, когда мать, послушавшись доброго совета деревенского батюшки, назвала дочку Альбиной. Само по себе имя Лидии нравилось, потому что было в нём что-то претенциозно-изысканное и аристократичное, и, примеряя это имя на себя, она не раз огорчённо вздыхала, пеняя собственной матушке, к слову сказать уже давно покойной, на то, что та не удосужилась подобрать для своей дочери нечто подобное. Благородное имя к её отчеству и фамилии подходило бы как нельзя лучше, и, вслушиваясь в волшебную музыку, звучащую в необыкновенном сочетании — Загорская Альбина Витальевна, — Лидия досадливо вздыхала, огорчённая простотой своего собственного.

Подруге же имя Альбина совершенно не шло, во-первых, потому что благородство его звучания полностью уничтожалось бедненькой фамилией Кусочкина и абсолютно невыразительным отчеством, а во-вторых, внешность, данная Але от природы, никак нельзя было назвать не то что экстраординарной, но и даже запоминающейся.

Что касается имени, самостоятельно обозвать собственную дочь подобным образом мать Али, скорее всего, не додумалась бы, хотя бы потому, что столь редкое и непривычное для слуха имя просто не пришло бы ей в голову. Поступить подобным образом надоумил Анну батюшка, ведавший приходом в деревне, где жила её мать, то есть родная бабушка Альбины. Когда очередная попытка родить ребёнка окончилась для Анны неудачно, отец Александр присоветовал отчаявшейся женщине назвать долгожданное дитя каким-нибудь редким именем, вероятно, для того чтобы Господу было удобнее выделить чадо из общей массы и обратить на него своё особое благословение. Вняв наказу батюшки, Анна дала зарок перед иконой Спасителя, что сделает всё в точности так, как велел ей святой отец, и через положенное время на свет появилась Кусочкина Альбина Ивановна.

Что же касается внешности, то никакими яркими чертами всевышний Алю не одарил, видимо посчитав, что она уже полностью исчерпала свой лимит неординарности, получив столь редкое имя, особенно для деревенской глуши. Чуть выше среднего роста, худая, ширококостная, Альбина с детства носила длинные волосы, собранные на затылке в безликий пучок, и за всю свою жизнь так ни разу и не рискнула отдать себя в руки парикмахера, чтобы хоть как-то изменить свой внешний вид к лучшему. Длинные фаланги пальцев в сочетании с широкими, почти мужскими ладонями смотрелись, честно сказать, странновато, если бы не маникюр и кольца, несколько скрашивающие этот недостаток. Редкие ресницы, самые обыкновенные серовато-зеленоватые глаза, выступающие углом ключицы, почти полное отсутствие талии — вот, пожалуй, и всё, на что расщедрился Господь, вдохнув жизнь в единственного ребёнка Анны.

В отличие от подруги Лидии, успевшей за свою жизнь трижды побывать замужем, дважды овдоветь и даже единожды развестись, Кусочкина предпочитала жить в одиночестве, ни от кого не завися и ни перед кем не отчитываясь. Самостоятельная и решительная, она видела все мужские хитрости, шитые белыми нитками, ещё на той стадии, когда они только зарождались в их дурных головах и когда ещё обладатели этих голов сами не подозревали о начавшемся процессе, и потому выводила представителей сильной половины человечества на чистую воду даже раньше, чем они успевали её замутнить. Понятное дело, такое положение вещей ни одного мужчину не устраивало, поскольку кому же из них могло понравиться, что женщина, предназначенная по определению находиться где-то чуть ниже мужского плеча, осмелилась высовываться, да еще столь беспардонно. И как следствие всего этого, мужики, все до единого, шарахались от Альбины, как чёрт от ладана, предпочитая не наступать на горло собственному самолюбию и не иметь ничего общего с бабой — рентгеном.

Нельзя сказать, чтобы Кусочкина являлась ярой мужененавистницей, вовсе нет, в каком-то отношении она даже жалела бедных мужчинок, в основной своей массе не способных позаботиться даже о себе, не говоря уж о том, чтобы взять на себя ответственность за кого-то ещё. Сочувственно глядя на «сильных мира сего», Альбина смотрела на этих орлов с воробьиными крыльями и думала о том, что муж в доме мало чем отличается от какого-нибудь пуделя или фокстерьера, которым для счастья нужно всего две вещи: вовремя покушать и погулять. По мнению Альбины, черепаха или хомячок в каком-то смысле даже удобнее, нежели муж, поскольку, составляя хозяйке компанию, не перечат, не прокуривают помещений и не врут, да и с экономической точки зрения, как ни поверни, хомяк обходился гораздо дешевле мужа.

Несмотря на свою твёрдую уверенность в бесполезности замужества как такового, Альбина относилась к убеждениям подруги терпимо, особенно не одобряя, но и не порицая вслух её бесконечных замужеств и романов, следовавших буквально один за другим. Если Лидии требовалась помощь, будь то денежная сумма или совет, двери дома Альбины не закрывались для подруги в любое время дня и ночи, независимо от того, чем она сама была занята и какие строила планы.

— Лидочка, осторожнее, у меня в руках кипяток, — предупредила Альбина, подходя к столу. Затем разлила по чашкам чай, порезала торт и произнесла: — Ну, теперь рассказывай, что там у тебя случилось.

— Даже не знаю, с чего начать. — Лидия покрутила в пальцах изящную мельхиоровую ложечку и шумно вздохнула. — Если коротко, то я влипла в неприятную историю и никак не могу сообразить, как из неё выбраться с наименьшими потерями.