Ольга Дрёмова - Иллюзия любви. Сломанные крылья

— У меня на правом рукаве пиджака пуговка висит буквально на одной нитке. Если тебе не сложно. — Не глядя на жену, Леонид протянул в её сторону тёмно-синий полосатый пиджак и озабоченно посмотрел на огромную гору вещей, в беспорядке брошенных на диван.

— Если помнишь, мы вчера с тобой развелись, и я больше не обязана пришивать тебе пуговицы и штопать носки. — Прижавшись спиной к косяку двери, Надежда сложила руки на груди и с усмешкой посмотрела на своего бывшего мужа, буквально утонувшего в рубашках и коробках с обувью, уже не умещавшихся на разложенном пружинном диване.

— Не могу же я упаковать вещь, заранее не пригодную для употребления? — В глазах Леонида появилось неподдельное удивление. — По-твоему, недостаточно того, что все мои пиджаки и брюки теперь придётся утюжить заново, так пусть они ещё будут с оторванными пуговицами и засаленными локтями, так, что ли?

— На основании чего ты предъявляешь мне претензии? Со вчерашнего дня мы с тобой абсолютно чужие люди, и мне глубоко наплевать, на скольких нитках болтается твоя пуговица, на одной или на двух. Я больше не собираюсь тебя обслуживать.

— Зачем же утрировать? Речь идёт не об обслуживании. — Брови Леонида выгнулись дугой. — Список необходимых вещей был составлен мною заблаговременно и лежал у тебя на столе ещё две недели назад. И уж если на то пошло, если ты настолько принципиальная, — он выдержал паузу, — тогда наш брак был всё ещё действителен, и, согласись, я в качестве законного супруга имел полное право рассчитывать на то, что все мои вещи будут приведены в порядок. Но, увы, как я вижу, этого не случилось, — сложившись в колечко, его губы, словно вздёрнутые на узенькую тугую резиночку, покрылись ровными частыми складочками. — Мало того, что практически все мои носильные вещи находятся в непригодном состоянии, многое из того, что было мной указано и помечено как особо важное, отсутствует в принципе.

— И в чём же тебя, бедного, ущемили? — оценивающе взглянув на горы тряпок и коробок на диване, Надежда презрительно усмехнулась. — По-моему, всё, что можно, включая носовые платки и запасные шнурки, ты уже сложил.

— Оставь свои глупые ухмылочки для другого случая, — скулы Леонида напряжённо дёрнулись. — Я веду разговор вовсе не о носовых платках и туалетной бумаге, а о более ценных вещах, и ты прекрасно знаешь, о каких, просто предпочитаешь корчить из себя наивную дурочку, видимо, рассчитывая на то, что я постесняюсь изложить свои претензии вторично. Но только со мной, моя милая, такие штучки не пройдут. — Последнее слово он произнёс особенно твёрдо и с удовольствием. — Помимо носильных вещей, в списке было указано кое-что ещё.

— Ещё? — удивлённо повторила Надежда. — Что ты имеешь в виду? Книги?

— Какие, к чёрту, книги?! — со злостью проговорил Леонид, но, тут же, опомнившись, снизил обороты. — Хотя и это — тоже. Но речь сейчас не о книгах. Речь идёт о достаточно дорогостоящих предметах, представляющих, так сказать, не моральную, а вполне ощутимую материальную ценность.

— Я никак не пойму, к чему ты ведёшь, — пожала плечами она. — Может, хватит говорить загадками?

— Хорошо, давай напрямую, — с холодком в голосе протянул бывший муж. — Насколько я понял, по своей всегдашней безалаберности, Надя, ты не удосужилась прочесть составленного мной списка. Что ж, тем хуже для тебя. Мне как порядочному человеку неприятно, что приходится озвучивать эту сторону вопроса, но ты сама поставила меня в такие рамки. Я буду говорить коротко. За два года нашего совместного проживания на мои деньги было куплено определённое количество ювелирных украшений, которые я вправе считать своей собственностью.

— Это ты о моих серёжках с фианитиками? — представив мужа с блестящими цветочками в ушах, Надежда едва заставила себя удержаться от смеха. — Лёнечка, ну и скопидомок же ты! Они же копеечные!

— Копеечные или нет — решать мне, — сухо оборвал он. — Твоё дело вернуть требуемые вещи, а моё — решать, что с ними делать дальше.

— Постой, ты что, серьёзно? — не поверила ушам Надежда. — А как же быть с тем, что дарёное не передаривают?

— Твой инфантилизм приводит меня в умиление, — жёстко выговорил Леонид. — Пока ты была моей женой, ты пользовалась всем тем, чем я считал нужным тебя обеспечить, но сейчас, как ты совершенно верно заметила, мы с тобой чужие, и я не намерен бросаться деньгами ради посторонней женщины.

— У меня не укладывается в голове… — начала Надежда.

— Этого и не требуется, — снова оборвал Леонид. — Если бы ты взяла за труд прочесть список заблаговременно, этого неприятного разговора мы могли бы избежать, но теперь ничего не поделаешь. Если отбросить ненужную лирику, то по существу дела обстоят следующим образом: помимо дешёвеньких серёжек я покупал и более ценные вещи, например, кулон-подвеска на цепочке, весом в четыре и семьдесят шесть сотых грамма, или кольцо-чалма с гравировкой в виде цветка в три и шесть десятых грамма…

— Ты там с граммами ничего не напутал, не обмишурился? — Надежда окатила мужа презрительным взглядом. — Значит, говоришь, попользовалась и хватит? Какое же ты редкостное барахло, Тополь!

— Ну, кто из нас двоих большее барахло, это ещё вопрос, — Леонид запустил руку во внутренний карман пиджака. — Вот здесь все чеки, и товарные, и кассовые, на все ювелирные изделия, включая обручальные кольца, купленные ещё до свадьбы, так что ни о какой ошибке речи не идет.

— Какой же ты мелочный! На тебя смотреть тошно! — губы Надежды искривились.

— Тебя никто не просит на меня смотреть, — спокойно возразил Леонид. — Всё, что от тебя требуется, это вернуть мне мои вещи.

— Да подавись ты своими бирюльками, мне они и даром не нужны! — сделав несколько шагов в сторону, Надежда открыла маленькую стеклянную вазочку для украшений и бросила всё её содержимое на диван, поверх пиджаков и рубашек. — Бери, пользуйся, только не забудь свериться со списком, вдруг чего не хватает!

— Не забуду, — как ни в чём не бывало, ровно произнёс он и принялся раскладывать каждую вещь отдельно. — Кольцо золотое — чалма — здесь, кулон-подвеска на цепочке — имеется. — Леонид неторопливо распутал завязавшуюся в узел тоненькую, невесомую ниточку и продолжил: — Кольцо обручальное — на месте, серёжки с фианитами… Надя, а разве у серёжки был поломан замочек? — Леонид поднёс к самым глазам крохотный цветочек с камушком. — Какая жалость, придётся отдавать в ремонт.

— Может, починим за мой счёт? — в голосе Надежды прозвучала откровенная неприязнь.

— В общем-то, это было бы справедливо, — не смущаясь её тона, Тополь несколько раз кивнул и, сложив все украшения в заранее приготовленный пакетик, аккуратно убрал их к себе в карман. — Наверное, так и следовало бы поступить, но, как говорится, в любом деле существуют определённые издержки, так что будем считать, что ты ничего мне не должна.

— Твоя щедрость не знает границ.

— Неужели ты действительно думаешь, что твои булавочные уколы хоть сколько-нибудь меня задевают? — Правый уголок губ Тополя плавно скользнул вниз. — Я пришёл уладить свои имущественные интересы, и, не сомневайся, я их улажу. А если ты рассчитываешь таким образом вывести меня из себя и заставить совершить в твою сторону красивый жест, то глубоко заблуждаешься: я буду поступать так, чтобы были соблюдены мои интересы, и мне откровенно наплевать на твои ужимки.

Отвернувшись от Надежды, словно полностью потеряв интерес к её особе, Тополь принялся вновь перебирать свои вещи, что-то укладывая на дно огромной коробки, а что-то на время отодвигая в сторону.

Низенький, щуплый, узкокостный, Тополь отнюдь не являлся ни красавцем, ни даже просто симпатичным мужчиной. Черты его лица были мелкими, будто нарисованными наспех. Близко посаженные глаза не спасал даже глубокий синий цвет: маленькие, бегающие, они походили на две кляксы неопределённого оттенка, спрятавшиеся под густыми ресницами и такими же густыми бровями.

Пожалуй, самой красивой чертой лица Леонида были губы. Яркие, с чётким контуром, они по праву могли бы стать украшением, если бы не дурная привычка владельца постоянно растягивать их в стороны, опуская уголки книзу. Вытягиваясь в узкую длинную полоску, губы теряли свой сочный цвет и изумительно правильную форму и становились похожими на светло-розовую изоляционную ленту с растрескавшимися поперечными насечками.

Надежда вглядывалась в медлительно-неторопливые жесты бывшего мужа, человека, два года назад представлявшегося ей чуть ли не Богом, и не могла понять, отчего она не сумела рассмотреть раньше, насколько он жалок и противен. Вспоминая, как она могла часами любоваться его тонкими пальцами рук, казавшимися ей тогда музыкальными и необыкновенно изящными, Надя вглядывалась в тощие длинные фаланги, местами поросшие тёмным пухом реденьких волосиков и обтянутые молочно-белой, по-женски прозрачной кожей, и чувствовала, как в ней постепенно нарастает отвращение буквально ко всему, что её связывало с этим человеком.

— Я надеюсь, что наша сегодняшняя встреча с тобой — последняя, — чувствуя, как к горлу подкатывает самая настоящая тошнота, Надежда с трудом сглотнула.

— Взаимно… — не зная, что делать с громоздкой коробкой из-под обуви, занимающей слишком много свободного места, Тополь в нерешительности замер над своими несметными сокровищами.

— Думаю, излишне говорить, что я буду против встреч моего сына с таким отцом, как ты, — с вызовом произнесла Надежда. — Такой папаша, как ты…

— Честно говоря, меня самого не прельщает весьма сомнительное удовольствие вытирать сопли, менять мокрые штаны и агукать с ребёнком, толком не соображающим, кем ты ему приходишься. — Тополь запустил в наэлектризованные кручёные ниточки волос свои длинные пальцы. — Когда придёт время, я встречусь с мальчиком, независимо от того, захочется тебе этого или нет, но это будет не сейчас, и не через год-два, а годам к четырнадцати. Кстати, у тебя не найдётся лишней сумки, только побольше, чтобы уместились мои новые зимние сапоги?

— Твоё общение с Сёмой должно ограничиться выплатой алиментов, и только! — игнорируя вопрос о сумке, Надежда посмотрела на мужа в упор. — Это моё единственное требование. Ты можешь взять из дома всё, что тебе захочется, любую вещь, но к Сёмушке не смей подходить даже на пушечный выстрел. Сделай милость, забудь, что у тебя вообще есть сын. Пусть у него не будет отца, зато будет мать, которая станет любить его за двоих.

— Честно говоря, меня от твоей высокой патетики мутит, — Тополь сморщился и приложил ладонь ко лбу. — Ты же знаешь, я поступлю так, как мне будет удобно, и плевать мне на все твои требования, вместе взятые. Кстати, относительно алиментов. В нашем гуманном государстве существует масса замечательных законов, о которых ты, по всей вероятности, знаешь далеко не всё.

— Что ещё за законы? — напряглась Надежда.

— Лояльных законов в нашей стране масса, но один из них особенно хорош! — Тополь широко растянул губы и с умилением, граничащим с жалостью, посмотрел на встревоженное лицо своей бывшей жены. — Понимаешь ли, — светло-розовая полоска губ стала почти белой, — если родитель заботился о ребёнке, а выплата алиментов — это, несомненно, акт родительской заботы, — брови Леонида описали приличную дугу, — то по достижении любимым чадом возраста совершеннолетия недееспособный родитель имеет право в свою очередь тоже подать на алименты, но уже пожизненные.

— Подожди… — перед глазами Надежды вдруг заплясали огромные золотисто-синие круги. — Уж не хочешь ли ты сказать…

— Именно, — не дожидаясь окончания фразы, кивнул Тополь.

— Какая же ты мразь, Тополь… — прошептала Надежда и тут же почувствовала, как её горло сжалось от спазма. — Семёну нет ещё и двух. Это же дикость…

— За всё надо платить, милая, — философски изрёк Леонид. — Это ведь не я побежал подавать на развод и не я затеял всю эту мутотень с исполнительным листом, так чего ж ты хочешь? Как говорится, за что боролась… Так что относительно сумочки? Ты поищешь?

Внезапно Надежда почувствовала, что у неё из-под ног уходит земля.

— Ты этого не сделаешь.

— Сделаю. И мы оба это знаем.

— Ты страшный человек, Тополь! Неужели для тебя нет ничего святого? — В голосе Надежды послышалась паника.

— Святое? — задумался на мгновение Тополь. — Святое — это я и всё, что связано с моей бесценной жизнью, а всё остальное — бульон из-под яиц, заправленный шелухой от семечек.

— Что ты хочешь? — стараясь сохранять внешнее спокойствие, Надежда вскинула на мужа глаза и тут же почувствовала, что виски и переносицу залило нестерпимо горячей болью. — Что ты хочешь в обмен на то, чтобы ты ушёл из нашей с Семёном жизни навсегда?

— А ты как думаешь? — вопросом на вопрос ответил он.