— Значит, Настя тоже дала тебе от ворот поворот? — Александр поднёс кружку ко рту, с удовольствием сделал несколько крупных глотков и вопросительно посмотрел на друга.

— Мне-то что? — пытаясь сохранить хорошую мину при плохой игре, картинно повёл плечами Тополь, и уголки его губ опустились. — Кому эта дурочка сделала хуже? Только себе. Повиснуть на шее у матери с грудным ребёнком на руках — та ещё перспективка.

— Значит, всё-таки довоспитывался, — не обращая внимания на внешнюю браваду Леонида, подытожил Александр.

— Ты думаешь что, я очень расстроился? — скривился Тополь. — Да нужна она мне сто лет! Она думает, у матери ей будет лучше. Как же, лучше! Ха! — язвительно хмыкнул он. — Наивная дурочка! Да я уверен, что уже через пару недель она станет проситься обратно, только вот незадача, мне-то она уже не нужна.

— А если не будет?

— Куда ей деться? — Тополь посмотрел на пенную шапку, никак не желающую оседать вниз. — Никуда она не денется, прибежит как миленькая. А если даже и не прибежит — так и чёрт с ней, мне на неё начхать.

— А на дочку? — медленно выговорил Черемисин. — На дочку тебе тоже «начхать»?

— А при чём здесь Катька? — недовольно произнёс Тополь. — То, что произошло вчера, — дело взрослых. Катька ещё клоп. Вот подрастёт, тогда я ей всё объясню.

— А другим своим детям… — Черемисин бросил на Тополя тяжёлый взгляд. — Им ты тоже что-то будешь объяснять? Или обойдёшься без этого?

— Я не понимаю… — Леонид попытался улыбнуться, но губы дрогнули и, сложившись жалкой подковкой, обиженно опустились вниз. — Я не понимаю, что ты всем этим хочешь сказать?

— Я хочу сказать, что ты уже наломал столько дров, что одной жизни на объяснения тебе может не хватить, — Черемисин взял чесночную гренку и неторопливо отправил её в рот. — Тебе скоро пятьдесят, Лёнька, а у тебя ни кола ни двора, одни руины. Ты не боишься?

— А чего я должен бояться? — искренне удивился Тополь.

— Своей совести.

— Совести?! — Леонид округлил глаза и в недоумении уставился на друга. — В каком смысле?

— Ты знаешь, Лёнь, чем старше я становлюсь, тем отчётливее понимаю, что самый страшный суд — не людской, а свой собственный. В нашем мире всё уравновешено и всего поровну, и добра и зла. И чем больше ты отдаёшь в мир того же зла, тем больнее оно потом ударит по тебе самому. Скажи, Лёнь, тебе никогда не хотелось переписать свою жизнь заново?

— Заново? Странные тебе приходят в голову мысли. Странные и ненужные. Зачем копаться в том, что всё равно переиначить не получится?

— А если бы вдруг?..

— Что ты от меня хочешь услышать? — синие глаза Тополя ярко блеснули. — Шурик, мне незачем ковыряться во всей этой ерундистике, забивая свою голову чем попало. Если ты давишь на сознательность, то напрасно. Мне не в чем раскаиваться и не в чем себя обвинять. Удивительная у тебя привычка — всё выворачивать наизнанку. Между прочим, если ты забыл, — пострадавшая сторона я! — с нажимом проговорил Тополь. — Три дня назад со мной скверно поступила женщина, к которой я питал определённые чувства. Вчера меня выставила на посмешище какая-то соплюшка, девчонка, годящаяся мне чуть ли не во внучки. У меня чёрная полоса, понимаешь ты это или нет? — Тополь развёл руками и на какой-то миг застыл в неподвижности. — Мне тошно, противно, обидно и гадко. Мне гадко настолько, что меня всего трясёт, а ты, вместо того чтобы посочувствовать, несёшь всякую ахинею! — насупившись, Тополь схватил тяжёлую литровую кружку и, часто дёргая выпирающим кадыком и громко сглатывая, осушил её до самого дна.

— Лёнь, ты на меня не обижайся, но в том, что с тобой произошло, ты виноват сам, — опуская глаза и явно чувствуя себя не в своей тарелке, тихо проговорил Черемисин.

— Чего-чего? — не поверил своим ушам Тополь.

— Ты уж меня прости. То, что я сейчас сказал, тебе наверняка не понравилось, но на то она и дружба, чтобы говорить друг другу правду, верно?

— Оп-па! — наклонив голову к плечу, Тополь ошарашенно уставился на Александра. — Что я слышу?

— Не принимай мои слова в штыки, — Черемисин коснулся его запястья, но Тополь демонстративно отдёрнул руку. — Лёнь, мы с тобой дружим уже почти тридцать лет, и я имею право на то, чтобы говорить прямо, без лишних церемоний. Твоя беда в том, что ты умеешь любить только самого себя.

— Как-как ты сказал?! — дёрнулся Тополь, до глубины души поражённый тем, что Александр произнёс те самые слова, которые вчера бросила ему в лицо Настя.

— Ты не способен отдавать, Лёня, ты способен только брать, поэтому ты никому не будешь нужен, — с напряжением произнёс Александр.

— А вот это мы ещё посмотрим! — с вызовом выдохнул Тополь. — Да, две моих карты из пяти оказались битыми, но три ещё я не разыграл, так что рано ставить на мне крест и говорить, что всё пропало. Пока человек жив, у него всегда есть хотя бы один шанс, пусть призрачный, пусть крохотный, но есть, и не в моих правилах признавать себя побеждённым, пока партия ещё не окончена.

* * *

— Сём, ты на мне женишься? — похолодев от собственной смелости, Ирина нерешительно подняла на Семёна глаза и, ожидая его ответа, затаила дыхание.

Вопрос о свадьбе давно крутился у неё на языке, но спросить у Тополя напрямую, женится он на ней или нет, Ире было как-то неловко. С детства воспитанная на том, что инициатива должна проявляться исключительно со стороны мужчины, она одновременно и ждала этих волшебных слов, и боялась, что, когда они будут произнесены, она растеряется настолько, что не сумеет справиться с волнением и сделает что-нибудь не так.

Наивно полагая, что полгода общения — достаточный срок для того, чтобы проверить свои чувства, она была практически уверена в том, что Семён приурочит долгожданное объяснение к Новому году. Бой курантов, шампанское, разноцветные дожди и запах настоящей хвои — картинка её маленького счастья казалась настолько реальной и осязаемой, что она могла бы в красках описать каждую деталь этой волшебной ночи.

Но тридцать первое декабря плавно перетекло в первое января, а потом во второе и в третье, но никаких изменений в её жизни отчего-то не наступало. Мелькая страничками календаря, время быстро отсчитывало дни, а Семён всё молчал, то ли предпочитая не ускорять событий, то ли вовсе не думая о том, что для Иры являлось важнее всего на свете. Нежно глядя ей в глаза, он говорил о своей огромной, как земной шар, и светлой, как солнце, любви, и, тая в его руках мягкой свечой, Ирина продолжала ждать и надеяться, надеяться и ждать.

Разбрызгав молодые соки, на деревьях уже давно лопнули почки, и, гоня на Москву сухие ветры, в город пришло долгожданное лето. Время бесшумно пересыпало золотой песок коротеньких дней с одной тарелочки весов на другую, с каждым новым мгновением забирая с собой крохотную частичку несбывшихся надежд и ожиданий. Боязнь навсегда потерять Семёна боролась в душе Ирины с тяжким грузом неизвестности, давящим на её плечи всё сильнее и сильнее.

Жаркое лето девяносто шестого осталось позади, и на порог, щедро разбрасывая по земле разноцветные заплаты осенних листьев, постучалась золотая осень, когда, не выдержав бесконечной пытки неизвестностью, Ирина решилась заговорить первой.

— Ты на мне женишься, Сём?

Ухнув куда-то вниз, сердце Ирины забилось часто-часто, и от осознания совершения чего-то постыдного и недозволенного по всему её телу пробежал предательский холодок липкого страха.

— Иришк, какие женилки, нам с тобой всего по девятнадцать, — Семён отстранил от себя девушку и ласково заглянул ей в глаза. — Скажи, малыш, чего это тебе вдруг пришло в голову говорить о таких глупостях?

— Разве это глупости? — внимательно следя за выражением лица Семёна, прерывающимся голосом проговорила она.

— А разве нет? — Тополь отодвинулся от Ирины и положил лёгкую подушечку-думку, лежащую в уголке дивана, к себе на колени. — Скажи, котёнок, зачем пороть горячку? Разве девятнадцать — это время ставить на себе и своём будущем крест?

— Почему же женитьба — это непременно крест? — растерянно произнесла Ира. — Если люди любят друг друга, то почему бы им не быть вместе?

— А почему бы людям не любить друг друга безо всякой свадьбы? Неужели ты думаешь, что колечко на пальчике — это гарантия любви?

— Колечко на пальчике — это семья, это дети, это всё совсем по-другому, понимаешь? — Ира проникновенно посмотрела на Тополя.

— Зачем тебе в двадцать лет дети? — глаза Семёна широко раскрылись. — Я тебя не понимаю, честное слово! Мы с тобой только начинаем жить. Впереди так много интересного, а ты стремишься нацепить себе на шею ярмо и поскорее погрязнуть в домашней рутине. Зачем торопиться копать себе могилу?

— Могилу? — неожиданно горло Иры сжалось, и во рту появился тошнотворно-кислый привкус. — Спасибо, что сказал…

— Прекрати цепляться к словам, я же образно, — дёрнул плечом Семён, и по его резкому тону Ира поняла, что он недоволен.

— Сёма, милый, не сердись, я нисколько не хотела тебя обидеть, — испуганно проговорила она и с тревогой посмотрела в нахмуренное лицо Тополя. — Ты же знаешь, как я тебя люблю и как дорожу нашими отношениями.

— Тогда в чём дело? — Семён бросил на неё холодный взгляд, и от этого чужого, колючего взгляда сердце Иры больно заныло. — Зачем тебе нужно обязательно всё испортить? Неужели ты считаешь, что, насильно связав мужчину какими-то обязательствами, ты получишь страховку на будущее?

— Но ты же сам говорил, что ты меня любишь… — сердце девушки бешено колотилось в груди.

Худенькая, с медно-рыжими волосами и ярко-зелёными глазами, Ирина была похожа на перепуганного воробья, вжавшего голову в перья и надеющегося, что страшная гроза каким-то волшебным образом пройдёт мимо него. Отчаянно краснея, она умоляюще смотрела на Семёна, и в самой глубине её глаз плескался еле сдерживаемый страх.

— Я когда-нибудь обещал на тебе жениться? — скулы Тополя нервно дёрнулись.

— Жениться — нет… — уже сожалея, что завела этот неприятный разговор, заметно сникла Ирина. — Но я думала…

— Ты думала, что я буду настолько глуп, что безропотно позволю тебе захомутать меня? — ласково подсказал Тополь.

— Семён, ты всё не так понял! — чувствуя, что трещина между ними с каждой секундой становится всё шире, с отчаянием проговорила Ирина. — Никто не собирался ограничивать твоей свободы. Я же не прошу тебя жениться на мне сейчас.

— Что-то я тебя не пойму, — Семён бросил на девушку подозрительный взгляд. — То ты заводишь разговор о свадьбе, чуть ли не в срочном порядке требуя предоставить тебе какие-то гарантии, то говоришь, что не собираешься тащить меня в загс насильно. Ты уж определись, пожалуйста, и остановись на чём-нибудь одном.

— Сёмочка, послушай… — не зная, с какой стороны лучше подступиться к сложному вопросу, Ирина на миг замялась и рассеянно провела по лбу кончиками ледяных пальцев. — Мы с тобой знакомы уже больше года, и… отношения, которые сложились между нами, позволяли мне надеяться, что когда-нибудь… в будущем… мы станем ещё ближе…

— Если отбросить лирику, то, по-твоему, мужчина должен жить по принципу: взял за руку — женись, так, что ли? — подытожил Семён. — Давай начистоту: тебя никто не заставлял, как ты говоришь, вступать со мной в определённые отношения, никто не соблазнял и не обманывал, разве не так?

— Так.

— Тогда в чём дело? — брови Семёна недовольно сошлись на переносице. — Я никогда не давал тебе никаких обещаний, и мне непонятно, на основании чего ты возомнила, будто в угоду твоим желаниям я готов поступиться своими принципами. Я не хочу жениться и ломать свою жизнь в девятнадцать лет. По большому счёту я ещё даже не начинал жить, а ты уже хочешь, чтобы я связал себя какими-то обязательствами.

— Почему ты всегда думаешь только о себе? — слова вылетели у Ирины неожиданно даже для неё самой.

— А почему я не должен о себе думать? — искренне удивился Тополь. — Каждый человек ищет, где ему лучше, это же естественно.

— Сём, я так больше не могу, — потерянно прошептала Ира, и её зелёные глаза наполнились слезами. — Иногда мне кажется, что ты меня действительно любишь, а иногда — что я для тебя значу не больше, чем эта подушка, — она кивнула на думку и с силой закусила губу. — Я устала от бесконечного ожидания, от неизвестности, от того, что ты можешь пропадать неделями, не давая о себе знать даже телефонным звонком, а потом вдруг свалиться как снег на голову и вести себя так, будто ничего не произошло.

— Ты постоянно хочешь очертить круг, за грань которого мне нельзя выходить. Но это же дикость! — возмутился Семён. — Ирочка, кто ты такая, чтобы я плясал под твою дудку и давал тебе отчёт, где и с кем я нахожусь?

— Я истратила на тебя целый год своей жизни! — с обидой бросила она.