— Я тебя об этом не просил, так что теперь нечего искать крайнего, — спокойно парировал Семён.

— Ты бесчувственный эгоист, Тополь! — Ирина тряхнула своими короткими медно-рыжими кудряшками. — Тебе всё равно, что происходит с другими людьми, ты думаешь только о себе и чувствуешь только свою боль, чужая боль тебя не интересует, потому что ты толстокожий! — крикнула она.

— Если тебе нужно, чтобы кто-то облегчал твои страдания, ищи себе медбрата, а не юриста, — не остался в долгу Семён. — Я к тебе в няньки не нанимался. Ты ещё не жена, а уже устраиваешь мне такие сцены, будто у нас за плечами двадцать лет семейной жизни! Какого чёрта ты ошивалась около меня целый год, если я настолько плох, как ты говоришь?! — Тополь зло полыхнул глазами. — Сначала ты сама навязываешься на мою шею, а теперь пытаешься доказать, что я твой должник. Я тебе ничего не должен и ничем не обязан. Не нравится — вперёд, скатертью дорога! — неожиданно он вскочил на ноги, схватил Ирину за запястье и, рывком стащив её с дивана, подтолкнул по направлению к дверям. — Катись. Мне твои истерики здесь ни к чему!

— Ты меня… прогоняешь? — с ужасом прошептала Ирина.

— Нет. Даю время подумать, — сухо отозвался Семён. — Если ты укротишь свои аппетиты и перестанешь ограничивать мою свободу, я буду рад встречаться с тобой и дальше. Если же нет — пеняй на себя и считай, что мы незнакомы.

— Ты хорошо подумал? — неожиданно огромные зелёные глаза Ирины превратились в две узкие щели.

— Это угроза? — Семён с презрением скривил губы. — Ах, как я испугался! Кто бы мог подумать, что у тебя есть когти! Смотри, не обломай!

— Какая же ты дрянь, — негромко произнесла она. — Мне жаль, что я потратила на тебя столько времени и сил, потому что ты не стоишь даже того, чтобы в твою сторону кто-то плюнул.

— Какая высокая патетика! — иронично дёрнул бровями Семён. — А как же быть с твоим замужеством?

— Иди к чёрту! — Ирина пулей выскочила из комнаты в прихожую, и через несколько секунд за ней захлопнулась дверь.

— С глаз долой — из сердца вон! — пожал плечами Тополь и, улыбаясь собственным мыслям, потянулся за записной книжкой, чтобы подыскать добрую женскую душу, способную утешить его после перенесённого стресса.

* * *

— Прости меня ради бога, но я… не могу принять твой подарок, — Надежда медленно сняла с правой руки красивое обручальное кольцо, полюбовалась на него несколько мгновений и, вложив его в ладонь Руслана, заставила того сжать пальцы в кулак.

— Но почему нет?

Сердце Руслана мучительно сжалось. Ощущая, как от затылка к плечам побежала волна холодной слабости, он изо всех сил сжал золотой ободок.

В парке уже собирали осеннюю листву, и воздух был пропитан запахом горьковатой прели. Влажные, потемневшие от первых ночных заморозков листья клёнов и ясеней лежали на газонах волглой ветошью. Кутаясь в едва заметную туманную дымку, голые липы тянули к небу свои угловатые, словно изломанные временем руки, а низкое, отяжелевшее небо, провиснув, почти касалось земли.

— Я тебя чем-то не устраиваю? — стараясь скрыть боль за иронией, улыбнулся Руслан. — В чём дело, Надюш? Я для тебя недостаточно состоятелен? Или недостаточно молод? Или у тебя есть кто-то другой, в более полной мере удовлетворяющий твоим запросам? Тогда так прямо и скажи. Ничего, я как-нибудь переживу.

— Не стоит делать больно и мне, и себе и произносить слова, о которых потом будешь жалеть, — негромко произнесла Надежда и, подстраиваясь под шаг Руслана, взяла его под руку.

— Тогда почему нет? — повторил он свой вопрос. — Мы знакомы с тобой уже больше десяти лет. Мне кажется, у тебя было достаточно времени, чтобы узнать меня как человека и понять, что мои чувства искренни.

— Я нисколько не сомневаюсь в твоей искренности и порядочности, но… — Надя сделала глубокий вздох. — Даже не знаю, как тебе это объяснить… Много лет назад я любила мужчину. Любила безоглядно, больше, чем Бога и, наверное, за два года этой сумасшедшей любви я истратила всё, что мне отмерила жизнь.

— Ты до сих пор любишь своего Тополя? — в голосе Руслана послышалась ревность.

— Нет. За семнадцать лет, что прошли с тех пор, во мне всё успело остыть и перегореть, и ни о какой любви или ненависти речи и быть не может. Это произошло слишком давно, чтобы вызывать теперь хоть какие-то эмоции. Не стоит меня ревновать к моему прошлому. Дело не в нём, и уж тем более не в Леониде.

— Тогда я тебя не понимаю.

— С тех пор, как произошла вся эта история, во мне что-то надломилось, и, возможно, тебе это покажется странным, но в моём сердце осталось место только для одного-единственного мужчины на свете — моего сына, — она тихо улыбнулась.

— Но разве ты сама не имеешь право на счастье? — горячо прервал её Руслан. — Тебе всего сорок, у тебя ещё столько всего впереди! Неужели ты готова поставить на своей жизни крест? Когда мы с тобой начали встречаться, ты говорила, что Семён ещё совсем мал, поэтому тебе некогда заниматься своей личной жизнью. Я не был уверен, что ты поступаешь правильно, забывая о себе и бросая свою жизнь под ноги мальчику, который всё равно никогда этого не оценит. — Руслан усмехнулся. — Но ты думала иначе, и мне не оставалось ничего другого, как ждать и надеяться, что когда-нибудь наступит такой момент, когда у тебя появится время заняться своей жизнью.

— Я не просила тебя об этом, — лицо Надежды стало напряжённым.

— Я знаю, но ничего другого мне не оставалось, потому что я тебя любил. Когда Семён перешёл в пятый класс, я впервые попросил тебя стать моей женой. Но ты отказалась, потому что он всё ещё нуждался в твоей защите и помощи. Когда он окончил школу, я повторил своё предложение, но Семён поступал в институт, и над ним висела армия, а потому тебе снова было не до меня.

— Не могла же я бросить мальчика на перепутье!

Надежда с укором посмотрела на Руслана, но он, словно не замечая её пронзительного взгляда, продолжал идти, подцепляя мыском ботинка жёлтые ладошки кленовых листьев.

— Годы шли, а я ждал, пока наконец-то у тебя найдётся время и на меня. Но каждый раз, как только решалась одна проблема, у твоего сына тут же появлялась новая, и ты опять была готова бежать на край земли, лишь бы уберечь Семёна от беды.

— Ты ставишь мне в укор то, что я люблю своего ребёнка? — в густо-серых глазах Надежды блеснул лед. — Когда мы начинали встречаться, ты знал, что я несвободна.

— Да, но я не знал, насколько, — перебил он.

— Ещё не поздно всё изменить.

— Изменить что? — смуглое лицо Руслана напряжённо застыло. — Ты перестанешь держать руку над своим сыном? Или я по мановению волшебной палочки разлюблю тебя?

Высокий, широкоплечий, с тёмными, едва тронутыми редкой проседью волосами, Руслан был очень красив. Светло-голубые, чистые, как речная вода, глаза резко контрастировали со смуглой кожей, придавая его внешности что-то пиратское. Дерзкий, бескомпромиссный, а порой даже жестокий, Руслан никогда не пасовал ни перед людьми, ни перед обстоятельствами, и только рядом с Надеждой ощущал себя тёплым, податливым воском.

— Послушай меня, Надюшка. Твоему сыну уже девятнадцать, и он взрослый мужчина, имеющий право на собственный выбор. Теперь, когда ты ему отдала всё, что было в твоих силах, пора подумать и о себе. Нам обоим уже сорок, и мне надоело прятаться по углам и встречаться с тобой урывками. Я ждал тебя долгих десять лет, потому что люблю и потому что в моём сердце живёт надежда, что когда-нибудь я смогу открыто назвать тебя своей.

— Прости меня, Руслан, но в моём сердце есть место только для одного мужчины, и я никогда от тебя этого не скрывала, — повторила она. Густо-серые глаза Надежды встретились со светло-голубыми — Руслана, и его сердце забилось болезненно и часто. — Я не могу стать твоей женой. Если хочешь, давай оставим всё, как есть, если нет — твоё право. Может, когда-нибудь я смогу ответить тебе иначе, но сейчас это не в моих силах.

— Ты необыкновенная женщина, — Руслан жарко прижался к руке Надежды губами. — За такую, как ты, не жалко и умереть. Пусть будет так, как ты хочешь. Я согласен ждать тебя всю жизнь, и мне не нужно ничего иного.

* * *

В клубе было многолюдно и страшно душно. Спёртый воздух, поднимавшийся от старых, проржавевших труб отопления, наполнял подвальное помещение тёплой сыростью, почти осязаемой наощупь. Облупившаяся кое-где краска стен топорщилась острыми колючими краями, и в том месте, где эти края расслаивались, было хорошо видно, что помещение красили уже не раз и что добросовестные труженики домоуправления, в чьём подчинении находилась эта старенькая пятиэтажка, особенно не утруждали себя лишней эстетикой. Взяв имеющуюся в наличии краску, они накладывали один слой поверх другого. Под самым потолком тоже шли трубы, обмотанные не то утеплителем, не то какой-то изоляционной лентой, из-под которой иногда срывались и падали на пол крупные капли воды.

Официальным клубом подвал стал не так давно, года два или три назад. До этого времени там хранился разнообразный дворницкий инвентарь, какие-то старые, полусгнившие доски, отколотые куски шифера, спревшие рулоны негодного линолеума и прочая дребедень, про которую легче забыть, чем угрохать не один день, чтобы перенести всё это на помойку.

Когда подвал закрыли, ребята, собиравшиеся здесь почти каждый день, расстроились. Никто не знал, что здесь теперь будет. Но ровно через три недели над козырьком старенького подвала появилась гордая вывеска «Клуб Прометей», и сердца ребят возликовали. Неизвестно, по чьей инициативе произошли подобные метаморфозы, и ещё непонятнее, отчего клуб самодеятельной песни и игры на гитаре решили назвать именем Прометея, но это было, в сущности, не так уж и важно, главное, теперь у компании появилось официальное место для встреч, куда можно приходить в любое время, не опасаясь изгнания из родных пенатов самым позорным образом.

Двадцать восьмое декабря было последней субботой девяносто шестого года, и по этому поводу к девяти часам вечера, освободившись от праведных трудов, сюда пришли все, кто имел хоть какое-то отношение к «Прометею». Семён тоже появился в подвале со своей компанией.

Заглушаемая гулом людских голосов, в дальнем углу бренчала гитара, а под самым потолком, сворачиваясь серыми громадными клубами, висел густой сигаретный дым. Заходя сюда, вновь прибывшие клали на стол принесённые из дома запасы съестного и горячительного и, подыскав себе место, пристраивались к какой-нибудь группке.

Среди общего гула голосов можно было разобрать смех и отдельные реплики:

— Мих, у вас когда начерталка? Пятого?

— Какого пятого, это же воскресенье. Нам на седьмое поставили…

— Ой, девчонки, я такие туфли в ЦУМе видела — закачаешься! Чёрные, каблучищи — во-о-о, а сами такой крошкой посыпаны, как будто битым стеклом…

— В два конца ведёт дорога, ты себе не лги — Нам в обратный путь нельзя…

— Гарик, а что если нам пробку внутрь пропихнуть?

— Чего пихать, когда штопор есть?

— Граждане! У кого нож перочинный с собой? Дайте, а то тут умники батонов накупили, а порезать не додумались…

— Ва-анька! Петров! Куда ты заныкался?!

— Сём, с наступающим!

— Тебя тоже! — машинально отозвался Семён и улыбнулся, но стоило ему обернуться, как улыбка тут же сползла с его лица.

— Что, не рад видеть? — Ирина усмехнулась.

— Да нет, почему же… — он неловко передёрнул плечами и покосился в сторону. — Просто не ожидал, что ты тоже окажешься здесь.

— А я пришла сюда из-за тебя, — Ира тряхнула медно-рыжими кудряшками. — Захотелось тебе в глаза посмотреть.

— Ну и что, посмотрела? — в голосе Семёна послышалась плохо скрываемая неприязнь. — Если налюбовалась, можешь уходить, откуда пришла, нечего тебе тут делать.

— Это ты так решил? — спокойно произнесла она и скользнула по фигуре бывшего возлюбленного задумчиво-оценивающим взглядом.

— Что ты меня осматриваешь, как лошадь на базаре?! — тут же взвился Семён, поражённый тем, что против обыкновения под его нажимом Ирина даже не подумала отвести взгляд. — Тебя сюда никто не звал, и нечего здесь глаза мозолить. Я сказал — между нами всё кончено, чего тебе ещё надо?!

— Я соскучилась по твоему роскошному телу и бесценной душе, — проворковала Ирина, и в ту же секунду Семён почувствовал, как его щёки, словно от пощёчин, загораются тёмным румянцем.

— Ты что, пришла изводить меня?! — сквозь зубы процедил он. — Катись отсюда сейчас же, мне неприятно твоё присутствие.

— Тогда тебе придётся уйти отсюда самому, — усмехнулась она.

— Мне?! — выкатил глаза Тополь.

— Ну да. Лично мне глубоко наплевать на твою драгоценную особу, поэтому я никуда уходить не собираюсь, меня всё устраивает.