— Мало того, что ты ввалилась в мой клуб, так ты ещё и…

— Иришка, с кем это ты тут разговариваешь? — неожиданно за спиной девушки появился высокий мужчина средних лет в очках в элегантной металлической оправе, в котором Семён сразу узнал настоящего хозяина «Прометея». — Здравствуйте.

— Здравствуйте, Юрий Александрович… — растерялся Семён.

— Юрочка, это мой добрый старый знакомый, Тополь Семён, большой знаток гитары и женских сердец, — Ирина опустила глаза, и её ресницы дрогнули. — Судя по всему, Юрия Александровича тебе представлять не нужно, — она посмотрела на Семёна и увидела, как напряглось его лицо. — А мы, Юрочка, разговаривали о тебе.

— Обо мне? — удивился тот.

— Да. Семён говорил, что он имеет какое-то отношение к управлению «Прометеем».

Лицо хозяина клуба вытянулось от недоумения.

— Да нет, Юрий Александрович, Ирочка всё перепутала! — заторопился с объяснениями Тополь. — Я говорил, что, наверное, здорово быть владельцем такого клуба, как «Прометей».

— Да, конечно… — начал Юрий, но тут же замолчал, потому что его внимание привлёк шум, раздавшийся возле входа, и почти полная тишина, наступившая сразу же вслед за этим. — Что там такое? — Юрий прищурился, пытаясь рассмотреть, что могло вызвать подобную реакцию, но неяркое освещение вкупе с густым сигаретным дымом мешали ему сделать это. — Я на минуту вас оставлю, — он легко коснулся локтя Ирины и стал быстро пробираться к выходу.

— Слушай, а это не милиция, часом? — всматриваясь в незнакомые силуэты, нахмурился Семён. — Интересно, чего им здесь надо?

— Так скоро же Новый год, — загадочно протянула Ирина.

— Ага! За забором бузина, а в Киеве дядька, — не глядя на неё, бросил Тополь. — При чём здесь это?

— Денежек хочется всем, особенно под праздник, — Ирина бросила взгляд на встревоженное лицо Семёна и довольно улыбнулась. — А ты чего так разволновался, или есть чего бояться?

— Не говори ерунды. Кстати, чему ты радуешься? Сейчас твоего Юрика начнут трясти, как грушу.

— Юрику скрывать нечего. В отличие от некоторых… — с усмешкой бросила она и смерила Семёна презрительным взглядом.

— Чего ты несёшь?! Что за дурацкие намёки?

— Да всякое бывает… — Ирина картинно передёрнула плечами и, полностью утратив интерес к неотразимой особе Тополя, не прощаясь, пошла в противоположный конец зала.

Между тем в полутёмное помещение клуба вошёл наряд милиции. Сотрудников было пятеро, один из них держал на поводке огромную немецкую овчарку в кожаном наморднике. О чём они говорили с Юрием, Семён не знал, но по тому, как хозяин клуба протянул руку и широким жестом обвёл помещение зала, давая понять, что ему скрывать нечего, он сообразил, что произошло что-то серьёзное.

Блокировав выход, милиция рассредоточилась по залу, а сотрудник со служебной собакой начал медленно обходить его по периметру, задерживаясь там, где останавливалась овчарка. Первый шок после неожиданного вторжения милиции на территорию клуба прошёл, и в зале снова послышались голоса, обсуждающие это чрезвычайное происшествие.

Сначала ничего особенного не происходило. Неспешно продвигаясь между столиками, собака нервно принюхивалась к незнакомым запахам, а следом за ней шёл милиционер.

Неожиданно овчарка остановилась возле компании Семёна, ещё несколько минут назад игравшей на гитаре. Приглушённо зарычав, как бы давая понять, что она нашла то, что искала, собака низко наклонила голову.

— Кто из вас хозяин гитары? — спросил милиционер, но ответа не последовало. — Я спрашиваю, чья это гитара?! — громко, на весь зал, снова повторил он.

В этот момент Тополь увидел, как толпа расступилась, как бы открывая проход, и взгляды всех присутствующих обратились на него.

— Ну, допустим, моя, а что? В чём, собственно, дело?

— А дело, собственно, в том, что в твоей гитаре в данный момент находится наркотическое вещество, подлежащее изъятию в присутствии понятых, — уверенно сообщил милиционер. — Будьте так любезны, вот ты и ты. Представитель власти указал на молодого человека в чёрной клёпаной куртке и девушку, стоящую чуть поодаль. — Я попросил бы вас выступить понятыми. Кузнецов, сними данные с ребят и с этого субчика, — он небрежно кивнул на Семёна.

— Подождите! Какое изъятие? Какое наркотическое средство?! — опешил Семён.

— Это твоя гитара?

— Моя…

— Тогда нечего тянуть резину, если твоя, — милиционер взял «Кремону» Семёна за гриф, и овчарка снова глухо зарычала. — Багира, сидеть! — коротко скомандовал он и начал ослаблять туго натянутые струны.

— Что вы делаете?! — округлил глаза Семён. — Мне же теперь придётся настраивать её заново!

— Боюсь, салажонок, этого тебе не придётся делать ещё достаточно долго, — грубо хохотнул милиционер.

Ослабив две центральные струны, он с трудом просунул между ними свою огромную ладонь и, пошарив по дну, извлёк двумя пальцами из деревянного корпуса инструмента крохотный пакетик с каким-то белым порошком.

— Попрошу понятых подойти ближе, — громко заявил он, поднимая руку вверх и демонстрируя свою находку всем присутствующим.

— Да вы что, с ума, что ли, посходили?! — испуганно произнёс Семён и вдруг почувствовал, как задрожали руки и как по лбу и вискам покатились крупные капли холодного пота.

Неожиданно в огромном прокуренном зале стало совсем тихо.

— Это не моё… — хрипло выдавил Семён и, словно ища поддержки, обвёл взглядом притихшую толпу.

— Это ты своей бабушке рассказывай! — милиционер скептически ухмыльнулся.

— Но это правда не моё!

— Что ты мне лапшу на уши вешаешь? Гитара твоя, значит, и порошок твой.

Неожиданно на Семёна накатила липкая волна горячего страха и, обжигая все внутренности, бросилась от головы к ногам. Ощущая, как в теле дрожит каждый нерв, он загнанно оглянулся по сторонам.

— Что же вы все молчите?! — голос Семёна разрезал ватную тишину, нависшую над влажной духотой подвала.

Ища помощи, Тополь снова обвёл взглядом безмолвствовавшую толпу, но каждый из присутствующих, отводя глаза в сторону, старался чуть ли не вжаться в стену, слиться с ней, лишь бы не быть причастным к дурно пахнущей истории.

— Трусы… Какие же вы все трусы! — от отчаяния голос Семёна сорвался на фальцет.

Ударившись о потрескавшуюся краску стен, надрывный крик Тополя разбился на тысячи крохотных кусочков, а вокруг Семёна сомкнулась влажная дымная стена ватной тишины, намертво отделившая его от всех тех, кто ещё пять минут назад являлся частью его жизни, а теперь не желал иметь с ним ничего общего.

* * *

Через толстое стекло не доносилось ни единого звука. Накрытый плотным прозрачным куполом, Леонид стоял босиком на чёрно-белой траве, а над его головой, высоко в небе плыли тёмно-серые облака, похожие на обрывки горелой бумаги. Ломкие стебельки травинок впивались в подошвы ног и, крошась, рассыпались мелкой графитовой пылью. Напрягая зрение, Тополь смотрел вдаль, туда, где должна находиться линия горизонта, но вдали ничего не было, кроме пустоты. Ослепшая и немая, пустота окутывала стеклянный колпак студенистым холодом, и, дотрагиваясь до прозрачной стены рукой, Леонид чувствовал, как безмолвная стынь, просачиваясь извне, обволакивает его терпким горьковатым страхом неизвестности.

Постепенно опускаясь на купол, мутная тарелка блёклого неба вдавливала стеклянную западню всё глубже и глубже в землю, с каждой секундой уменьшая шансы Леонида на спасение. Упираясь в плотную стену ладонями, он изо всех сил пытался раскачать свою тюрьму, но многотонная махина была для него слишком тяжела.

Темнея, стынь за пределами купола сгущалась всё глубже и мало-помалу превращала прозрачное стекло в гигантскую зеркальную сферу. Тополь глядел в своё искажённое до неузнаваемости отражение, растянувшееся по всему кругу и разложенное на много тысяч одинаковых составляющих, и перед его глазами мелькали фрагменты его собственного тела, вывороченного и гипертрофированно изуродованного.

Огромные толстые вены, крупно пульсирующие на висках, переплетались между собой, образуя сгустки живых узлов, выпирающих над поверхностью влажной землистой кожи. Темно-синие глаза, ставшие от дикого страха почти чёрными, молча кричали, и, впитывая их безмолвный крик, круговое зеркало бесшумно смеялось.

Непроглядная темень за стеклом стала густой и вязкой и напоминала мазут. Опускаясь, зеркальная сфера дюйм за дюймом отвоёвывала пустое пространство вокруг Леонида, и, задыхаясь от ужаса, он смотрел на эту блестящую ловушку, которой предстояло через какое-то время стать его могилой. Дурея от безысходности, он отчаянно колотился в толстое стекло, но, наваливаясь сверху, сфера безжалостно прижимала его к земле, усыпанной мелкой графитной пылью раскрошившейся чёрно-белой травы.

Неожиданно сфера остановилась, и графитная пыль, светлея с каждой секундой, начала скатываться в ровные блестящие кружки, похожие на мелкие копеечные монетки. Отражаясь в зеркальном потолке, кружочки заполнили всё пространство ярким серебряным сиянием, и вдруг Тополь увидел, как прямо перед ним, с внешней стороны сферы появилась женская фигура, закутанная в тонкую белую кисею.

— Надежда?..

Пропустив удар, сердце Леонида вздрогнуло так, что он задохнулся от резкой боли, чуть не расколовшей его грудь.

Не говоря ни слова, пристально глядя в глаза, ангел с белыми крыльями приблизился к сфере и приложил ладони к стеклу. Будто притягиваемый невидимым магнитом, Леонид качнулся навстречу и, медленно подойдя к стеклу изнутри, дотронулся ладонью до Надежды.

Неожиданно по телу Тополя пробежал ток, и, заливая его волной непередаваемого восторга, всё его существо наполнилось мягким теплом. Задрожав, Леонид прижался лбом к холодному стеклу, и внезапно пальцы его рук переплелись с пальцами Надежды. Растворяясь, стекло таяло, словно оплывающая льдинка, и серебряные монетки под его ногами, вздрагивая, поднимались в глубокую тёмную высь бездонного неба и замирали там блестящими точечками ярких ночных звёзд.

— Я люблю тебя… Как же я тебя люблю… — одними губами прошептал Леонид, и вдруг серебряная россыпь звёзд со звоном обрушилась на землю.

Ухнув в бездну, сердце Леонида сжалось, и, хватая ртом воздух, он резко вскочил на ноги. Гремя и трезвоня на все лады, на секретере тарахтел старенький будильник, и дребезжащий звук, доносившийся с полки, со страшной силой бил Тополя по барабанным перепонкам.

— Чёрт! — прислушиваясь к беспорядочному стуку собственного сердца, готового вылететь из груди, Тополь глубоко вздохнул. — Приснится же такая чушь собачья!

С досадой ударив по кнопке будильника, Тополь усмехнулся: стоило бы вообще ударить его об пол за такие дела. Это ж надо так перепугать! Хорошо ещё, что подобная глупость наснилась не с четверга на пятницу, а то что хочешь, то и думай!

Кухонные часы показывали без пятнадцати семь утра. Конечно, подниматься в воскресенье в такую рань — сущее безумие, к тому же если учесть, что суббота была рабочей. Но обстоятельства складывались таким образом, что именно сегодня, двадцать девятого декабря, в последнее воскресенье уходящего года, Леонид собирался заняться своими личными делами, не терпящими дальнейших отлагательств.

С памятных событий промелькнувшего лета, когда ему досталось сразу и от молодой жены, и от совсем не молодой любовницы, прошло чуть больше четырёх месяцев. Всё это время Леонид жил один, тщательно размышляя над тем, что для него хорошо, а что плохо. Пороть горячку смысла не было, тем более что бракоразводный процесс тянулся почти до середины декабря.

Отказ Насти от алиментов оказался для Тополя полной неожиданностью. С одной стороны, это оказалось весьма кстати, потому что двадцать пять процентов своих кровно заработанных денег он и так уже вынужденно отдавал по исполнительному листу. Для того чтобы бегать от алиментов, Леонид уже был слишком стар, а восемнадцать лет очередной голгофы вряд ли добавили бы ему положительных эмоций.

Но с другой стороны, что ни говори, категоричное решение этой соплюшки, наверняка подсказанное ей матерью, больно ударило его по самолюбию. Надеясь отыграться за нанесённое оскорбление, Тополь с нетерпением ждал момента, когда, усмехнувшись в лицо этой пигалице, сможет пригвоздить её к месту напоминанием о материальной зависимости её самой и её писклявого ребёнка от его кошелька. Заранее представляя эту сцену, Леонид невольно вскидывал голову и примерял полагающийся к случаю надменно-презрительный взгляд, способный сровнять эту вертихвостку с землёй.

Но вышло всё иначе, и, при воспоминании о высокомерном «нет», прозвучавшем в его адрес почти пощёчиной, Тополя буквально передёргивало от злости. Бесспорно, отказавшись от алиментов, маленькая дурочка совершила большую глупость, о которой ещё сто раз пожалеет, но лишиться удовольствия видеть свою последнюю, четвёртую, жену с протянутой рукой, что ни говори, обидно. В конце концов старшей дочери от Лизы, Алинке, уже шестнадцать, значит, деньги на неё осталось платить не так уж и долго, всего каких-то два неполных года. А проблем с Катериной, его третьей женой, никогда и не было. Когда они развелись, Оксане шёл уже пятнадцатый, и оформлять исполнительный лист, по счастью, Катя не сочла нужным.