Вот и сегодня во время разговора с Надеждой он, к счастью, был предельно собран и сконцентрирован, и, если бы не его безукоризненное внимание и организованность, эта история ещё вышла бы ему боком, да ещё каким! Не обрати он внимания на сорвавшееся с её языка имя какого-то Руслана, плакали бы его денежки горючими слезами.

Надо же, нашли дурачка! Тысяча долларов — деньжищи-то какие! Это ж целое состояние! Здорово придумали, голубки, нечего сказать — нажать на отцовские чувства, вытрясти его как грушу и потом над ним же и посмеяться! Да кто ему этот Семён? Чужой мальчик, не более. Больше года назад его вышвырнули за порог, и ни у одного из них — ни у сыночка, ни у мамочки — сердце не дрогнуло! А сейчас, когда им потребовались деньги, они вдруг вспомнили о его существовании: давай, мол, папочка, плати за грехи молодости!

Да если уж на то пошло, моральный ущерб вправе требовать он сам, а не наоборот. Между прочим, Надька сама подала на развод и предложила ему собрать вещи и вытряхнуться из дома, так что в том, что их семейная жизнь не сложилась, виновата она одна, и никак иначе. Надо же, взяла моду приходить к нему раз в пятнадцать лет с протянутой рукой за деньгами, как будто сама нищая! Если уж на то пошло, она не уборщица, а главный бухгалтер, так что могла бы не трясти инженера с оборонки, вымогая обманом последние гроши, а сходить к своему начальству и занять. Ничего, не переломилась бы! Хотя зачем занимать? Это же когда-нибудь придётся возвращать, а тут тряхни получше мужа-дурачка, он расслюнявится, и дело с концом — ни проблем тебе, ни забот, одна благодать!

Возмущённо засопев, Тополь поправил воротник.

Ещё надо бы разобраться, есть ли этот мифический долг вообще. Кто знает, какой стала Надька за те годы, что они живут порознь. Если судить по оказанной ему встрече год назад, обнаглела она прилично, так что с ней ушки надо держать востро, а то как бы чего не вышло. Тысяча долларов! Да за такие деньги можно стать красавцем для любой, даже для самой разборчивой. Да за тысячу зелёных каждая вторая расстелет перед ним красную ковровую дорожку, посадит под иконами и начнёт на него молиться, а эта зараза хочет получить всё даром, да ещё и не стесняется говорить в его присутствии о каком-то там Руслане!

Между прочим, Катьке он нужен будет и без этой проклятой тысячи. Конечно, на сберегательной книжке у него деньги есть, но ни Надьке, ни Катьке, ни кому бы то ни было об этом знать совсем не обязательно. Запас карман не тянет, лежат себе деньги и лежат, капают процентики и пусть капают, и никого это не касается.

— Вот ведь до чего бабы — ушлый народ! — пробурчал себе под нос Тополь. — Только потеряй бдительность — обчистят до нитки, моргнуть не успеешь! Хорош бы я сейчас был, нечего сказать! Это же надо додуматься: состричь бабки с бывшего мужа, чтобы прогулять их с будущим!

Представив ухмыляющуюся Надежду, держащую в руках его кровно выстраданные дензнаки, Тополь зло скрипнул зубами. Нет, нечего даже и сомневаться: если он хочет обрести спокойствие и хоть какую-то стабильность, нужно идти к Катерине. Конечно, она не сахар, но по большому счёту кто из нас сахар? И потом, во всю эту химеру с любовью можно верить по молодости, в старости же о любви можно или вспоминать, или надеяться её когда-нибудь повстречать. Реальна только стабильность, а с Надькой её никогда не будет.

Вот Катька — та другая. Это Надежда как пороховая бочка, а Катерина предсказуема. Можно дать голову на отсечение, что за те полтора года, что они не живут вместе, в её жизни ничего не изменилось. Тихая, мягкая, чрезвычайно удобная, Катя по-прежнему вяжет вечерами, забравшись в кресло с ногами и мечтая только о том, чтобы всё вернулось обратно. Его приход будет для неё настоящим праздником. Конечно, дело не обойдётся без объяснений и, возможно, каких-то обид, хотя… донельзя обрадованная его смелым решением, Катька должна будет оставить все претензии и упрёки при себе. Страх перед возможными осложнениями подобного выяснения отношений заставит её прикусить язычок, тем более что она уже достаточно настрадалась и вполне готова оценить удачное стечение обстоятельств, заставившее его вернуться к ней в дом.

Несомненно, для того чтобы его жизнь снова не превратилась в кромешный ад, он вынужден будет поставить перед ней ряд определённых условий. Но что такое несущественные уступки по сравнению со вновь склеенной жизнью?

Глядя по сторонам, Тополь бодро шагал по заснеженной улице, и в его голове мало-помалу вырисовывался список того, на чём он собирался настаивать в первую очередь.

Во-первых, и это самое важное, прямо с сегодняшнего дня все деньги, находящиеся в доме, будут под его личным контролем, и только в его власти будет определиться, сколько и на что потратить. Во-вторых, всякие глупости с уборкой дома и беготнёй за продуктами его касаться не должны. В конце концов полтора года они как-то же справлялись со всем этим без него, отчего бы эту правильную традицию не продолжить и дальше? При наличии в доме двух взрослых женщин заниматься хозяйством мужчине — нелепость. Нет, конечно, передвинуть шкаф или стол — пожалуйста, но от всего остального — увольте.

Теперь о покупках. Тратить львиную долю коллективного дохода на ребёнка глупо, это как минимум. Вырастая как на дрожжах, Оксана не успевала изнашивать того, что ей покупала наивная Катерина в несусветном количестве. То, что девочке уже пятнадцать, ничего не меняет.

Пятнадцать? Тополь замедлил шаг и задумался. Нет, почти четырнадцать ей было в тот момент, когда они разводились. Значит, после Нового года Оксашке исполнится уже шестнадцать. Хотя какая разница — пятнадцать, шестнадцать? Дело не в возрасте, а в принципе. Красиво и добротно должны одеваться все члены семьи, а не отдельно избранные её представители. Разве это дело, когда у маленькой девочки две пары зимних сапог, а у него, взрослого мужчины, всего одна? Или это правильно покупать малявке золотые серёжки, вместо того чтобы разориться на приличную булавку для галстука главе семьи? Между прочим, вторая пара обуви для ребёнка, который всё равно на следующую зиму в неё не влезет, — неоправданная роскошь, а золотая булавка — необходимый атрибут имиджа мужчины. Разница есть? То, что у самой Катерины вечно ничего не было, к делу не относится. Она взрослая женщина, и, если экономить на себе ей доставляло удовольствие, — это лично её дело.

На улице ещё было совсем светло, и огни праздничной новогодней иллюминации не горели. Шагая по заснеженной улице, Тополь смотрел на толстые, пыльные стёкла витрин, за которыми стояли сиротливые кособокие ёлочки, и думал о том, что отчего-то в этом году он совсем не чувствует приближения праздника.

Вытертые от времени серебряные дожди прикрепили к огромным квадратам стекол, но новогодней сказки всё равно не получалось. То ли обвешанные пыльной ватой ёлки слишком малы и неказисты, то ли в отсутствии хорошего настроения виноваты негоревшие лампочки иллюминаций, но праздника не чувствовалось, и сколько Тополь ни старался внушить себе, что он необыкновенно, празднично счастлив, у него ничего не выходило.

Конечно, Катька являлась неплохим вариантом, но, как говорится, запасным, и нечего это отрицать. Непредсказуемая и взрывоопасная Надежда снова и снова вставала у него перед глазами, и, представляя её рядом с каким-то другим мужчиной, Тополь чувствовал, как всё его тело немеет от обиды и боли. Да, в свои тридцать он был полным идиотом, вовремя не понявшим, в чём его счастье, и не сумевшим удержать его в руках, но неужели теперь всю жизнь он должен расплачиваться за одну-единственную ошибку?..

К чёрту! Мотнув головой, Леонид постарался отогнать прочь надоедливые мысли. Почему он должен разрываться на части, думая о женщине, которая даже на короткий миг не хочет подумать о нём? Пятнадцать лет — долгий срок, и пора бы уже отпустить Надежду насовсем, вычеркнув из жизни, забыв, словно её и не было рядом с ним никогда. Пусть она будет счастлива со своим Русланом или с кем-то там ещё. Пусть живёт так, как ей хочется, а у него своя жизнь, и вопреки всему на свете он сумеет сложить её всем на зависть.

* * *

Когда Тополь открыл дверь подъезда, где жила Катерина, три тёмно-красных слабеньких гвоздички завяли окончательно и бесповоротно. Побитые морозом, тонкие, выхолощенные лепестки, похожие на застиранные обрывки тряпочек, бессильно поникли и, приклеившись к обёртке, расползлись по ней мелкими кусочками.

— Продают чёрт знает что! — взглянув на непрезентабельный букетик, с сожалением причмокнул губами Тополь.

Нет, что ни говори, а цветочки зимой — деньги на ветер. И далась же бабам эта ерунда! Что за удовольствие — поставить облезлый, завядший веник в вазу и, сдувая с него пылинки, умильно улыбаться своим фантазиям? Да лучше бы на истраченные попусту деньги купить пакет молока, батон белого хлеба и сто граммов докторской колбасы.

Встряхнув букет, будто рассчитывая, что он каким-то волшебным образом вдруг распушится и примет нужный вид, Леонид с раздражением вздохнул. С одной стороны, дарить такое безобразие было как-то неловко, но с другой — он же не виноват, что гвоздики оказались морожеными, верно? Когда он их покупал, они выглядели почти сносно. Конечно, учитывая их стоимость, явно заниженную по сравнению с обычной, он предполагал, что цветочки вскорости должны ахнуться, но на то, что это случится так скоро, он, признаться, не рассчитывал.

Ещё раз взглянув на поникший букет, Тополь пожал плечами, махнул рукой и опустил его головками вниз. А! Какая разница — завядший, незавядший, есть веник, и ладно, Катька будет рада и этому. В старые времена он не очень-то баловал её своим вниманием, так что сегодняшний букет, каким бы ощипанным он ни оказался, она в любом случае оценит по высшему разряду.

Успокоившись относительно мелкой неприятности, так некстати свалившейся на его голову, Леонид подошёл к лифту и тут же заметил объявление, крупными буквами оповещающее жильцов о том, что лифт не работает.

— Фу ты ну ты! — сморщился Тополь. — Было бы удивительно, если б ты работал! — с раздражением ударив по листочку, исписанному кривыми чёрными каракулями, он глубоко вздохнул. — И что за день сегодня такой? Цветы сдохли, лифт сломался, а с самого утра ещё Надька в душу наплевала, отрава!

Несколько раз дёрнув ручку сетчатой дверки, словно мстя лифту за нежелание исполнять свои прямые обязанности, Тополь пересёк площадку первого этажа и стал подниматься по лестнице.

История с лифтом его нисколько не удивила. Ещё в былые времена, когда он сам жил в этом доме, такое случалось три дня в неделю, если не чаще. В глупые умозаключения врачей относительно того, что ежедневные пешие прогулки на пятый этаж способствуют чему-то там полезному, Тополь не верил. Какая польза может быть от того, что, уставший и измученный человек, отработавший смену или полторы на заводе, будет тащиться по этажам, вместо того чтобы с комфортом доехать на лифте? Кроме стучащегося в ушах сердца и громкой одышки, ничего от подобного экстремального времяпрепровождения быть просто не может.

— И за что им только деньги платят? — поминая коммунальщиков недобрым словом, буркнул себе под нос Тополь. — Ладно, Катька на пятом. А кто на девятом, тому как?

— Вот так и ходим, Лёнечка!

Неожиданно из-за поворота лестничного марша, мягко ступая по кафелю войлочными подошвами тапочек, появилась бывшая соседка Тополя, Раиса Павловна Журавлёва. Низенькая, приземистая, чем-то напоминающая круглый плюшевый пуфик на маленьких колёсиках, она слыла бессменным справочным бюро дома и знала о жильцах всё и даже чуточку больше. Побаиваясь языка вездесущей всезнайки, соседи предпочитали не ссориться с Журавлёвой и оказывали ей всяческие знаки уважения, которых, по твёрдому мнению Тополя, она абсолютно не заслуживала.

В те времена, когда он ещё жил с Катей, скверная женщина всегда старалась сунуть свой нос туда, куда её не просили, и эта милая привычка лезть не в своё дело доводила Леонида до белого каления. Не считая нужным пресмыкаться перед этой подколодной змеёй, вечно вынюхивающей и высматривающей то, что её не касалось никоим образом, Тополь не жаловал пожилую женщину, из чего автоматически следует, что та отвечала ему взаимностью.

Предпочитая обойти Журавлёву стороной, Тополь механически убрал руку с букетом за спину и уже направился в обход приземистого пуфика, когда Раиса Павловна, будто чуя лёгкую добычу, широко улыбнулась и загородила своими объёмными формами проход на следующий этаж.

— А что это у тебя в руке, никак цветочки? — Она кивнула за спину Тополя.

— А, это? — он достал гвоздики из-за спины, небрежно поднёс их к носу и сделал шумный вздох. — Это так, между делом. Шёл по улице, дай, думаю, куплю, уж больно они мне приглянулись.

— Н-да? — глаза справочного бюро на добровольных началах сначала широко открылись, затем, внимательно изучив тёмно-красный веник, сузились до щёлочек. — А в подъезд ты к нам забрёл тоже по старой памяти?