— Не вздумай придуриваться! — повысила голос Лидия, но, видя, что бледный и чуть ли не бездыханный Тополь не подаёт признаков жизни, забеспокоилась всерьёз.

— Милицию кто-нибудь вызвал?

Вокруг машины Лидии уже собралась приличная толпа зевак.

— Женщина за рулём — сами понимаете…

— Насмерть…

— Надо же, и скорость-то была вроде небольшая…

— А в «скорую» звонили?

— Какая ему теперь «скорая»…

— Леонид, ну же!.. — Лидия несильно потрясла Тополя за плечо. — Леонид! Ты же не умер, правда? — она снова склонилась над ним, и Тополь, уловив запах знакомых духов, еле удержался, чтобы не рассмеяться. — Леня, миленький, давай ты умрёшь когда-нибудь потом, попозже, а? — она просунула свою мягкую белую ладошку между его щекой и мокрым асфальтом. — И вообще, было бы неплохо, чтобы это случилось не на моих руках…

Толпа, окружавшая их, становилась всё больше. Строились предположения и рассказывались подробности произошедшего:

— Да нет, он шёл на зелёный, это она летела на красный свет!

— Вовсе нет, это он перебегал на красный… Чего вы зря говорите, если сами не видели…

— Теперь ей лет пять впаяют, как пить дать, а то и больше…

— Да ну, условно год дадут, и всё, а если у дамочки деньги есть…

— Как это условно, если насмерть?

— Лёня, милый! — испугавшись всерьёз, Загорская попыталась перевернуть отяжелевшее в своей неподвижности тело Тополя, но сил на это у неё явно не хватало. — Леня, будь человеком, в конце-то концов! Я не хочу садиться из-за тебя в тюрьму!

— А придётся, — неожиданно открыл глаза Тополь.

— Ах ты, проходимец! — Загорская с негодованием сдвинула брови, и её глаза возмущённо сверкнули.

— От проходимки слышу, — флегматично отозвался он и снова, принимая вид смертельно раненого человека, прикрыл веки.

— Сколько ты хочешь, чтобы очнуться и исчезнуть отсюда немедленно? — спросила Загорская. — Назови цену, и закроем это поскорее. Иначе вся эта история плохо кончится. Итак, сколько?

— Ну… допустим… — прикидывая цену отступного, Тополь прищурился. — Если сумму, хитростью выманенную у меня тобой этим летом, помножить на коэффициент нанесённых моральных и физических страданий, которые мне пришлось претерпеть из-за тебя сегодня…

— Сделай милость, не тяни кота за хвост!

— Пожалуй, что… — превозмогая боль в ноге, Тополь сумел приподняться и сесть.

Вопрос Лидии застал его врасплох. С одной стороны, можно было воспользоваться удобным моментом, проявить донжуанство и, отказавшись от денег, между прочим, на самом деле выстраданных им, снова завязать с Лидией какие-то отношения. С другой стороны, отношения на хлеб не намажешь, и, учитывая то, каким образом они расстались всего несколько месяцев назад, доверять этой стерве в бархатных брюках было весьма опасно: уж слишком велик шанс вновь остаться ни с чем.

Конечно, отношения, завязанные в такой экстремальной ситуации, как данная, кардинально отличались бы от летних наивных ухаживаний, которые иначе как позором и назвать-то нельзя, но на одни ахи и охи, как известно, не проживешь, а реальные деньги, зажатые в кулачке, никогда не бывают лишними.

— Так что ты надумал? — беспокойно оглядываясь по сторонам, Лидия взяла Тополя под локоть и помогла ему встать на ноги.

Для судьбоносного решения, которое могло изменить всю его жизнь, у Леонида осталась всего пара секунд. Прислонившись к капоту «семёрки», Тополь напряжённо замер, и его мозг заработал с удвоенной скоростью. На кону стояла реальная сотня баксов, которую он вправе потребовать от Лидии за свои прямо-таки неземные страдания под колёсами её автомобиля на глазах десятка свидетелей, против эфемерного шанса прервать затянувшуюся чёрную полосу и хоть каким-то образом устроить свою личную жизнь.

— Я…

Неожиданно перед глазами Тополя появилась странная картинка в виде рыночных весов с двумя пластмассовыми чашками, на одной стороне которых лежали милые сердцу шуршащие рублики, полученные в обмен на заграничную зелёную бумажку, а на другой — тёмная фетровая шляпа с широкими полями. Видение было настолько реальным, что Леонид видел буквально всё, даже мелкие выбоинки на пластмассе чашек и потёртые сгибы на разноцветных денежных бумажках.

Опасаясь, что чёртова шляпа может перетянуть лёгкую тарелочку с купюрами, Тополь чуть не протянул руку, чтобы удержать весы в нужном положении, и пришёл в себя только тогда, когда понял, что его пальцы пытаются сжать скользкую поверхность капота машины.

— Так ты на что-нибудь решишься, или мы так и будем стоять посреди улицы? — нервно проговорила Лидия.

— Справедливости ради, стоило бы тебя наказать посерьёзнее, так сказать, по совокупности… — нравоучительно протянул Леонид. — Но поскольку ты человек пожилой, я не стану мотать тебе нервы и разрешу компенсировать всё деньгами. С тебя сто баксов, милая.

— Чтоб ты сдох, жлоб несчастный! — сверкнув от негодования глазами, Лидия обошла машину, взяла с переднего сиденья свою сумочку и, порывшись в кошельке, зажала в руке хрустящую купюру. — Пусть тебе эти деньги поперёк горла встанут! — негромко прошипела она, демонстративно запихивая бумажку в карман перепачканного пальто Тополя.

— Ты смотри — не очень-то, а то как бы я таксы не повысил! — довольно ухмыльнулся он.

— Иди к чёрту! — с сердцем проговорила Загорская и, нырнув в машину, тут же тронулась с места.

Недовольная тем, что участники происшествия сумели договориться полюбовно до приезда официальных органов, толпа начала постепенно редеть и уже буквально через минуту, убедившись, что продолжения интересного зрелища не будет, рассосалась вовсе.

Удовлетворённо улыбаясь, Тополь нащупал в кармане пальто банкноту. Нет, правильно, что он не поддался глупому донжуанскому порыву. С такими людьми, как Лидия, нужно держать ухо востро. В конце концов деньги, они и в Африке деньги, а всё остальное — только миражи. Да и потом, такому мужчине, как он, грех не ценить себя настолько, чтобы цепляться за это пугало в нелепых шляпах.

Ухватив купюру за уголок, Тополь вытащил её из кармана, и… лицо его побледнело. Вместо шершавой бумаги с портретом одутловатого американского дяденьки в его пальцах оказалась сложенная вдвое обыкновенная рублёвка с потёртым сгибом и загнутым уголком.

— Аа-а-а-х-х… — открывая рот, словно рыба, выброшенная на берег, Тополь застыл на месте, с отчаянием глядя в ту сторону, где скрылся проклятущий автомобиль, номера которого он даже не подумал запомнить. — Да чтоб тебя приподняло и прихлопнуло! — с надрывом прохрипел он. — Зара-а-аза!

Внезапно горло Тополя перехватило горячим спазмом. Чувствуя, что слёзы застилают ему глаза, он скомкал ненавистную бумажку в ладони и в негодовании уже хотел отбросить её, словно ненужный фантик, в сторону, но его рука вдруг застыла в воздухе. Помедлив, Леонид задумчиво покатал бумажный шарик, а потом опустил его обратно в карман. Бросать деньги на ветер, пусть даже и такие незначительные, было непозволительной глупостью для такого умного человека, как он.

* * *

— Семён, мне нужно с тобой серьёзно поговорить, — Надежда нажала на кнопку телевизионного пульта, и изображение, сплющившись в узкую горизонтальную полосу, исчезло с экрана.

— Мам… — на лице Семёна появилось недовольное выражение. — А это обязательно делать именно сейчас? В кои-то веки по ящику что-то дельное крутят. Может, отложим? Или у тебя что-то срочное?

— Да как тебе сказать… — Надежда набрала в грудь побольше воздуха. — Не знаю, насколько это срочно, но… — она на мгновение затихла, не зная, как приступить к делу.

— Да что случилось-то? На тебе лица нет. Ты что, заболела? — Семён с беспокойством посмотрел на мать.

— Нет, я вполне здорова.

— Тебя увольняют с работы? — предположил сын.

— Нет, с работой тоже всё в порядке.

— Тогда что? — не на шутку обеспокоенный странным выражением лица матери Семён замер в кресле и приготовился к плохим известиям.

— Я даже не знаю, как тебе об этом сказать… — Надежда придвинула стул к креслу, на котором восседал сын, и села напротив. — Сёмушка, я хочу спросить, как ты отнесёшься к тому, чтобы я вышла замуж?

— Чего-чего?! Я не понял, — вытянув шею, Тополь подался всем телом вперёд.

— Я собралась замуж, — негромко повторила Надежда и бросила на сына неуверенный взгляд.

— Ни фига себе… — он вытянул губы трубочкой и удивлённо присвистнул. — И за кого же?

— За Руслана.

— О как… — Семён на миг застыл, обдумывая услышанное. — А зачем, если не секрет?

— Что — зачем? — не поняла Надежда.

— Зачем тебе замуж? Тебе что, одного раза не хватило? Или жизнь тебя ничему не учит? Нам что, плохо вдвоём?

— Ну, почему же плохо? — растерянно произнесла она.

— Тогда зачем нам кто-то третий?

— Выслушай меня и, если сможешь, постарайся понять. Мне уже сорок… — негромко начала Надежда, но сын мгновенно перебил:

— Вот именно, сорок! Тебе уже сорок, а ты всё строишь из себя девочку-ромашечку! Надо же, курам на смех — замуж она собралась! Ты ещё в тюль замотайся и белый цветочек в волосы пихни!

— Что за тон? — побледнела Надежда.

— А на что ты рассчитывала?! — сверкнул Семён глазами. — Интересное дело, ты решила привести в дом какого-то чужого мужика, которого я и в лицо-то толком не знаю, а я должен этому обрадоваться, так что ли? Да на что он мне сдался, твой Руслан?

— Послушай, Сёма… — Надежда взялась за нижнюю пуговичку длинной шёлковой блузки и принялась её нервно теребить. — Мне очень нелегко об этом говорить, тем более с сыном, но ты должен понять, что я — не только твоя мать, я ещё и женщина.

— Да что ты говоришь, — с придыханием выдавил он. — А я и не догадывался. Ну, надо же!

— Семён, сорок — это не старость.

— Угу, первая молодость.

— Зачем ты так со мной?

— А ты?! — неожиданно синие глаза Тополя полыхнули огнём. — Что ты хочешь от меня услышать? Что я благословляю твой брак и желаю тебе с этим мужиком великого и безграничного счастья? — прищурившись, Тополь на миг замолчал и смерил мать уничижительным взглядом. — Да за кого ты меня принимаешь? Кто он мне есть, твой распрекрасный Руслан?

— Семён, почему бы тебе хотя бы раз в жизни не подумать о ком-нибудь ещё, кроме себя? — негромко уронила Надежда.

— Вот только не стоит давить на сознательность! — тут же взвился он. — Много ты обо мне думала, когда решила привести в наш дом неизвестно кого?! Двадцать лет мы жили с тобой душа в душу, и вдруг ты мне объявляешь, что нашёлся кто-то, кто значит для тебя больше, чем я!

— Ты не так меня понял! — Надежда подалась вперёд, но Семён предостерегающе выставил перед собой руку.

— Я всё понял как надо и хочу сказать, что такое положение дел меня не устраивает. Хочется тебе или нет, но придётся делать выбор: или он, или я.

— Но почему так? — Надежда бессильно уронила руки на колени. — Давай поговорим, сынок! Дороже тебя в моей жизни никогда никого не было. Всё, что я могла, я отдавала тебе одному, не считаясь ни со временем, ни со своими желаниями — ни с чем. Двадцать лет ты был светом в моём окошке, единственным светом, ради которого я жила. Ни нужда, ни голод, ни трудности — ничто не могло заставить меня предать тебя, потому что ты — самое дорогое, что у меня есть… — она судорожно сглотнула. — Пока ты был мал и нуждался в моей защите и помощи, я никогда не отнимала своих крыльев, расправленных над тобой, хотя иногда мне приходилось бороться в одиночку против целого мира…

— Ты собираешься выжать из меня скупую мужскую слезу? — с насмешкой перебил Семён. — Если так, то напрасно. Усидеть на двух стульях ещё не получалось ни у кого, даже у таких артистических натур, как ты, мамочка. Делить тебя с кем бы то ни было я не намерен, — он мстительно улыбнулся. — Если твой Руслан хоть раз переступит порог нашего дома, ноги моей здесь больше не будет, так и знай. Выбор за тобой.

* * *

— А чего я знаю… чего ты не знаешь… — Вадик глубоко затянулся и, медленно выпуская дым через ноздри, загадочно улыбнулся. — Вот в жизни не угадаешь.

— А что, стоит погадать? — Семён тоже набрал в рот дыма, но, не глотая, тут же выпустил его обратно.

Тополь вообще дыма не любил и, можно сказать, по-настоящему, взатяг, никогда не курил, а только так, для вида, полоскал рот, выпуская дым длинной сизой струйкой. Стоя под навесом родного института, он добровольно составлял компанию тем, кто готов был забыть дома всё, что угодно, от кошелька до собственной головы, но только не сигареты. Если бы Семёна спросили, зачем он мается подобной глупостью, пуская на ветер и деньги, и дым без особенной надобности, он, пожалуй, затруднился бы ответить однозначно. С одной стороны, оставаться к двадцати годам некурящим было как-то неловко, с другой — наверное, подобное времяпрепровождение уже вошло у него в привычку, да и потом, все важные дела и события обсуждались всегда именно под козырьком родных пенатов, а никак не на лекциях и семинарах.