— Ты обязан мне всё рассказать.

— С какой это стати? Мы же чужие? — наслаждаясь её растерянностью, Семён посмотрел на мать сверху вниз и намеренно неторопливо проследовал в свою комнату.

— Семён! — Надежда хотела было пойти за ним, но неожиданно дверь перед её носом захлопнулась и дважды щёлкнул замок. — Что ты себе позволяешь?! — внезапно на Надежду накатила волна дикой злости. — Ты глуп, как пробка, если думаешь, что нужен своему папаше! Да Лёнька такой же, как ты, ему, кроме себя, ненаглядного, никто не нужен!

— Я не хочу с тобой разговаривать на эту тему! — общаться с матерью через дверь оказалось намного удобнее, по крайней мере это избавляло от необходимости смотреть ей в глаза. — Отец — исключительно порядочный и спокойный человек, и он, в отличие от тебя, никогда не устраивает истерик и допросов.

— Ты думаешь, это оттого, что он такой замечательный?! Да ему же абсолютно всё равно, где ты и что с тобой! Восемнадцать лет ему не было до тебя абсолютно никакого дела, а теперь что же, ни с того ни с сего у Лёньки вдруг проявились отцовские чувства?! С чего бы это?! Не подскажешь?!

— С того, что все восемнадцать лет ты не давала ему со мной видеться, — заранее зная, что его слова непременно выведут мать из себя, и пользуясь тем, что она не сможет разглядеть выражение его лица, Семён широко улыбнулся.

— Кто тебе сказал такую чушь?! Да твой ненаглядный папенька все эти годы шастал по бабам, меняя их как перчатки, раз в сезон, и его нисколько не интересовало, есть ли у тебя хоть кусок хлеба! Я одна разрывалась, как проклятая, стараясь, чтобы у тебя было всё, как у людей, а он в это время справлял своё удовольствие, забыв, что у него есть ребёнок вообще! Зато теперь он герой, а я…

Неожиданно Надежда почувствовала, что ей не хватает воздуха. Пытаясь поймать его ртом, она несколько раз хрипло вздохнула, но её горло сжалось в сухом жёстком спазме и перед глазами вдруг всё поплыло. Стараясь удержаться, она схватилась за косяк, но потные ладони заскользили по масляной краске, и, не в состоянии справиться со своим весом, она стала медленно оседать на пол.

— И долго ты собралась попрекать меня этим куском?! — ощущая полную безнаказанность, Семён уселся на диван и, закинув ногу на ногу, блаженно откинулся на мягкую велюровую обивку. — Ты случайно не подскажешь, кто виноват в том, что тебе пришлось тянуть из себя жилы в одиночку? Нет? Молчишь? — не подозревая, что он говорит с пустотой, Тополь выдержал секундную паузу и беззвучно хмыкнул. — Тогда я тебе подскажу. Если бы ты не была такой категоричной и самоуверенной, отец никогда бы не ушёл из дома. И знаешь что, я его не виню! Ни один мужик не в состоянии вытерпеть такую, как ты! — ожидая неминуемого взрыва, Семён бросил взгляд на дверь, но за ней было по-прежнему тихо. — Что, нечем крыть? — с нотками превосходства проговорил он. — Вот что я тебе скажу, дорогая мамочка. Отец — чудесный человек, просто выдержать общение с тобой не в состоянии ни один нормальный мужчина, только и всего. Независимо от того, нравится тебе это или нет, я буду общаться с отцом, и ничего ты с этим поделать не сможешь. А что касается куска хлеба, которым ты попрекаешь меня столько лет… — подбирая слова побольнее, Семён на секунду задумался, — да будь он трижды неладен, твой кусок, и ты вместе с ним!

Последние слова сына Надежда слышала как в тумане. Навалившись, тупая ватная пустота окутала её целиком и, взорвавшись перед глазами яркой вспышкой непереносимой боли, увлекла её за собой в спасительное небытие.

* * *

Откуда в его руках взялся золотой песок, Семён не помнил, потому что начал смотреть свой сон как-то странно, с середины. Он сидел на полу, застеленном ярким цветастым паласом, точь-в-точь таким же, какой был когда-то в квартире покойной бабушки Насти. Изо всех сил сжимая ладони, он старался не выпустить из своих рук ни единой песчинки, но тоненький золотой ручеёк, сверкавший, словно нить люрекса, неуловимо просачивался между пальцев и рассыпался по ковру драгоценной невесомой пылью. Осев на лепестках нелепых малиновых роз, разбросанных по паласу крупными аляповатыми пятнами, золотистые пылинки впитывались в ворс; темнея, лепестки цветов покрывались странным бурым налётом, похожим на ржавчину.

Семён наблюдал за этой странной метаморфозой и отчётливо слышал рваные, неровные удары своего сердца, колотящегося со страшной силой где-то у самого горла. Ощущая собственную беспомощность, он смотрел на струящийся ручеёк и готов был заплакать от обиды и злости. Терять дорогие песчинки было безумно жалко, и не столько потому, что помимо его воли они выскальзывали из рук, а потому, что, выскользнув, они превращались в ненужную ржавую пыль, не имеющую никакой ценности.

Рядом с ним стояла мать. Лица её он не видел, потому что всеми силами пытался остановить убегающую дорожку золота, но точно знал, что женщина в лакированных туфельках с крохотными бантиками — его мать, Надежда Федоровна.

— Семён, брось всё это, пойдём со мной, — она наклонилась и протянула ему руку.

— Как же я всё это брошу, ведь это золото! — замотал Семён головой.

— Это не золото, — проговорила мать, и Семён почувствовал, как она проводит рукой по его волосам.

— А что же это, по-твоему? — усмехнулся он.

— Это? Пыль у дороги, — она присела на корточки, и её глаза оказались на одном уровне с глазами Семёна. — Брось, это всё обман, пойдём со мной, мне нужна твоя помощь.

— Но я не могу…

С каждой секундой драгоценного песка в ладонях становилось всё меньше и меньше, а мать, вместо того чтобы хоть чем-то помочь его беде, только рассеянно улыбалась, и по её лицу от самых уголков глаз рассыпались веером едва заметные морщинки.

— Сынок, ты мне нужен, иди за мной, — Надежда слегка коснулась пальцами руки Семёна, и тот с ужасом увидел, что блестящий ручеёк, вытекающий из его пригоршни, стал шире.

— Что ты делаешь?! — испуганно вскрикнул он, и в этот момент где-то совсем рядом раздался странный звук, заставивший его вздрогнуть.

Звук был пронзительным и дребезжащим, выворачивающим наизнанку. Дрожа всем телом, Семён прислушивался к этому звуку, то затихающему, то возникающему вновь, и ему казалось, что резкая трель разрезает гулкую тишину на ровные прозрачные ломти. Отсекая студенистые куски, звук всё приближался, с каждой секундой становясь настырнее и громче, а Семён всё стоял на коленях и никак не мог решиться разжать ладони…

Неожиданно картинка исчезла и стало темно, как будто кто-то резко задёрнул толстые чёрные занавески. Всё ещё находясь между сном и явью, Семён потянул на себя край одеяла, и тут снова услышал пронзительный звук, так напугавший его во сне. В первый момент он никак не мог сообразить, что это такое, но требовательные трели продолжались.

— Что за чёрт?

Не в силах открыть глаза, Семён скинул одеяло, сел на кровати, и вдруг его сон как рукой сняло: в прихожей надрывно звонил телефон. Подскочив как на иголках, Семён бросился в коридор и щёлкнул выключателем.

— Алё?! — зажмурившись от резкого света, Семён прикрыл глаза ладонью.

— Здравствуйте, это квартира Тополей? — пожилой женский голос в трубке был Семёну незнаком.

— Да, — отняв руку от лица, он попытался открыть глаза, но свет люстры был слишком ярким, и, моргнув, Семён был вынужден зажмуриться снова.

— С кем я говорю?

— А кто вам нужен? — он наощупь взял будильник и, кое-как сумев приоткрыть один глаз, взглянул на циферблат.

— Мне нужен Семён Леонидович.

— А это ничего, что сейчас половина второго ночи? — Семён с досадой поморщился и наконец-то открыл глаза окончательно. — Вы кто?

— Вас беспокоят из больницы… — натянуто проговорили в трубке, и, как всегда в таких случаях, наступила короткая пауза.

— Что-то с мамой? — в предчувствии нехорошего сердце Семёна вздрогнуло, и по спине пробежали холодные мурашки.

— Ваша мама час назад умерла, — в ровном голосе не было ни волнения, ни тревоги — ничего вообще, просто дежурная у телефона исполняла свои прямые служебные обязанности. — Вы сможете подъехать утром с документами?

— С документами? — тупо повторил Семён. — С какими?

— Запишите, пожалуйста, я сейчас продиктую. Во-первых, привезите паспорт умершей, во-вторых…

Карандаш быстро скользил по бумаге, оставляя за собой невзрачные кривые строчки, а горло Семёна сжимал непереносимо-острый, обжигающе-горячий спазм. Тупо ударяясь, в затылок стучались тяжёлые волны крови; выкручивая виски, боль металась по всему телу, а в голове, звеня до упора натянутой струной и доводя до исступления, беспрерывно билась одна и та же фраза: как же я теперь?.. как же теперь?.. как же теперь?..

— Завтра к девяти утра подойдите с документами в шестой корпус на второй этаж и захватите сразу деньги.

— Деньги? — смысл слов дежурной не сразу дошёл до Семёна. — Какие деньги?

— На оплату ритуальных услуг. Когда вы будете оформлять документы, вам, молодой человек, придётся проплачивать установленную сумму. Ну… в общем, они вам всё сами скажут, — поспешно проговорила дежурная, видимо, решив, что неприятную часть, входящую в круг её обязанностей, она уже выполнила, и всё остальное — не её головная боль. — До свидания.

Несколько секунд Семён сидел неподвижно, слушая короткие гудки, потом отстранил трубку от уха, посмотрел на неё с удивлением, словно видел впервые, и медленно опустил её на рычаг.

Ну, вот и всё. Жизнь наконец-то дала ему шанс, о котором он так долго мечтал. Глядя на глянцевый бок телефонного аппарата, Семён ощущал странное чувство избавления, сладкого и пугающего одновременно, такого желанного и доставшегося такой непомерно дорогой ценой. Ну, вот и всё, все долги розданы, все счета оплачены, он никому и ничем не обязан, а значит, свободен. Ощущая, как по его щеке покатилась тёплая слеза, Семён внимательно посмотрел на своё отражение в зеркале, зачем-то крупно перекрестился и громко и отчётливо проговорил:

— Царство тебе небесное, мама! Пусть земля тебе будет пухом… а мне — раем.

Щёлкнув выключателем, Семён прошёл в свою комнату, не включая света, сел на край постели и, натянув на плечи тонкое шерстяное одеяло, задумчиво посмотрел в мёртвый квадрат тёмного окна. Подсвеченное уличным фонарём, окошко подёрнулось тоненькой полупрозрачной плёночкой, похожей на жидкое молоко, щедро разбавленное водой. Вглядываясь в жёлто-сизую муть матового стекла, Семён сидел не шевелясь, не моргая и почти не дыша. Простившись со своим прошлым, он со страхом, трепетом и надеждой ждал первое утро своего свободного настоящего.