— А кто его знает, он мне не докладывал, — пожала плечами Инна.

— Вы что, даже не поговорили?

— А о чём мне с ним говорить? Поздоровались, кивнули друг другу да и разошлись.

— А ты не догадалась спросить, чего ему тут нужно?

— Я что, по-твоему, должна была вцепиться в двери лифта? — Инна помолчала, потом спросила: — Слушай, ты будешь очень против, если я подымлю ещё? — она взяла пачку с сигаретками со стола. — Они такие лёгкие, что ими не накуриваешься, одно баловство.

— Дыми сколько хочешь, — разрешила Надежда и, задумчиво посмотрев в окно, громко выдохнула. — Да… Жаль, что ты не смогла разузнать самого главного. Надо же, пятнадцать лет ни слуху ни духу, вдруг на тебе, объявился! Определённо Тополь что-то задумал, только вот как теперь узнать, что…

— А чего гадать, ты спроси — и всё, — просто посоветовала Инка.

— Как ты себе это представляешь? Где я его теперь возьму? Приду к нему домой и заявлю, мол, выкладывай, чего ты задумал, так, что ли? — Надежда криво усмехнулась.

— Зачем куда-то ходить? — уставилась на подругу Инна. — Ой, я же тебе не сказала самого главного! Он же просил передать, что послезавтра, — выходит, как раз сегодня, — часам к пяти — половине шестого он зайдёт снова.

— И ты молчала?! — в который раз поражаясь Инкиной безалаберности, Надежда бросила на соседку укоризненный взгляд.

— Я же тебе объясняла: у нас на работе аврал, — пошла на второй круг Инуся. — Какой-то псих заказал очень дорогостоящий проект, денег отвалил немерено, вот мы и корпели над его заданием двое суток как проклятые.

— Я тебя когда-нибудь убью, — чувствуя, что сердце выбивает частую дробь, Надежда поднялась с табуретки, и вдруг лицо её побледнело. — Во сколько он обещался прийти, в пять?

— Ну да, в пять, или что-то около этого…

— Вот это номер… — колени Надежды ослабели, и она была вынуждена опуститься на стул.

— Ты чего? — Инуся беспокойно заёрзала на табуретке.

— К пяти должен вернуться Семён, — расстроенно проговорила Надежда. — Ты представляешь, что будет? Как я это переживу?

— Хо-хо… — Инка несколько раз растерянно моргнула, но потом вдруг на её лице появилась улыбка. — Знаешь что, подружка, не грузись, переживёшь. Когда-нибудь они должны были встретиться, а один раз за пятнадцать лет — это не так уж и часто.

* * *

— Надя, здравствуй… — ощущая, как по плечам и ключицам разливается холодная волна отвратительного волнения, Леонид напряжённо улыбнулся. — Можно мне войти?

— Заходи, раз пришёл, — Надежда распахнула дверь и отошла на шаг, впуская бывшего мужа в квартиру.

Вопреки ожиданиям, глядя на бывшего милого, она не ощутила ни радости, ни обиды, ни банального беспокойства, заставившего бы её сердце биться в учащённом ритме. К человеку, стоящему на пороге её дома, она не испытывала абсолютно ничего. Заполнив до краёв, мягкая ватная пустота атрофировала все эмоции. Надежда прислушивалась к себе и ясно понимала, что мужчина, когда-то любимый и любящий, был ей до странности чужим и безразличным.

— Наденька… — нервно сглотнув, Тополь переступил порог знакомого дома, и его сердце сжалось от тоски и боли. — Наверное, мой приход для тебя — полная неожиданность, тем более спустя столько лет…

— Что есть, то есть, — Надежда сложила под грудью полные руки и прислонилась спиной к дверному косяку. — Ну, что скажешь, Лёня?

— Я не знаю, что тебе сказать… — закусив нижнюю губу, Леонид поднял на Надю пронзительно-синие глаза, и его скулы нервно дернулись.

— Зачем ты пришёл?

— Я пришёл сказать, что люблю тебя, — непослушный язык ворочался с трудом, и где-то за ушами, возле самой шеи, пронзительно пульсировали наполненные кровью вены. — Я понимаю, что это звучит глупо, но мне всё равно. Ты вправе не верить мне, ты даже можешь сейчас, немедленно, выставить меня за дверь… — Тополь тяжело вдохнул и облизал губы. — Наверное, я выгляжу смешным и глупым…

— На редкость!

Не моргая, Надежда смотрела на бывшего возлюбленного, пятнадцать лет назад перевернувшего её жизнь и просившего теперь, как милости, двух минут драгоценного внимания той, об которую без сожаления когда-то вытер ноги.

— Я знаю, пятнадцать лет — это немыслимо долго, и возврата к тому, что между нами было, уже не будет никогда… — Тополь выдержал паузу, надеясь, что Надя что-то скажет, но она молчала. — Я не прошу у тебя понимания и не рассчитываю на сочувствие, потому что я их не заслужил, но… — он опустил глаза и несколько раз с силой провёл ладонью по лбу. — Надя, я… я пытался строить свою жизнь. С тех пор как мы с тобой развелись, я был дважды женат. Возможно, за эти годы от кого-то из наших общих знакомых ты слышала обо мне.

— Ты всерьёз считаешь, что меня интересовала твоя личная жизнь? — правая бровь Надежды изогнулась. — Мне было чем заняться помимо твоих амурных похождений.

— С тех пор как я ушёл из дома, — словно не слыша едких слов, продолжал он, — я был женат на двух замечательных женщинах: Лизе и… Впрочем, это действительно не имеет к тебе никакого отношения. — Будто опомнившись, что он находится в квартире, а не на улице, Тополь снял шляпу и, неловко скомкав войлочный край, крепко прижал её к груди. — Думаю, мои слова звучат полным абсурдом, но тогда, в свои тридцать, я не понимал, что творю, и отодвигал от себя счастье обеими руками. Наверное, мои слова покажутся тебе нелепостью, но оба раза я женился удачно.

— Поздравляю, — губы Надежды едва шевельнулись.

— И Лиза, и Катерина были изумительными жёнами, отличными хозяйками и просто чудесными людьми, — Тополь зажмурился и опустил голову. — Знаю, я подлец, каких мало, я испортил жизнь двум замечательным женщинам, поверившим мне и родившим мне по ребёнку…

— Ого, да ты у нас многодетный папаша! — хмыкнула Надежда и с радостью отметила, что губы Леонида мелко задрожали.

— Это какое-то наваждение, — тонкие пальцы Тополя сжались, сминая край шляпы. — Ни днём ни ночью мне не было покоя. Как дурман, как отрава, твои глаза преследовали меня повсюду, где бы я ни находился и что бы ни делал. Я старался… видит Бог, как же я старался избавиться от этого сумасшествия! Мне казалось, пройдёт время — и я смогу вычеркнуть из памяти всё, что хотел забыть…

— Зачем ты мне всё это говоришь? — от вида трясущихся рук и дрожащих губ Леонида к горлу Надежды подкатила тошнота. — Что ты от меня хочешь?

— Ничего… — он прерывисто вздохнул.

— Тогда зачем ты здесь?

— Я больше не могу… без тебя, — неожиданно по щеке Тополя скатилась слезинка и, споткнувшись о густые волосы бороды, застыла крупной прозрачной каплей.

— А ты поплачь, авось поможет! — зло бросила Надежда. — На что ты надеешься, свалившись мне на голову через пятнадцать лет после развода? Ты что думаешь, стоит рассказать душещипательную сказку про белого бычка, пустить пару слезинок, и ты сможешь выпросить немножко любви? — Надежда презрительно улыбнулась. — Тебе ста граммов хватит? Или ты рассчитываешь на полкило?

— Неужели за эти годы в твоей душе ни разу ничего не шевельнулось? — Тополь снова пронзительно посмотрел Наде в глаза.

— Прости, милый, все эти годы мне было не до шевелений! Пока ты разводил свою слюнявую философию, сидя под крылышком у очередной глубоко порядочной и рукодельной супруги, мне требовалось кормить ребёнка, алименты на которого, несмотря на свою вселенскую тоску, ты платить не спешил.

— А ты изменилась, — хрипло проговорил Тополь.

Неожиданно перед его глазами предстала худенькая хрупкая девочка с огромными серыми глазами и светлыми завитушками волос. Девочка из прошлого нисколько не походила на уверенную в себе широкоплечую женщину с холодным режущим взглядом и жёсткой ухмылкой. Вроде бы всё то же: и густо-серые, глубокие глаза, и родинка на щеке, и едва заметный шрам на подбородке — всё, кроме по-детски наивной доверчивости и доброты.

— Ты тоже, — Надежда прислушалась к звукам, доносившимся с лестничной площадки. — У тебя всё? Если да, то уходи. С минуты на минуту должен появиться Семён. И мне бы не хотелось ему объяснять, кто ты и зачем прибыл.

— Надя, послушай… — голос Леонида сорвался. — Если в тебе осталась хоть искорка человечности, ты должна меня понять…

— Я ничего тебе не должна, — обрубила она.

— Надя, мне никто не нужен, кроме тебя, можешь ты это понять или нет?! Я ломал себя и завязывал в узел долгих пятнадцать лет…

— Прекрасное занятие, следующие пятнадцать можешь заняться тем же.

— Роднее тебя у меня никого нет!

— Тополь, очнись и прекрати нести бред! Мы с тобой абсолютно чужие люди, и нас ничего не объединяет, кроме ребёнка, которого ты не знаешь даже в лицо.

— Но он есть, — цепляясь за соломинку, жалко улыбнулся Леонид.

— Кроме него, у тебя есть ещё двое, — Надежда с беспокойством скользнула взглядом по наручным часам. — Если тебе необходимо на кого-то изливать свою отцовскую заботу, ступай к ним, а нас с Семёном оставь в покое. Моему сыну уже семнадцать, и он не нуждается в опеке.

— Нашему сыну, Надя.

— Ты потерял на него всякие права в тот момент, когда бросил мне под ноги копеечную милостыню.

— Если бы ты знала, как я сожалею о своём поступке! Сколько раз я вспоминал этот день, и каждый раз моя душа обливалась кровью…

— Меня нисколько не интересуют метания твоей бессмертной души, — холодно сказала Надежда. — Уходи, Тополь.

— Мне бы хотелось увидеться со своим сыном.

— А его ты спросил? Он тебя захочет видеть?

— Он уже взрослый, он должен понять, что жизнь…

— Да никто тебе в этом доме ничего не должен! — повысила голос Надежда и тут же замерла, потому что в двери, за спиной Леонида, раздался звук поворачиваемого в замке ключа.

— Что за шум, а драки нету? — улыбаясь, Семён шагнул в прихожую и увидел, что посреди неё стоит какой-то незнакомый мужчина в плаще. — Ой, извините, я вас не видел. Здравствуйте. Мамуль, я задержался, у нас были дополнительные по физике, ничего?

— Так ты и есть Семён? — мужчина в плаще с восхищением посмотрел на высокого красивого мальчика с синими, как весеннее небо, глазами.

— Тополь Семён Леонидович, приятно познакомиться, — приветливо улыбнувшись, он протянул незнакомцу руку.

— Взаимно, — ладонь мужчины в плаще коснулась руки парня, и неожиданно Семён почувствовал, как она дрогнула. — Тополь. Тополь Леонид Семёнович.

— Так мы родственники? — заметив краем глаза, как побледнело лицо матери, Семён отступил на шаг и ощупал взглядом невзрачную фигуру в плаще.

— Сёма… — руки Надежды задрожали, и она была вынуждена прижать их к себе. Собираясь с духом, она набрала побольше воздуха в грудь и вскинула на сына испуганные глаза: — Семён, ты должен знать, этот мужчина — не просто твой родственник, он… твой отец, — голос не слушался, и последнее слово Надежда произнесла с надрывом.

— Папа? Вот так сюрприз! — словно собираясь заключить вновь обретённого родителя в объятия, Семён широко раскинул руки в стороны. — Сколько лет, сколько зим! Мама, а что ж ты держишь такого дорогого гостя в коридоре?

— Ты предлагаешь посадить его в красный угол, под иконы? — не зная, как расценивать слова сына, Надежда невольно напряглась.

— Ну насчёт красного угла, это ты погорячилась, а за стол пригласить бы не мешало, — Семён снова улыбнулся и заглянул на кухню. — О, да нам особенно и стол собирать не придётся. У нас тётя Инна была, да? Мамуль, может, ты достанешь из шкафчика чистые фужеры, всё-таки как-никак у нас в доме гость, а мы с папой пока посидим, поговорим. За пятнадцать-то лет нам есть о чём поговорить, правда, папа?

— Да я… — Тополь нерешительно затоптался на месте. — Может, в следующий раз?

— Если принять в расчёт регулярность, с которой ты посещаешь наш дом, то в следующий раз мне будет уже тридцать два, — хохотнул Семён. — Да ты не стой, раздевайся, когда ещё посидим за одним столом.

— Ты уверен, что поступаешь правильно? — в лице Надежды не осталось ни кровинки. — Сынок, это застолье никому не нужно. Пусть он идёт, откуда пришёл. У него своя жизнь, у нас с тобой — своя, и ни к чему все эти посиделки. — Сердце Надежды колотилось так, что за его стуком она почти не слышала собственного голоса. — Пятнадцать лет он как-то обходился без нас, пусть обходится и дальше. У него есть другие дети, вот пускай их и воспитывает как хочет, а мы с тобой в его заботе не нуждаемся.

— Что ты такое говоришь, мама? Разве Леонид Семёнович нам чужой? — синие глаза Семёна удивлённо распахнулись. — Сегодня такой праздник, в кои-то веки вся семья собралась вместе, а тебе жаль бутылки шампанского.

— Ничего мне не жаль, делай как знаешь.

Решив не продолжать дебаты, Надежда развернулась и пошла на кухню, оставив мужчин одних. К затее сына её душа не лежала, но оспаривать решение Семёна она не стала по нескольким причинам. Во-первых, пререкаться с сыном в присутствии постороннего, и ведь не просто постороннего, а ненавистного Лёньки, ей не хотелось абсолютно. Во-вторых, несмотря на свои семнадцать, Семён никогда не поступал опрометчиво, и, если на чём-то настаивал, значит, у него имелись на то веские основания. Что он задумал, пока неясно, но в том, что у сына была какая-то причина оказаться за одним столом с папочкой, Надежда поняла и без каких-либо дополнительных объяснений с его стороны.