– О Боже! – в отчаянии воскликнул он. – Кто же, черт побери, из нас лошадь? А кто наездник?

– Нет, нет. Само действие – оно как лошадь, несущаяся вскачь, не разбирая препятствий. У тебя ведь примерно такие ощущения, правда?

Бог мой, он никогда об этом даже не задумывался, не говоря уже о том, чтобы попытаться выразить свои ощущения словами. Что он чувствовал в момент оргазма? Одной мысли об этом хватило, чтобы он вновь возбудился. Найджел протянул руку и поймал ее пальцы. Она опустилась на подушки возле него, и ее смех, граничащий с истерикой, утих.

– Я не знаю… возможно, это похоже на медитацию, которой ты меня научила. Устраняешься и позволяешь всему идти своим чередом. Ты должна перестать сопротивляться и довериться своим чувствам.

– Но я не могу, – ответила Фрэнсис. – Я не могу довериться чувствам.

Он набросил на нее простыню и обнял.

– Ты можешь все, чего жаждет твое сердце, но сейчас мы должны спать. Если нам повезет, то завтра будет длинный день.

– Повезет?

– Удача, – тихо сказал он, – нужна во всем.

Она легла рядом и позволила поцеловать себя в губы. Когда она наконец заснула, Найджел взглянул на темный потолок и с горькой иронией подумал, что если он завтра умрет, то унесет воспоминания обо всем этом с собой в могилу. А если ему суждено жить? Тогда он будет драться за нее. Каких бы усилий это ни стоило, каких бы ни потребовало жертв, он отыщет для Фрэнсис путь к покою или погибнет сам.


Фрэнсис проснулась от яркого света и вкусного запаха овсяных лепешек. Найджел уже встал. Еще не открывая глаз, она услышала, как он ходит по кухне. Значит, он пощадил ее. После поражения, случившегося ночью, он не делал новых попыток. Она села, обхватив себя руками. Наверное, она не такая, как другие женщины. Наверное, с ней что-то не так. «Камасутра» учит, что в любви наслаждение взаимно и что оно представляет ценность само по себе. Страсть возвышает любовников над их опытом и знаниями и возносит к священному экстазу. Она опозорила себя. И это не вина Найджела. Почти до самого конца он заставлял ее испытывать такое острое наслаждение, что она едва не теряла сознание. Почему же она вдруг сделалась холодна, как будто кровь в ее жилах превратилась в лед?

Она обвиняла его в двуличии, а сама была насквозь искусственной, лишенной души, похожей на раскрашенную куклу. Желание измениться, стать другой жгло се огнем. Что она могла предложить этому великолепному мужчине, кроме холодности и лжи? Она не знала, как смотреть ему в глаза. Но он помог ей, начав утро с шутки, чтобы она смогла выбраться из их импровизированной кровати и присоединиться к нему за завтраком. Потом он снова пошутил, и она смогла принять предложенный дружеский тон и отвлечься на время от мучивших ее мыслей.

Едва они успели отставить чашки, как сквозь железную решетку под потолком до них донесся стук копыт.

– Ага, – сказал Найджел. – Казнь будет не на рассвете, но и не слишком поздно. Как ты думаешь, Фрэнсис, мне следует спасти свою жалкую шкуру и перейти на службу к Наполеону или благородно пожертвовать ею во имя Англии?

– Боюсь, Катрин сначала сдерет с тебя шкуру, а потом предоставит право выбора, – ответила Фрэнсис. – Хотя я бы предпочла сохранить тебя в целости, просто чтобы позлить ее.

– А я не уверен, что у меня будет выбор! – рассмеялся он.

– В таком случае что я буду делать с твоей шкурой? – усмехнулась она.

– Разумеется, следует выдубить ее, если только Катрин не задумала сделать то же самое.

Из коридора донеслись звуки шагов. Засовы с грохотом откинулись, скрипнул дверной замок. Фрэнсис боролась с подступавшим отчаянием.

– И сделать из нее кошельки для мелочи?

– Не бойся, Фрэнсис, – сказал Найджел и быстро поцеловал ее. – Садись за стол и не двигайся с места, что бы ни случилось. Обещай мне!

Ей хотелось закричать, встряхнуть его! Но она видела страх в его глазах. Не за себя – за нее. Если она не послушается, то отвлечет его и, может быть, даже подвергнет опасности. Фрэнсис сделала глубокий вдох и села.

– Обещаю, – твердо сказала она. – Я не буду вмешиваться.

Она едва сдерживала рыдания.


Найджел знал, что может верить ей. Слава Богу! Дверь со стуком открылась, впустив Катрин и ее подручных. Все были вооружены. Лэнс не появлялся. Проклятие! Что бы ни задумала Катрин, Лэнс сдерживал бы ее необузданные порывы. В конце концов ей еще не полностью удалось поработить его. Если бы она зашла слишком далеко, то могла бы даже настроить Лэнса против себя. Но в его отсутствие эту женщину ничто не сдерживало.

– Что я вижу? – воскликнул он. – Где же дыба и кнут, Катрин? Ах нет, вот твой милый маленький пистолетик и нож.

– Ты специально дразнишь меня? – Она взмахнула пистолетом.

Было трудно определить ее настроение, хотя когда-то он считал себя преуспевшим в этом занятии.

– Я просто даю тебе понять, что не принимаю твоего предложения.

Брови ее сошлись на переносице.

– Я могу переубедить тебя.

– Неужели? Надеюсь, без помощи ножа? Я могу прошептать наши тайны в ямку в земле, как Мидас, и камыш разнесет их по всей земле.

– Значит, у тебя ослиные уши? Шептать ты не будешь! – Катрин бросила взгляд на своих людей. – Свяжите его.

Увы, он неосторожно оставил на виду кусок крепкой веревки, испачканный сажей! Сопротивляться было совершенно бесполезно, и поэтому Найджел с готовностью подчинился. Они швырнули его на стул, крепко связали руки за спиной и привязали лодыжки к ножкам стула.

Затянув последние узлы, охранники посмотрели на Катрин. Найджелу показалось, что они разочарованы его покладистостью. Кивком головы Катрин отпустила их. Один из них на мгновение замешкался, но Найджел был абсолютно беспомощен, и охранник вышел из комнаты вслед за остальными и закрыл за собой дверь.

– Они фанатики или работают за деньги? – Найджел остро ощущал присутствие Фрэнсис, которая сидела неподвижно, как статуя, и не спускала с него глаз. – А может, они рискуют своими бессмертными душами ради одного твоего взгляда?

– Я ведь проявила доброту, правда? – Катрин была мила, как Деянира, предлагающая Геркулесу отравленную рубашку. – В конце концов я оставила тебе твою шлюху.

– Интересно знать зачем. Ее глаза сверкнули.

– Разумеется, чтобы ты вспомнил о прелестях жизни и не захотел бы умирать. Я слышала, что долгое время ты жил как монах. Мне это было приятно. Неужели, когда ты разбил мне сердце, я лишила тебя мужественности?

– Я не знал, Катрин, что тут замешаны сердца. Блеск в ее глазах усилился.

– Тем не менее мне приятно думать, что были. Как тебе удавалось последние два года поддерживать свою дурную репутацию, оставаясь абсолютно чистым? Лэнс рассказал мне, что ты был мишенью всех бульварных листков Лондона, распутником, погрязшим во всех мыслимых пороках. Какое испытание для человека твоих талантов – быть затравленным дворнягами.

– У каждой собаки есть хозяин. Но в данном случае, мне представляется, дворняги тявкали в унисон с хозяйкой. Ты сама сочинила клевету? Не ошибусь, если скажу, что во всем этом чувствуется твоя рука.

Катрин рассмеялась.

– Значит, тебя задевало, что все тебя считают погрязшим в пороках? Больно было читать, как меня истязали ножом?

Он пошевелил крепко стянутыми запястьями.

– Так, как ты и рассчитывала. Возможно, даже больнее.

– Почему? – спросила она. – Если бы я прочла то же самое о тебе, то обрадовалась бы.

– Именно в этом и заключается разница между нами.

Найджел так никогда и не узнал, где и когда Катрин пристрастилась к жестокости и стала получать удовольствие от страданий других. Когда-то он был слишком наивен и в стремлении помочь ей попытался выяснить, какая глубокая травма испортила душу этой красивой женщины. Однако он ничего не обнаружил, кроме безмерного эгоизма, который вместе с язвой садизма пожирал ее душу. Возможно, после России он считал, что не заслужил лучшего. Хотя с каким-то нелепым идеализмом всегда пытался защищать Лэнса.

Она сделала едва заметное движение большим пальцем руки, сжимавшей пистолет, и рядом со стволом выскочил острый нож.

– Ты же у нас сентиментальный ублюдок, правда? За всей этой бравадой скрывается нежное сердце.

– Вполне вероятно, – согласился он. – Я действительно ненавижу пытки. Полагаю, в этом еще одно различие между нами.

Ее ноздри затрепетали.

– А что ты предпочтешь? Когда мой нож займется тобой или этой прелестной малышкой из Индии?

Он рассмеялся.

– Спроси саму себя. Мой ответ будет совпадать с твоим.

– Ха! – торжествующе воскликнула Катрин, встречаясь с ним взглядом. – Ты не любишь никого и ничего, за исключением собственной шкуры! Поэтому позволишь мне разрезать эту шлюху на кусочки, а потом без всяких угрызений совести найдешь себе новую!

Лучшая стратегия – это, по возможности, говорить правду. Найджел посмотрел ей в глаза и усмехнулся.

– Только ты была незаменима. Твои таланты уникальны, Катрин.

– Вот и прекрасно, – улыбаясь, ответила Катрин. – Тогда возвращайся ко мне. Что ты решил? Выберешь жизнь или тебе придется просить пощады перед смертью?


Лэнс разглядывал донского жеребца. Из-под серебристой челки на лбу на него смотрели умные черные глаза. Он забрал его вместе с остальными лошадьми с улицы Арбр и привел сюда, к Катрин. Иначе животные умерли бы от голода в своих стойлах.

– Любишь его? – спросил Лэнс.

Конь раздул ноздри и негромко фыркнул. Лэнс провел рукой по золотистой морде. Донской жеребец опустил голову и уткнулся в мешок с овсом.

– Будь он проклят! Он, конечно, презирает меня. Произнеся эти слова, Лэнс почувствовал острую боль. О Боже! Боже! Он никогда не был прирожденным шпионом. Он умел драться. Был прекрасным наездником. Мог выведывать секреты. Но он никогда не видел подоплеку событий, как Найджел. С момента их первой встречи Найджел поразил его своей логикой и проницательностью. Его блестящий ум с одинаковой легкостью разбирался в шифрах и запутанных политических интригах. Найджел всегда прикрывал его, берег его репутацию, сглаживал промахи. Так почему же он не мог вести жизнь, соответствующую его талантам, и быть достойным его, Лэнса, восхищения? Он был пэром. Обладал богатством и положением в обществе. Имел незаурядные способности. Зачем же намеренно утопил свои таланты в бездне порока?

Хотя теперь благодаря Катрин Лэнс кое-что узнал о роковом влечении к женщинам. Что он будет делать, если Катрин добьется своего и приведет с собой Найджела? Хуже того – что он будет делать, если она потерпит неудачу?

В конюшню вбежал мальчишка.

– Месье!

– Что? – раздраженно откликнулся Лэнс.

– Новости, сэр! – Мальчишка сунул ему в руки пакет. Лэнс вскрыл его.

– О Боже! – громко воскликнул он.

Сорвав уздечку с гвоздя и не тратя времени на то, чтобы оседлать коня, Лэнс вскочил на спину донского жеребца и вихрем понесся по улицам Парижа.


Ты выберешь жизнь или тебе придется просить пощады перед смертью?

Фрэнсис не ощущала ничего, кроме ужаса. Найджел был привязан к стулу и абсолютно беспомощен. Она молилась, чтобы небеса разверзлись и поглотили этот мир. Боже милосердный, почему Найджел шутил? Неужели предвидел это? Неужели хотел таким образом подготовить ее? Она в растерянности оглянулась в поисках оружия. На стенах рядами висели медные кастрюли, у плиты стояла кочерга. Она казалась такой же далекой, как луна, – ведь у Катрин был пистолет, и она умела обращаться с ним.

Если Фрэнсис совершит какую-нибудь глупость, то умрет, не принеся никакой пользы, и сделает Найджела свидетелем ее смерти. Именно поэтому Фрэнсис дала Найджелу обещание. Своим спокойствием она должна придать ему сил. Ей мучительно хотелось что-то предпринять, но иногда пассивность требует не меньшего мужества. Действия теперь – всего лишь трусливая гарантия того, что она умрет первой. Но разве она может спокойно сидеть за этим столом, где он кормил ее овсяными лепешками, очаровывал своей галантностью и одаривал поцелуями? Фрэнсис закрыла глаза и попыталась дышать ровнее, но она не могла заставить себя не слышать их голосов.

– Смерть или Наполеон, Найджел? – Слова Катрин падали в тишину, словно камни. – Это не так трудно, правда?

– Давай посмотрим, – спокойно сказал он. – Умереть, конечно, легко.

– Ты жаждешь смерти?

– Ты намерена оказать мне эту услугу, Катрин? Она разочарованно фыркнула.

– А что, если между жизнью и смертью лежит боль? Это тебя не трогает? А что ты думаешь об этом?

Фрэнсис открыла глаза. Дыхание ее участилось, к горлу подступал ком. Катрин стояла над Найджелом. Она приставила тонкое лезвие, выскочившее из ствола пистолета, к его горлу, а затем провела им вниз по куртке. Пуговицы упали на пол и покатились, как бусинки. Нож вонзился глубже, разрезав рубашку. Катрин свободной рукой коснулась обнаженной груди Найджела.