Джин Юинг - Иллюзия

– «Друг мой похож на серну или молодого оленя». Возьми свою свободу, Фрэнсис.

Он выскочил из кареты прежде, чем она могла передумать, прежде, чем он начал льстить, умолять или запугивать ее.

Доминик Уиндхем смотрел на него невидящим взглядом. Найджел сжал его локоть и оттащил подальше от кареты.

– Ты слышал? Увези ее. Доставь ее в Эссекс. А если ты все еще настаиваешь на дуэли, то можешь начинать. Это будет убийство, потому что я не намерен драться с тобой.

– Прости, – сказал Уиндхем. – Она любит тебя. Я не знал. Как ты можешь отпустить ее?

– Потому что я люблю ее, чертов дурак, – ответил Найджел. – А теперь, ради всего святого, увези ее.

Фрэнсис провела в Лондоне два дня. Лорд Трент выписал ей чек. Он также выдал небольшую ссуду, чтобы ей легче было начать дело. Она не будет принадлежать к высшему обществу, зато обретет свободу и чувство собственного достоинства, что гораздо важнее.

Уиндхем не стал сопровождать ее в Эссекс. Фрэнсис поблагодарила его за заботу, но заявила, что продолжит путешествие одна в нанятой почтовой карете. Она была рада вернуться в свой дом.

Яркие солнечные лучи пробивались сквозь листву деревьев, освещая фруктовый сад и загон. Ослепительно блестели вдали небольшой пруд и извилистый ручей. Ярко сияли выбеленные кирпичи, два сводчатых окна, свежая зеленая краска на двери. Дом, в котором выросла Фрэнсис, был аккуратным и чистым, насквозь пронизанным солнечным светом. Она выбралась из кареты и вошла в прихожую.

Красная и черная плитка на полу была такой, какой она ее помнила. Белые двери вели в комнаты, где эхом звучали когда-то голоса ее родителей. За этой стеной находился кабинет ее отца, в котором он обычно, к ужасу горничных, раскладывал свои растения. На южной стороне наверху любила сидеть ее мать среди горшков с розами – английскими розами, – наполнявшими воздух своим ароматом. В глубине дома находились кладовые и умывальни, а также ступеньки, ведущие в подвал, куда изредка брали маленькую девочку. Она вдыхала запахи пыли и сухого кирпича, помогая отцу доставать вино. Но только маркиз научил ее чувствовать разницу между бургундским и шабли.

Между невинностью и знанием лежала Индия.

На полу в прихожей она увидела большой сверток с написанным твердой рукой адресом. Его почерк. Сердце Фрэнсис замерло, а потом бешено забилось. Она сорвала обертку. Колышущиеся от ветра деревья, дикая равнина, белая лошадь, скачущая навстречу свободе. Найджел прислал ей свою картину.

Там же была записка, запечатанная его печатью. Дрожащими пальцами она развернула листок.

«Брось вызов буре, любимая моя. Не бойся. Эти тучи никогда не прольются дождем. Это только рисунок, и дождь, который они несут, не настоящий».

Фрэнсис опустилась в стоявшее в прихожей старое кресло своей матери и, к удивлению экономки, горько заплакала, уронив голову на руки.

– Очень хорошо, – сказала Бетти. – Ты должен мне все подробно рассказать.

Найджел поднял на нее глаза. Пламя свечей освещало знакомую лондонскую гостиную. Из глубины дома доносились приглушенная музыка и смех, но он думал о деревушке около Мейдстона и о крестинах.

– Что?

Бетти нахмурилась.

– В чем дело, дорогой мой? Что-то случилось, не правда ли? Помимо твоего столкновения с Катрин и неудачи с Лэнсом. Если бы я не знала тебя так хорошо, то могла бы подумать…

Мягкий свет делал ее еще красивее. У младенца, внука Бетти, была ее улыбка. Найджел приходился крестным отцом ребенку. Он считал это обычной вежливостью, пока в деревенской церкви дочь Бетти не положила ему на руки своего очаровательного маленького сына. Малыш сначала горько плакал, а потом вдруг улыбнулся незнакомцу. Найджел замер, не отрывая взгляда от круглых голубых глаз младенца, и сердце его сжалось. Иметь ребенка! Простейшее открытие. Наследника Риво. Интересно, будет ли его первый ребенок похож на последнюю маркизу с ее смуглой французской красотой или…

Бетти не могла скрыть своего беспокойства.

– Неужели после всех этих предательств, после Лэнса ты все еще веришь в верность или любовь?

– Бедный Лэнс. Ему все это оказалось не по силам. Мне жаль, что я не смог его спасти, но в конечном итоге его погубили собственные слабости. Он так и не смог понять, что Фрэнсис несла чистоту, а Катрин – разрушение.

– Да, мой дорогой. А Пьер-Мартин, твой гадкий наемник?

– С месье Мартином не так все просто. Я узнал это только вчера. Странная ирония – он отправил мое донесение.

Она с нескрываемым удивлением взглянула на него:

– Какое донесение?

– Мое сообщение Веллингтону о Шарлеруа. Оно попало бы в Брюссель вовремя, но нерадивый офицер союзников задержал его на решающие двадцать четыре часа. Случилось так, что Наполеон все равно потерпел поражение, но я благодарен Мартину – правда, он оказался более жестоким, чем я думал, – хотя бы за то, что он выполнил мое поручение.

– Значит, это в конце концов произошло, мой дорогой.

Найджел пошевелил затекшими пальцами. Пламя свечей отражалось от его перстня с грифоном, этого кусочка золота, с которым он никогда не расставался, подобно тому, как Фрэнсис не снимала свое колечко. Каждый из них был прикован к своему прошлому, из которого он вышел. Но теперь Найджел был открыт для музыки. Каждый день он приходил в комнату со сводчатыми окнами, и дом Риво наполнялся звуками, несущими в себе страсть Джузеппе Гранчино. Это доставляло ему наслаждение.

– Моя проницательная Бетти, ты ведь сама отправила ее в Париж. Эта проклятая идея была твоей. И что, по-твоему, должно было произойти, черт возьми?

– Ты должен был остаться в живых, чтобы заботиться о ней. Кроме того, мне казалось, что она даст тебе покой и защитит от воспоминаний о Катрин.

– Как выяснилось, – сухо заметил Найджел, – это была чрезвычайно оригинальная идея.

В ее темных волосах начала пробиваться седина. Это шло ей. Честная и мудрая Бетти отвела взгляд.

– Почему тебя отравили в Фарнхерсте?

– Это было отвлекающим маневром, чтобы я не смог помешать убийству Доннингтона. А еще меня хотели наказать. Фрэнсис была составной частью этого плана. Ты хоть понимаешь, что помогала Катрин, когда уговаривала Фрэнсис остаться со мной? – Он откинулся на спинку дивана и рассмеялся. В его голове звучала странная музыка, похожая на шум падающих деревьев.

– Дорогой мой, если бы мы все это знали тогда! Мне кажется, Катрин рассчитывала использовать Фрэнсис в качестве оружия против тебя. Лучший способ принудить тебя к чему-либо – это угрожать женщине.

– Особенно той, которую я затащил к себе в постель. Катрин надеялась, что я изнасилую Фрэнсис в Фарнхерсте. Позже она использовала Лэнса, чтобы он убедил Фрэнсис совратить меня. Все вышло так, как рассчитывала Катрин. Потрясающее коварство. Я был абсолютно беспомощен.

– Дорогой мой! Если бы яд заставил тебя… Катрин знала твою гордость.

– И ненавидела ее. Нет, все это гораздо глубже. Катрин думала, что женщина, подобная Фрэнсис, сведет меня с ума. Она оказалась права. Грозный маркиз был очарован, как зеленый юнец, поставлен на колени бурей, которую вызвала Афродита, потерялся в темных глубинах собственного сердца. Разумеется, Катрин не знала, какой на самом деле окажется Фрэнсис. Да, Бетти, это произошло.

Она взяла его за руку. Найджел поднес ее пальцы к губам и поцеловал. Он ценил ее дружбу. Бетти на мгновение сжала его руку, а затем отпустила.

– Значит, я должна радоваться за тебя, Найджел? Он улыбнулся.

– Конечно. Я влюбился. И как выяснилось, безумно. Ты действительно думаешь, что я ничего не намерен предпринимать?

Ее разбудил шорох трав и негромкое пофыркивание. Фрэнсис тотчас открыла глаза. Она забылась сном, наблюдая за тем, как высоко в небе вилась пара жаворонков.

Девушка лежала на спине посреди небольшого луга, где в суматохе, вызванной продажей дома Найджелу, не успели скосить траву. Фрэнсис приказала не трогать ее, чтобы потом собрать семена.

Голубой купол неба обрамлял метелки ржи и овсяницы, вокруг головы Фрэнсис стояла золотисто-зеленая стена из всевозможных трав. В их зелени под порывами легкого ветерка колыхались прелестные головки маргариток – белоснежные лепестки окружали желтую, как домашнее масло, сердцевину.

В голубом небе вились жаворонки, сверху лилось их мелодичное пение, наполняя луг восхитительной музыкой. В густой траве затаились зяблики и овсянки.

Фрэнсис была в Эссексе, в своем старом доме. Она жила тут уже несколько недель.

Фрэнсис повесила картину Найджела в спальне. Каждый день она смотрела на нее, как будто безмолвный холст мог рассказать ей правду о нем, которую она не смогла разгадать. Но она видела лишь правду о самой себе. Она умела вести дела, была сильной и могла справиться со своими страхами. Все это дал ей Найджел. Он подарил ей осознание своей личности. Она англичанка.

Вот ее истинная суть, обогащенная опытом, но все же оставшаяся неизменной.

Люди в деревне улыбались ей. Они знали ее еще маленькой девочкой. Они помнили ее родителей. Несмотря на золотое колечко в носу, местные жители не осуждали ее. Она бродила по тропинкам в тех местах, где играла ребенком, и с болью в сердце воскрешала в памяти лицо Найджела, его непредсказуемый юмор.

Аккуратные английские деревушки с их простой и размеренной жизнью помогли ей разобраться в своих чувствах. Тем не менее она тосковала о знойной Индии, где белые журавли прокладывали себе путь к заснеженным вершинам Гималаев, как несущаяся сквозь бурю белая лошадь. А еще сильнее она тосковала по мужчине.

Потому что была безнадежно влюблена.

Его имя заставляло ее сердце биться сильнее. Найджел, Найджел, Найджел. Она была очарована этими звуками. Она любила его. Она хотела его. Даже распахнутое небо не могло смягчить ее раскаяния. Разве она могла знать, что полюбит его? Что это ее слабости, а не его станут между ними? Но она не будет ему в тягость. Она правильно поступила, что дала ему свободу. Печаль своей потери она унесет с собой в могилу. Найджел, маркиз Риво. Ее единственная настоящая любовь. «Нужно смириться с тем, что не можешь изменить».

Верит ли она еще в это? Найджел научил ее и другому: никогда не следует сдаваться без борьбы. А разве можно, не попробовав, утверждать, что ты не в силах ничего изменить? А что, если ей поехать в Лондон и попытаться найти его? От этой мысли ее сердце забилось сильнее. Завтра? А что, если ей поехать завтра? Раздумывая об этом, она устремила взгляд в бездонное небо. Солнечные лучи ложились на ее волосы и не прикрытую чадрой шею.

Где-то вдали ветер шелестел листвой дубов. Снова послышалось фырканье, вызвавшее у нее ассоциации с огнедышащим драконом. Фрэнсис села, и стебельки трав посыпались с ее головы на юбку. По полю скакал конь. Фрэнсис вскочила, уронив шляпку на землю. Грива и хвост лошади развевались по ветру, золотые и серебряные пятна на крупе блестели в лучах солнца. Конь несся без уздечки и седла, радуясь яркому дню и сверкающему в небе солнцу. Если представить, что кони могут смеяться, то он смеялся. Ее сердце замерло, а затем забилось в бешеном ритме.

Пронзительный свист прорезал густой знойный воздух, заглушив низкое гудение пчел. Конь резко остановился и чуть согнул передние ноги.

– Я здесь, – раздался голос у нее за спиной. – Ты не прогонишь меня?

Фрэнсис обернулась. Ее сердце звенело, как наковальня. Прислонившись к стволу дуба, Найджел любовался ею. На нем не было ни куртки, ни жилета, только белая рубашка, бриджи и изящные сапоги. Его руки обнимали охапку цветов: буйство белого, зеленого и желтого.

– Твой донской жеребец? – спросила девушка, чувствуя себя довольно глупо. Фрэнсис понимала, что вспыхнувшее лицо и бурное дыхание выдают ее, но не скрывала своего волнения. Он пришел к ней!

Солнечные лучи заливали Найджела, золотя его волосы и густые ресницы. Фрэнсис опустилась на траву – прибежище блестящих, как драгоценные камушки, пчел, крошечных жучков и других невинных тварей – и стиснула пальцами ленты шляпки, ошеломленная волной затопившего ее счастья. Он пришел к ней! Найджел приблизился и выпустил из рук охапку цветов. Маргаритки в беспорядке посыпались на землю.

– Лэнс вернул моего коня. Конюх через всю Францию доставил его в замок Риво.

– А письмо было? – Она посмотрела ему в лицо.

– Только одна строчка: «Он принадлежит тому, с кем осталось его сердце».

– Бедный Лэнс! Но я рада, что твой конь вернулся к тебе. С самой границы России…

– Ты здесь счастлива, Фрэнсис?

Она опустила взгляд на испещренную пятнами солнечного света траву.

– У меня было время подумать. Я поняла, как мало знаю о жизни. Мне казалось, что я потерялась между двух культур, но это не так. Я англичанка. Я по-настоящему не понимала того, чему научилась в Индии. Ты говорил, что моя философия поверхностна. Ты был прав. Это всего лишь отблеск неисчислимых сокровищ, испорченных моими собственными ограниченными представлениями. За священными текстами стоят столетия особой культуры. Что я могла понимать в них?