– Не смей пачкать имя моей дочери, произнося его. – Пожилой человек отвернулся, приглаживая шевелюру мокрых волос. – Согласно письму, что ты прислал с венецианкой, ты готов принять мои условия.

Айдан горько усмехнулся в ответ:

– Я бы не стал называть ваши требования моей сдачи условиями.

– Ты заслуживаешь четвертования, чтобы умирал не сразу, а по частям.

Голос Броуни дрожал, и Айдан почувствовал к нему нечто вроде сочувствия. Все-таки этот человек потерял дочь. В моменты своего просветления, еще до того, как она начала ненавидеть Айдана, она была мила и тиха.

– Если вы согласитесь выполнить свою часть обязательств по этой дьявольской сделке, – проговорил Айдан, – я готов сдаться.

– Прекрасно.

Броуни направился к двери хижины и поднял руку. Вошли четыре человека, прижали Айдана к стене и закрепили холодные железные кандалы вокруг его запястьев и лодыжек.

Броуни направил свою лошадь прямо в стену дождя. Он улыбался.

– Я доставлю себе удовольствие послать О'Донахью Мара прямо на Небеса.


Непонятный запах висел в воздухе. Пиппа вздрогнула, удивилась и испугалась такого явственного сна, что даже запах в нем казался настоящим.

Это был запах, который она узнавала на уровне подсознания и отзывалась на него, поскольку он был полон нежности и был неповторим, напоминая ей о матери.

Ее матери.

Она утонула? Она уже на Небесах? Филиппа заставила себя открыть глаза, чтобы прервать сон. Но она не спала, а лежала на странной кровати. Как она сюда попала?

Она посмотрела на огонек свечи, невольно отметила роскошные, но незнакомые гардины.

Затем она повернула голову на подушке и увидела женщину.

Мама.

Ее сердце подсказывало ей, что она дома.

Охваченная ужасом и радостью, переполненная благоговейным трепетом и облегчением, Филиппа села на кровати, поджав колени и обхватив их руками. Она глядела во все глаза, а на нее смотрела невысокого роста темноволосая женщина.

Где-то в углу колыхался огонек свечи. Филиппа затаила дыхание и закрыла глаза, и из тьмы прошлого проступили воспоминания, так явственно, словно все было только вчера.


Мама прижимает дочь к груди, и Филиппа вдыхает прекрасный запах чистого белья и солнца, исходящий от матери.

– До свиданья, моя радость, – весело говорит ей мама чуть дрожащим голосом. – Я хочу, чтобы ты взяла с собою эту вещицу. Она будет напоминать тебе о маме и папе, пока ты будешь жить вдалеке от нас.

Мама крепит золотую с рубином брошь на лучшее платье Пиппы. Затем она убирает маленький кинжал, что был спрятан внутри.

– Это я возьму с собой. Так будет лучше, Филиппа…


– Филиппа, – зовет женщина.

Она открывает глаза.

– Да, я – Филиппа! – восторженно произносит она нежным голосом. – Ваша дочь.

– Да, да, моя дорогая, да.

Темноволосая женщина-англичанка обнимает Филиппу. Запах чистого белья и солнца настолько будоражит Пиппу, что ей кажется, что не было всех прошедших лет. Этот запах покоя, любви и мамы.

Но между ними все-таки остаются десятилетия разлуки. И Филиппа отстраняется. Ларк де Лэйси словно чувствует, что молодой женщине надо разобраться в нахлынувших чувствах, и не мешает ей.

Мгновением позже в комнату входит мужчина. Ларк идет ему навстречу, берет его за руку и подводит к краю кровати. Сначала Филиппе показалось, что это Ричард, но затем она поняла, что мужчина старше. У него светлые волосы, и он красив, почти так же, как Ричард.

Папа.

Она сидит не дыша. И они стоят и боятся пошевелиться, разглядывая ее, а она в свою очередь смотрит на них. Буря чувств обрушивается на нее. Потрясение, смущение, неверие, ярость, беспомощность… и жуткая слабость.

Но не любовь.

Глядя на них, она видела перед собой двоих чужих, очень милых людей, у которых по щекам текли слезы. Наконец она обрела способность говорить.

– Вы Ларк и Оливер де Лэйси, граф и графиня Вимберлийские?

– Да, это мы.

Блестящие от слез глаза лорда Оливера были голубыми. Не такими темно-голубыми, как у Айдана, чуть светлее. Он взял ее руку и прижал к своему сердцу. Затем он расцеловал ее сначала в одну щеку, потом в другую, потом в губы и нос. И только в этом порядке.

И она припомнила ласковое прикосновение именно этого мужчины.

– Добро пожаловать домой, Филиппа, моя дорогая дочурка.

– Его приговорили к казни? – спросил у графини Донал Ог шепотом.

Он скакал во весь дух из замка Росс, вымок под дождем и весь пропитался ветром дороги.

Она молча с горечью посмотрела на него, не в силах выговорить ни слова. Пока не переборола ком, застрявший в горле. Но она превозмогла себя, сглотнула с усилием и взяла его огромную руку в свои.

– Я старалась, но Фортитьюд Броуни отказался пересмотреть свои обвинения против Айдана.

Донал Ог вырвал руку и с силой ударил кулаком в свою ладонь. Лампа, висевшая на крючке в конюшне, исказила его облик, делая еще более крупным и грозным, чем обычно. Графиня пригласила его сюда тайно, поближе к резиденции Оливера де Лэйси в Килларни.

– Все, чего хотел мой кузен, – так это жить в мире, – медленно произнес Донал Ог. – Его отец не давал ему такой возможности. Теперь эта Фелисити. Оба уже мертвы, но даже теперь не отпускают его из своих смертельных объятий.

Его сердце оплакивало Айдана, оплакивало их всех.

– Любовь моя, мне очень жаль. – Он схватил ее за плечи, прижав к себе. – Я должен пробиться к Айдану и освободить его из заключения…

– Нет, – возразила она. – Боже, Донал Ог, я так боялась, что вы это предпримете. Это единственный способ наверняка убить обоих, себя и Айдана. Он не побежит, а вас поймают.

– Я заставлю его пойти со мной. Я крупнее его и всегда был сильным.

– Дело не в этом. Если вы увезете Айдана, Фортитьюд Броуни утопит Керри в крови.

Донал Ог свирепо стиснул челюсти и посмотрел в потолок.

– Соберитесь с силами, любимый. – Она прижала дрожащую руку к его щеке. – Они вам понадобятся. – Чувство разочарования охватило графиню. Она использовала все свое умение, обаяние, даже ложь и лесть, чтобы подвигнуть констебля на проявление великодушия. – Все, чего я смогла добиться от Фортитьюда Броуни, – так это заверений, что больше никто не пострадает, – призналась она.

Донал Ог стремительно вышагивал взад-вперед.

– Он у меня сам пострадает. Отправлю его на Небеса к его сумасшедшей дочурке.

– Возьмите себя в руки. Фортитьюд Броуни мошенник, и нам нужны доказательства. – «И очень срочно, – подумала она. – До того, как он приговорит Айдана». – Я повторно напишу лорду-наместнику в Дублин.

Донал Ог выдохнул, восстанавливая дыхание. Он раскрыл свои объятия и устало улыбнулся:

– Идите ко мне, моя радость.

Она с радостью прижалась к нему, находя удовольствие в объятиях мужчины, не похожего на остальных ее знакомых.

– А что будет с нами? – шепотом спросил он у нее. – Должен ли я исчезнуть, как раненый волк в дебрях Коннота, куда даже саксы боятся заходить?

– У меня есть предложение получше. Граф Вимберлийский выделит один корабль для вас и всех прочих, кто хотел бы покинуть эти края. Запас продовольствия на шесть месяцев, опытная команда, которая доставит вас туда, куда пожелаете.

– Яго это понравится. – Он хмыкнул. – Он потащит нас в Вест-Индию еще до конца недели.

– Разве его выбор так уж и плох?

– Плох, – он прижал ее к себе сильнее, – если это означает разлуку с вами, моя милая.

И тут среди черных туч отчаяния сверкнул луч надежды.

– А разве есть закон, запрещающий мне плыть с вами?

Ирландского великана словно молния пронзила.

– Вы это сделаете?! – воскликнул он радостно. – Вы поедете со мной в изгнание?

– Если будет нужно, то хоть на край света, – призналась графиня.

– О, дорогая моя Розария. Именно туда я и заберу вас.


Пиппа встала утром после на удивление спокойного сна. Пока умывалась и одевалась, она продолжала обдумывать детали удивительных событий предыдущего дня.

Мышцы болели после схватки с бурей, а голова была полна тем, что случилось. Если верить Оливеру, английский патруль заметил ее попытки добраться до берега. Один из солдат бросился в воду как раз в тот момент, когда девушка пошла ко дну. Она наглоталась воды и потеряла сознание. Солдаты доставили ее прямо в поместье де Лэйси.

После встречи с родителями она поела немного супа, выпила вина и уснула беспробудным сном.

* * *

Зал в доме в Килларни был залит солнцем. После бури сады и парки в поместье де Лэйси сверкали на солнце омытой дождем зеленью. Пиппа не удивилась, увидев в окно прыгающую во фруктовом саду высокую и тонконогую собаку с длинной шерстью. Борзая. Их разводил папа. Она даже вспомнила, что самого крупного и красивого щенка в помете всегда называли Павло.

Все трое, Оливер, Ларк и Ричард, встали из-за стола, когда Филиппа вошла в зал. Она медленно оглядела их тревожным взглядом.

– Ты присоединишься к нам? – поинтересовалась Ларк.

– Я не голодна. – Слова прозвучали несколько невежливо, и она сдобрила их нежной улыбкой. – Спасибо вам. – Холодными руками она отстегнула брошь и передала ее через стол Ларк. – Мне сказали, что эта вещь когда-то принадлежала вам.

Трясущейся рукой Ларк достала крохотный острый кинжал с алмазной рукоятью и вставила в ножны, вплавленные в брошь.

– До меня эта вещь принадлежала леди Юлиане, твоей бабушке.

Филиппа кивнула:

– Она пела мне. Я помню обрывки русской песни.

Ларк хотела вернуть ей брошь, но Филиппа покачала головой:

– Бывали времена, когда эта брошь была единственным моим сокровищем. Единственной вещью, которая действительно принадлежала мне.

– Алмазы из броши потеряны? – поинтересовался Ричард.

– Они проданы, чтобы выжить.

Ричард покраснел и уставился на свои руки.

– Филиппа. Дочь моя. – Оливер горестно вздохнул. – Господи, когда я думаю, что тебе пришлось пережить, я презираю себя. Я должен был почувствовать, что ты выжила. Должен был объехать всю Англию в поисках тебя.

Горло Пиппы перехватило, но она оставалась далека от этих троих красивых, богатых, хорошо воспитанных людей.

– Вы обо мне ничего не знаете, – сказала Филиппа. – Ничего не ведаете о той боли, что мне пришлось пережить, об одиночестве, которое глодало меня изнутри долгие годы.

– Мы тоже страдали, Филиппа, – мягко заметила Ларк. – Много больше, чем ты думаешь. Мы убивались по дочери, которую считали погибшей.

Филиппе стало только тяжелее от ее слов.

– Судьба, похоже, была жестока по отношению к каждому из нас.

– Мы были лишены возможности жить вместе в любви, – заговорил Оливер. – Но чудо снова свело нас вместе.

– Нет, не чудо, а Айдан О'Донахью, – заявила Филиппа. Ей было больно выговаривать это имя. – Мой муж.

– Ты вышла за него замуж? – Ричард провел рукой по волосам.

– Восставший ирландский лорд, – сказал побагровевший Оливер.

– Католик, – добавила побледневшая Ларк.

– Человек! – Филиппа уперлась руками в поверхность стола. – Вы говорите со мной о любви так просто, словно она передана нам вместе с кровными узами. Это не любовь. Это родство. Любовь – это нечто, что приходит с постоянным вниманием, заботой, преданностью. Все это мне дал Айдан, а не вы.

– Филиппа, мы могли бы… – начала Ларк.

– Но не смогли. – В ее голосе не было гнева, только тоска. – В этом нет ничьей вины. Но дело в том, что Айдан полюбил меня, когда для всех вас я была мертва. Он любил меня, когда никто не испытывал ко мне любви. Когда я была нищей и оборванной, голодной и бездомной. Когда меня волновало только одно – какого еще простака облапошить.

Ларк плакала беззвучно, совсем как Филиппа. Филиппа, у которой тоже слезы текли по щекам, глядя на мать, словно смотрела на себя в зеркало, так они были похожи…

– Мне жаль, что причинила вам новое горе, – добавила Филиппа. – Но винить в этом некого. Я люблю своего мужа.

И это было правдой. Она гневалась на Айдана, осыпала его упреками, но не переставала любить.

– И что бы вы ни говорили, этого не изменить.

– Почему же ты оказалась в лодке и плыла в Килларни? – откашлявшись, уточнил Ричард.

Услышав вопрос брата, Филиппа похолодела. Она стала нервно ходить по залу. Ее мучил вопрос, не предала ли она любовь Айдана, покинув его в столь трудный момент.

Наконец она остановилась напротив родителей и брата:

– Он рассказал мне о ваших требованиях.

– Они шли от самого сердца, – парировал Оливер. – Я хотел видеть свою дочь.

Он улыбнулся. Его улыбка волшебным образом вернула ее в детство. На мгновение он перестал быть незнакомцем и превратился в любящего папу, который смешил ее. Вечерами он показывал театр теней на стене в детской. Он учил ее, как прятать пудинг от мамы, когда ей не хотелось его есть. Именно он целовал ее на ночь таким необыкновенным ритуалом: в щеку, в другую щеку, губы и нос.