Лина Мур - Империя наших надежд

– А ты чего так за меня волнуешься? – Ухмыляюсь я.

– Не знаю…

– Знаешь. Ты всё прекрасно знаешь, сука похотливая, – моя ладонь ложится на её колено под столом, и я пододвигаюсь ближе к ней.

– Как ты меня назвал? – Её губы подрагивают от возмущения.

– Сука. Похотливая. Мокрая. Возбуждённая. Тебе нравится то, что я говорю. Тебе нравится, когда тебя трахают до звёзд в глазах. Тебе нравится всё, что я делаю с тобой. Я тебе нравлюсь, вот ты и бегаешь за мной. Хочешь меня, Марджори? Хочешь мой нищий член? – Улыбаясь, поднимаю её юбку, задирая выше, и касаюсь кромки чулок.

– Извращённая маленькая шлюха. Ты ждёшь, когда я тебя выдеру, да? Ты ждёшь, когда я нагну тебя над твоим столом и выебу так, что ты ходить не сможешь, – её щёки покрываются румянцем, а с губ срывается шумный вздох.

– Вот. Видишь, ты уже течёшь от того, что я планирую сделать. Но мне этого мало. Я буду трахать каждую здесь и тебя тоже. Хочешь, чтобы я принадлежал только тебе, так помоги мне. Найди для меня того, кто жаждет сместить Леду, и обещаю, ты ходить не сможешь. Я буду для тебя больше, чем любовник. Я буду твоим Карателем. Личным оружием, – вытаскиваю свою руку из-под стола и поднимаюсь с дивана.

– Посмотри, сколько они шрамов на мне оставили.

Задираю свой свитер.

– Прикоснись к ним. Давай, – хватаю её руку и кладу себе на живот.

– А скоро эти пальцы будут ласкать мой член. Твои губы будут обхватывать его и сосать. Ты будешь давиться слюной и молить о большем. Но вряд ли меня кто-то остановит. Я уже выбрал жертву, и я приду за ней. Дальше ответ за тобой, похотливая сука. Будешь ли ты моей сукой, или же я насильно сделаю тебя такой, – отбрасываю её руку от себя и похлопываю по щеке.

– Я добился многого и добьюсь ещё больше. Запомни это, – дарю ей прощальную улыбку и выхожу из бара.

Эта ночь меня убивает. Я знаю, что приближаюсь к концу своего существования. Нет, я буду жить. Моё сердце будет биться. Но я теряю себя. Того, кто мог что-то чувствовать. Того, кто умел сожалеть. Я изменился, и ничего поделать с этим невозможно. Так получилось. Со мной получилось. Моя любовь умирает…

Тихо пробираюсь в дом сестринства. Может быть, в последний раз…

Открываю дверь, затем вторую, и моё сердце больше не обливается кровью, когда я вижу её лицо, повёрнутое ко мне. Мира убирает от щеки полотенце со льдом. Там синяк. Огромный и яркий. Мой синяк. Мой удар. Моя ненависть. Порой мне кажется, что я, действительно, начинаю её ненавидеть за то, что происходит со мной. Я в паутине из собственных, скомканных надежд в огромный кусок из грязи и боли. Я устал бороться в этой слизи. Я устал…

Подхожу к Мире и приподнимаю её лицо, рассматривая вздувшуюся щёку и кровоподтёк. Красиво… я с ума схожу. Мне больно…

– Всё нормально, – шепчет она, дёргая головой и отворачиваясь от меня.

– Она пошла за тобой?

– Откуда ты узнала, что это Марджори?

Мира усмехается и цокает, а потом кривится от боли.

– Догадалась. Сложила всю мозаику, и… почему ты удалил видео с ней? Ты уже знал, да? Ты просто скрывал от меня это и многое другое. Что происходит, Рафаэль? Что с тобой снова не так?

А что со мной так, девочка моя? Я умираю… я столько отдал, чтобы любить тебя, а это всё оказалось бессмысленно. Я забыл о себе. Я думал только о тебе. Я погибаю… теряю тебя… себя… нашу любовь… прости меня…

– Это не важно, – отвожу взгляд, и сердце дерёт от боли. Ещё дерёт. Недолго ему осталось…

– Мон шер…

– Не зови меня так. Он сдох. Его больше нет, – рычу я, сжимая кулаки от ярости, от той низменной ненависти к ней. Я знаю, откуда она. Знаю, что пришло время винить Миру во всём. Знаю, что этого не избежать. Я на грани. Я не могу выжить рядом с ней. Один смогу. С ней нет. Я не в силах… устал.

В её глазах мелькает страх, а затем проходит секунда за секундой, и она всё понимает. И это больно. Вот так мучить друг друга больно, но я должен. Хотя бы одно обещание… одно, мать вашу! Одно!

– Рафаэль…

– Дай мне время… прости меня. Дай мне время. Всё очень сложно. Я… мне стыдно за этот удар, понимаешь? Со мной, действительно, что-то не так. Я тону в этом дерьме и не хочу видеть тебя. Мне всё осточертело. Я втянул себя в это болото из-за тебя.

Горько. Поскорее свалить отсюда надо. Горько. Очень горько. Ей больно. Ей страшно. Я знаю… всё знаю.

– Ты же знаешь, что я рядом, Рафаэль. Что бы ни случилось…

– Любовь до гроба? – Перебивая её, бросаю едкий взгляд, от которого Мира ёжится и напряжённо замолкает.

– Ты веришь в это? До сих пор веришь? Зачем? Где та сука, которую я знал? Где та наглая и неприятная стерва, которая меня возбуждала? Где она? Почему ты превратилась в растёкшееся дерьмо, от которого меня тошнит? Не подходи ко мне, – выставляю руку вперёд, запрещая Мире даже приближаться ко мне. Это противно. От самого себя противно. Я не хочу этого говорить. Это ложь… я не знаю, что со мной.

– Просто оставь меня в покое. Оставь меня… я больше так не могу и не хочу. Твой мир не для меня, и я не буду жить в нём. Мне нужно время… оставь меня, – разворачиваясь, направляюсь к двери.

Мне плевать, если кто-то увидит меня сейчас. Я найду миллион объяснений. Я выдумаю сотню причин. Я научился это делать. Научился быть похожим на них. Научился лгать и изворачиваться. Научился использовать и уничтожать. Научился быть бессердечным даже с теми, кого где-то глубоко внутри люблю. Это страшно. Вот что делает их мир с людьми. Он их меняет, вынужденно меняет, потому что иначе нельзя выжить. Он их ломает, толкая в грязь, и не отмыться от неё. Но единственное, что я знаю и понял – деньги, действительно, не пахнут. Они смысл нашего существования. Мы продаём себя ради них. Продаём всё. Даже любовь, только бы не голодать. Мы ничтожные твари, рождённые, чтобы деградировать. И я теперь один из них. Я добьюсь всего сам, а потом… не знаю, что будет потом. Но я продал себя. Этой ночью я себя окончательно продал.

Прости меня…

Тщательно втирая корректор в кожу, чтобы замаскировать огромный и яркий синяк на пол-лица, смотрю на своё бледное отражение в зеркале.

Я не смогла заснуть. Я не смогла даже поплакать нормально, чтобы как-то облегчить тот ком страха и горечи, собравшийся внутри меня.

Ищу оправдания. Каждую минуту. Каждую секунду. С каждым вздохом я выдумываю всё больше причин такого поведения Рафаэля. Я складываю разные кусочки мозаики, чтобы грани сходились, но они упрямятся и не хотят совпадать. Меня даже уже не волнуют Марджори и её планы по поводу атаки на месье Леду. Меня ничто не волнует, кроме страха потерять Рафаэля. И я знаю это состояние. Я была в нём, но тогда не отдалась ему полностью. Я боюсь… так боюсь, что это конец. Всему конец. А как же та боль, которую мы пережили? Как же его предложение и наше будущее? Ради чего столько жертв? Для чего тогда всё это нужно было, раз финал был настолько ясен?

Конечно, Рафаэль очень подавлен был вчера из-за того, что ему пришлось меня ударить. Но я сама попросила, иначе всё это выглядело бы не правдоподобно, и наша ссора никогда бы не помогла нам продвинуться вперёд. Да, я принимаю тот факт, что Рафаэль так переживает происходящее, вот и защищается, как умеет. Он всегда поступал именно так. Отгораживался ото всех, особенно от меня, чтобы меня не задело. Но…

– Мира? – Отворачиваюсь, как только слышу голос Сиен.

– Я сейчас спущусь. Ещё не готова, – быстро произношу, закрывая волосами, так и не замазанный синяк.

– Зачем тебе столько косметики? Сегодня что-то будет? – Она входит в ванную комнату.

– Хочу. Такой ответ устроит? – Зло огрызаюсь я.

– Ладно… но тебе нужно поторопиться, там охрана пришла. Они требуют тебя. Девочки их угощают чаем…

– Что? – Разворачиваюсь, забывая о том, что я не совсем в порядке. Сиен отшатывается, прикрывая рот рукой.

– Это что такое? Боже, Мира! Боже мой! Кто это сделал?

– Чёрт, – цокаю и шумно вздыхаю.

– Я сейчас спущусь, дай мне привести себя в должный вид, – выдавливаю на спонж тональное средство и усердно замазываю синяк. Не получается… мои руки подрагивают. Что здесь делает охрана?

– Мира, кто тебя ударил? Ты не спрячешь такой синяк…

– Не важно. Оставь меня, я всё спрячу, – уверенно перебиваю её, но знаю, что она права. Корректоры не помогают. Ничего не помогает. Всё летит куда-то в пропасть, а я не могу ничего удержать. Меня это бесит, и я паникую.

Яростно отшвыриваю от себя спонж. Руками сметаю всю косметику со столика и хватаюсь за голову. У меня всё болит: челюсть, голова, тело, разум и сердце. Буквально каждая клеточка моего тела разрывается от боли.

– К чёрту. Пошло всё к чёрту. Они хотели меня такой видеть? Хотели? Увидят! Пусть порадуются, увидев меня такой! Голой видели? Видели. Плевала я на всех! На всех плевала! – Кричу я, дёргано смывая с рук остатки тональной основы, как и отчаянно тру лицо, только бы унять неразумные мысли, лезущие в мою голову.

– Мира…

– Всё. Хватит, – вытираюсь полотенцем и вылетаю из ванны.

– Я устала быть для всех человеком, который старается защитить их. Я устала подставлять себя. Устала от этих мучений. Не хочу… не могу больше. Я устала. Просто выжата до предела и больше ничего не буду делать. Ни-че-го, – натягиваю свитер и отбрасываю волосы назад.

Хватаю сумку, собранную для нового учебного дня под шокированным взглядом Сиен, и выбегаю из комнаты. Мне надоело всё это. Надоело быть дурой. Надоело искать какие-то оправдания. Надоело бояться всего. Надоело думать о Рафаэле и о том, что я завишу от него и его слов. Нет… да плевать. Это пройдёт. Любви нет… или есть она. Но так всё болит. Так болит.

Спускаюсь вниз, и как только вхожу в столовую, где девочки развлекают другую смену охраны, наступает тишина. Кто-то охает, когда меня видит. Кто-то замирает, с ужасом рассматривая моё пестрящее синяком лицо. Даже охранники нервно сглатывают от моего вида, поднимаясь медленно со стульев.

– Мисс Райз, вам просили передать, – один из них протягивает мне конверт с эмблемой университета.

Официальное письмо из администрации. Я даже не удивлена.

«Эмира Райз, вы обвиняетесь в недопустимом поведении студентки нашего заведения и забастовке, приведшей к пропуску занятий многими студентами, как и в оскорбительных замечаниях, сказанных вами на занятиях.

Ваше наказание – 24 часа в карцере».

Усмехаюсь и возвращаю письмо охране.

– Сёстры, – перевожу свой взгляд на девочек. – Я отправляюсь в карцер на сутки. Пока меня не будет, главной я назначаю Сиен. Прошу вас сохранять спокойствие, это лишь последствия нашего небольшого выступления. Всё в порядке. Я хотя бы высплюсь.

Заканчиваю речь с улыбкой. Но кто бы знал, как больно двигать челюстью и говорить. Как мне сложно взять себя в руки, когда в груди и в голове творится бедлам.

Киваю охране и передаю сумку Сиен. Спасибо, что не за руки выводят. Хотя бы что-то хорошее в моей жизни.

Он же обещал… он меня подставил. Рафаэль меня подставил под удар. Я об этом подозревала, но он сказал, что всё уладил, а, оказывается, нет. Это неприятно и подталкивает меня снова к мыслям о том, что я давно уже упустила тот момент, когда он изменился и шагнул не ко мне, а от меня.

Выхожу на улицу, замечая, что к дому сестринства направляется Белч, как и другие парни из братства столпились на крыльце, вероятно, уже проинформированные о том, что к нам в дом пожаловала охрана. И я вижу его…

Мон шер, что же ты творишь?

Расстояние между нами довольно большое, но я знаю, что смотрю прямо в его глаза, а он в мои. Я вижу его… вижу и останавливаюсь. Он прислонился к косяку двери и ничего не делает. Не защищает меня. Не возмущается. Не торопиться помочь мне. Он просто берёт и демонстративно уходит в дом, приказывая парням вернуться к завтраку.

Это хуже, чем удар по лицу. Это явное доказательство тех страшных мыслей…

– Мира? Что происходит? – Испуганно спрашивает Белч.

– Всё хорошо, – сухо киваю ему и подхожу к охране.

Они ведут меня к зданию, в котором располагается карцер. Меня оформляют, я сдаю все украшения и переодеваюсь в униформу. Меня проводят в дальнюю камеру и закрывают, сообщая, что время пошло.

Забираюсь на кровать и обхватываю, прижимая к себе, ноги.

Как же так? Почему?

Нет, дело даже не в том, что я заперта здесь и наказана. А в том, что Рафаэль отвернулся от меня. И это я могла бы списать на нашу договорённость не приближаться друг к другу на людях, но всё же… я чувствую другое. Он отвернулся от меня не только на людях, но и внутри себя. Он предал меня. Он обманывал меня. Я не хочу в это верить. Не хочу, но мой личный страх берёт верх и приводит меня в невероятно тяжёлое унынье, от которого снова вокруг исчезают все краски.