— Ты это сказала серьезно?

— Более или менее.

— Мне трудно порвать с тобой. Я не могу больше встречаться с другими женщинами. Я тебе перестал нравиться? У тебя появился другой?

— Нет. Но почему ты меня об этом спрашиваешь?

— Потому что ты не такая, как в прошлый раз. Я вижу, что ты счастлива меня видеть, я это не отрицаю, но ты стала какая-то молчаливая. Иногда мне кажется, что ты вообще находишься где-то в другом месте.

— Нет, у меня никого нет. Хочешь еще выпить?

— Да. А ты не будешь?

— Предпочитаю колу.

— Тебе не очень хорошо со мной?

— Не надо так относиться к нашим отношениям…

— В каком смысле?

— Не надо задавать таких вопросов. Они не имеют к нам никакого отношения. Не своди все к банальности.

Эти слова привели меня в чувство. Не знаю, сколько коктейлей я выпил после этого, помню только: в отличие от Микелы я был пьян.

Дома мы занялись любовью, потом просто лежали рядом Я все время куда-то улетал, как это бывает, когда ты выпил лишнего. Я готов был плакать при одной мысли, что больше ее не увижу, ведь это был наш последний вечер вдвоем. Но я ни на чем не настаивал, потому что, вероятно, так и в самом деле будет лучше. Однако под влиянием тоски, боли и алкоголя я сказал ей:

— Давай, сделаем ребенка.

— Такими вещами не шутят, — ответила Микела.

— Я серьезно говорю…

— Нет, ты не серьезный, ты пьяный.

— Это точно. Но я бы его сделал.

— Давай лучше спать.

И мы провалились в сон.

В воскресенье утром мы проснулись поздно. За завтраком почти не разговаривали. Голова у меня раскалывалась. Спустя какое-то время, когда мы уже приняли душ и оделись, Микела сказала, глядя прямо мне в глаза:

— Вчера вечером ты хотел зачать ребенка. К счастью, пьян был только ты.

Мне показалось, что, когда разговор заходил о детях, то, с одной стороны, она шутила, а с другой — хотела посмотреть, как я прореагирую на ее слова.

— Не знаю, сказал ли я это, потому что был пьяный, но думаю, что я бы так и сделал. Я и сейчас повторю, что я бы завел с тобой ребенка. Может быть… только не сейчас…

Мы вышли побродить по городу. Я предложил заглянуть в бар, и там мы задержались надолго. Она читала книгу, я газету. Вдруг она сказала мне:

— Давай сделаем так. Больше не будем встречаться, не будем звонить, не будем искать встреч друг с другом Конец сказки. Я тебя не буду искать, и ты меня не ищи, обещай мне это.

— Я тебе это обещаю. Мы еще вчера вечером так решили.

— Да, я знаю, но послушай, что я хочу тебе предложить. Через три месяца я должна быть в Париже на деловой встрече. Если через три месяца ты еще захочешь иметь от меня ребенка, а я — от тебя, то мы встретимся там. Это будет местом нашей встречи. Что скажешь?

— Я не знаю, правильно ли я тебя понял? Через три месяца мы назначаем свидание в Париже. Если один из нас хочет ребенка от другого, то он приходит на встречу, если нет, то не приходит, это так?

— Все правильно. Мне кажется, что я уже готова завести от тебя ребенка, но сейчас я этого делать не буду. Мне нужно пожить немного вдали от тебя, чтобы лучше во всем разобраться. Может быть, ты за эти три месяца встретишь другую женщину или я передумаю заводить с тобой детей… Как можно все предугадать? Но дадим себе еще один шанс, прежде чем потеряем друг друга навсегда.

Почему Микеле каждый раз удавалось убедить меня в своей правоте, втянуть в свои планы? Но в целом мне нравилась игра, в которой надо рисковать. Я посмотрел на нее и сказал:

— Ты женщина, о которой я всегда мечтал. Пусть будет так. Я согласен, предоставим себе такой шанс. Наши отношения этого заслуживают. И где мы назначим свидание?

— Не знаю, давай вместе решать… Может, встретимся у статуи Свободы?

— Я так понял, что свидание назначается в Париже, а не в Нью-Йорке?

— Да, в Париже.

— В Париже есть статуя Свободы? Я не знал этого.

— На самом деле их даже две, Одна большая, на набережной Сены, а другая маленькая, в Люксембургском саду. Если через три месяца нам еще захочется завести ребенка, мы встретимся у статуи в Люксембургском саду. Думаю, ребенок — это единственный достойный повод для того, чтобы встретиться и строить жизнь дальше, иначе лучше сразу разойтись и только вспоминать о том, как мы были вместе.

Пока я переваривал ее очередное абсурдное предложение, Микела перелистала записную книжку и сказала:

— Удобнее всего будет встретиться шестнадцатого сентября.

— Это безумие! — Потом я добавил: — Согласен. А во сколько?

— Решай ты.

— Увидимся в одиннадцать утра. Хорошо?

— Шестнадцатого сентября в одиннадцать часов утра. Или больше никогда.

 

28.ПАРИЖ


Сильвия сейчас счастлива. Она живет одна с Маргеритой в новом доме. Карло, в конце концов, все понял и повел себя не так уж плохо, как она думала. Жизнь его тоже наладилась. Маргерита совсем не грустит, мы все были поражены тем, как она восприняла эти перемены в своей жизни. Из них троих она оказалась самой умной. Ей объяснили, что если родители и живут в разных домах, то все равно они ее любят так же, как раньше. Чтобы решить этот вопрос, Сильвия и Карло обращались за помощью к психологу. Мать Сильвии признала, что дочь поступила правильно, оставив мужа, раз она его разлюбила. Странными иногда бывают люди…

Бессмысленно объяснять, почему я приехал в Париж. Я хочу, чтобы у нас с Микелой был ребенок. Прошло три месяца с того дня, когда я видел Микелу в последний раз, но я не только не забыл ее — меня все сильнее тянет к ней. Я хочу, чтобы у нас с ней родился ребенок, потому что Микела была для меня как дом со стеклянной крышей: я могу любоваться небом и чувствую себя в безопасности. Сейчас я иду пешком, позади осталась Пляс де Вог, и теперь мне надо выйти к Отель де Виль. Я снял свитер, потому что солнце окончательно растопило тучи, да и сам я разогрелся, пройдя значительное расстояние. Сейчас половина одиннадцатого. Я мог бы пройти мимо Нотр-Дам, а дальше идти по бульвару Сен-Мишель, но я предпочел более короткий путь. На обратном пути я еще смогу пройтись по тому маршруту, хотя… чем бы ни закончилась наша встреча, я буду слишком взволнован и вряд ли сумею обратить на что-нибудь внимание, даже если мимо меня по тротуару пронесется дюжина розовых пони. И уже сейчас я знаю: если она не придет, я начну стареть. Стареть я буду очень быстро… Я иду по Понт дез Арт, деревянному мосту, где по вечерам в хорошую погоду молодежь устраивает вечеринки. Затем я пересекаю Сен-Жермен де-Пре и выхожу на Рю Бонапарт, которая выводит к церкви Сен-Сюплис. А за ней, наконец, и Люксембургский сад.

Я пришел раньше назначенного времени, но мне очень хочется войти в сад и увидеть, что она уже ждет меня. Я волнуюсь и все же задерживаюсь около фонтана, где несколько молодых ребят делают наброски дворца, стоящего напротив. Я вспоминаю, как однажды в музее д’Орсе видел студентов, которые, сидя на полу, рисовали статуи. Мне нравится, когда в Музеях течет жизнь…

Я хожу по аллеям и смотрю, как парижане играют в теннис, бегают по дорожкам, занимаются под тентом восточной гимнастикой. Многие сидят с книгой в руках. Повсюду стоят железные стулья, которые можно поставить где угодно. Многие относят их к фонтану, потому что фонтан окружает невысокая чугунная ограда, в которую удобно упираться ногами.

А вот и статуя Свободы. Около нее нет скамеек. Тогда я беру два стула и отношу их на место нашего свидания. Один для меня, другой, надеюсь, для нее. Сейчас у меня только одна надежда, что она придет. Я часто думал о том, что произойдет в минуту нашей встречи. Очевидно, я и на этот раз смогу убедиться: то, что происходит, никогда не бывает похоже на то, чего ты ждешь. Но… быть может, именно сейчас, пока я пристально вглядываюсь вдаль, надеясь заметить ее на дорожке, я вдруг почувствую, как теплые ладони закрывают мне глаза… «Угадай, кто это?» — услышу я ее голос…

Конечно, наша встреча порождает много вопросов: что будет потом? где мы будем жить? Мне следует перебраться в Америку или она вернется в Италию? Каждый раз, когда я думаю об этом, я даю только один ответ: страна, в которой я хочу жить, называется Микела.

Три долгих месяца, что я провел вдали от нее, я не переставал ощущать ее присутствие. Я смотрел в бесконечность, сидя на краю жизни, и таким странным образом принял решение завести ребенка. Но в моем возрасте это не так уж удивительно. Когда мне было двадцать лет и я был влюблен, я мечтал о ребенке от женщины, которую любил. Сейчас все изменилось. В двадцать лет я расценил бы нашу с Микелой историю как полный бред. Немыслимый бред, с моей — в то время — точки зрения на любовь…

Я хочу ребенка, и Микела как раз та женщина, которая подарит его мне. Радость отцовства я хочу разделить только с этой женщиной, и точка. Мне всегда казалось, что наша встреча — ну та еще, первая встреча в трамвае — произошла самым естественным образом в самый нужный момент. Как будто это было предсказано судьбой. Новый важный этап в моей жизни, крутой поворот, за которым открываются новые горизонты…

Скрасить ожидание мне помогали литературные опыты. Я записывал свои впечатления и переживания, я наблюдал за изменяющимся, живым миром, я стал его частью. Еще я писал Микеле письма, которые никогда не отправлял ей. Я взял их с собой. На конвертах наклеены марки, потому что, если она не придет, я опущу эти письма в почтовый ящик.

В конверты я вложил фотографии. На одной из них цветы, на другой стол, накрытый на двоих, на третьей — наш трамвай. Еще одну фотографию я сделал в день ее рождения. На ней календарь, сверток с подарком и два бокала с вином. Я разделял с ней все мгновения, которые нам не суждено было провести вместе.

Уже без шести одиннадцать, у меня комок стоит в горле, я чувствую, что мне трудно дышать. Я озираюсь и судорожно поглаживаю пакет с письмами. Помимо писем я принес еще пару красных туфель, которые купил специально для нее. Я выбрал туфли в качестве подарка, потому что они, на мой взгляд, отлично символизируют мое стремление идти рядом с ней в общее будущее. Но до одиннадцати остается три минуты, и я начинаю сомневаться, увижу ли я их на ее ногах.

Неожиданно ко мне подкатывается мячик. Я поднимаю глаза и вижу девочку. Она подбирает его, смотрит на меня несколько мгновений и убегает играть дальше. Слышится пение птиц и отдаленный шум отбойного молотка. Мне нравится шум работающей техники, если, конечно, она не стоит под моими окнами.

Смотрю на часы: пять минут двенадцатого. Спрашиваю себя, сколько времени я буду ждать ее Я должен установить срок, говорю я себе. Если она не придет через пятнадцать минут, я уйду. Нет, лучше буду ждать до половины двенадцатого…

Я стараюсь отвлечься, наблюдая за людьми вокруг меня. Здесь много народу, у каждого свои мечты, свои радости, своя боль. Когда я был маленьким и думал о том, сколько же народу живет на белом свете, у меня появлялась уверенность, что Бог ну никак не может знать о моем существовании.

Одиннадцать двадцать. Микела еще не пришла… Я всерьез начинаю думать, что она не придет. Потом решаю, что буду ждать ее до полудня.

Да, это было бы слишком хорошо… Мне грустно. Я уже не рад, что встретил ее. Сейчас я не могу радоваться тому, что она открыла во мне лучшие черты. Я мог бы радоваться, если бы не чувствовал, что становлюсь смешным. Я, конечно, смешон — сижу на этом стуле, с красными туфлями и неотправленными письмами в руках… Я не отправлю эти письма, как собирался сделать раньше. Все ясно, Микела не придет. Мне надо только смириться с тем, что в моем фильме не будет счастливого конца.

Что мне делать, если ты не придешь?

Я встаю, потому что сидеть больше нет сил. Подхожу к памятнику. На земле лежат цветы, их, наверное, принесли несколько дней назад, в годовщину манхэттенской трагедии. Читаю надпись слева на пьедестале: «Свобода освещает мир». Потом я снова, сажусь на стул, закидываю голову назад и смотрю в небо. По щеке течет слеза и стекает мне за ухо. Я чувствую резь в животе. Я вспоминаю обо всем, что сделал ради нее, о том, что придавало мне сил в жизни. С тех пор как я встретился с ней, я не знал, что такое скука, с ней мне всегда было хорошо, пусть даже в мыслях. Но бывало и плохо, как, например, сейчас; я чувствовал себя раненным, но… живым.

Неожиданно я понимаю, что, кроме воспоминаний, у меня ничего нет. Ни единой вещицы, связанной с ней… И в это мгновение у меня рождается догадка, что Микела — это мираж, что ее никогда не существовало на свете. Кто может гарантировать, что она не была проекцией моей мечты, плодом моей фантазии? Видел ли ее кто-нибудь, кроме меня? Люди, с которыми я говорил о ней, никогда с ней не встречались, не были с ней знакомы. Даже Сильвия. У меня нет конкретных доказательств реального существования Микелы. Боже мой, какая путаница… До этого момента все казалось чудесным. Я увидел Микелу в трамвае, она мне понравилась, потом я познакомился с ней, и она с помощью глупейшей игры показала мне, как я могу раскрыть себя. Мы даже поженились без одури настоящего бракосочетания. А теперь я сижу здесь и жду ее, чтобы доказать себе самому, что хочу от нее ребенка. В сущности, мы прошли тот же путь, что и другие люди, но только в виде игры, забавы. Может быть, пока я сижу здесь, на этом стуле, с красными туфлями и письмами в руках, в моей безумной голове промелькнула, первая трезвая мысль? Вряд ли такое скажет Сильвия, но другие мои знакомые вполне могут сказать, что я сошел с ума и вбил себе в голову воображаемую женщину. А как я могу доказать, что это не так? Свадебные колечки — и те мы опустили в ящик для пожертвований… Все, что связано с ней, хранится в моей голове, в моей душе и останется там навсегда. Она то, чем я дышу, она мое волнение и озарение. Если я вгляжусь в свое отражение в зеркале, я отыщу в зрачках ее след… Микела научила меня верить в мечты, и я больше не боялся показаться смешным, поэтому уже не столь важно, придет ли она. Важно то, что она мне дала. Она — как компас, показывающий направление пути.