Мэдлин Бейкер - Индейская страсть

Рисунок был выполнен художником-любителем, без характерного для профессионалов выписывания тончайших деталей, но настроение и дух передавал великолепно.

Только один человек мог написать эту картину, подумала Келли, – сам Калеб Страйкер; только он мог вложить в нее всю силу своей страстной души и мятежного духа в сочетании с глубоким пониманием окружающей природы.

В дверях раздался звук шагов, и Келли отпрянула от рисунка, словно застигнутая за подглядыванием чего-то, что ей не принадлежит, и от чего следует держаться подальше.

– Я… я только хотела немного прибраться. Мне, наверное, не надо было…

– Я же за это вам плачу жалованье, – заявил Калеб, оглядываясь по сторонам. – Однако, похоже, вы немного успели здесь сделать. Рука болит?

– Нет. А уборку я еще не начинала. Меня увлекла картина над кроватью, она такая красивая.

– Благодарю.

Склонив голову к плечу, Келли посмотрела на Калеба.

– Ведь это ваша работа?

– Да. Вы удивлены?

– Немного. А у вас есть еще рисунки?

– Нет, я сохранил только этот.

– Какая жалость! Он так мне нравится!

– В свое время он мне тоже нравился.

– А сейчас?

– Как вам сказать… Я слишком много странствовал и теперь вижу, что допустил целый ряд непростительных оплошностей.

Келли промолчала, инстинктивно почувствовав, что он имел в виду не только свой рисунок.

Их взгляды встретились; в комнате сгустилась напряженная тишина, через некоторое время ставшая почти осязаемой. Келли нервно комкала тряпку, всем существом ощущая кровать позади себя и присутствие рядом мужчины, стоявшего так близко, что до него можно было дотронуться рукой. Она с трудом подавила желание сделать это немедленно; ей так хотелось протянуть к нему руку, разгладить нахмурившийся лоб, стереть морщинки с лица, навсегда уничтожить выражение душевной боли, отражавшейся в глазах, узнать, что же так гложет этого сильного человека.

На мгновение ей показалось, что он вот-вот коснется ее руки, но этого не произошло. Взгляд серых глаз постепенно принял привычное выражение.

– Не буду вам мешать, – проговорил он низким голосом.

Напряжение, возникшее в комнате, рассеялось. Он повернулся и пошел к двери, а Келли молча смотрела ему вслед, восхищаясь грациозностью его походки, шириной могучих плеч и спины. Великолепная фигура, подумала она. Высокая, сильная, прямая.

С глубоким вздохом она начала протирать шкаф, но мысли были заняты воспоминаниями о его поцелуе в первый вечер их знакомства.

Дни шли чередой, в их жизни ничего не менялось. К немалому удивлению Келли, Калеб Страйкер оказался довольно непритязательным в быту, неприхотливым и не давил на нее своим постоянным присутствием. Требования его были очень скромными; Келли, покончив с обычной дневной работой по дому, могла распоряжаться своим временем так, как ей захочется. Однако она редко выходила на улицу. Исключение составляли еженедельные походы в магазин за продуктами по пятницам вместе с Калебом, а по воскресеньям она отправлялась в церковь, но уже одна.

Ей нравилось уединяться в библиотеке и погружаться в волшебный мир книг. Она с головой уходила в описание странствий по далеким, неведомым странам, увлекали и готические романы о колдовстве и волшебстве. Целыми часами она пропадала на кухне, постигая истинное кулинарное искусство, училась готовить новые вкусные блюда, печь домашние булочки, печенье и пироги. В этом ей большой подмогой была толстушка Фанни, время от времени наведывавшаяся в гости; она раскрывала девушке секреты, как лучше приготовить слоеное тесто, как испечь воздушный хлеб с золотистой хрустящей корочкой, чтобы не сжечь его изнутри.

О Калебе Страйкере Фанни отзывалась только в самых хороших выражениях, хотя и говорила, что общалась с ним всего несколько лет – до его бегства из родительского дома. По ее словам, это был тихий, спокойный мальчик, от его улыбки таяли сердца, но в его глазах постоянно таилась неизбывная грусть.

Поджидая, пока остынет только что приготовленный пирог, Келли думала о том, что тот мальчик давно вырос, однако грусть в глазах осталась. И хотя он старательно ее скрывал, временами Келли ее все-таки замечала.

Она не могла отделаться от мучивших ее вопросов: чем же занимался Калеб на правительственной службе, как ловил нарушителей порядка, почему решился взяться за работу, которая, как ей казалось, защищала закон, но одновременно его нарушала. Больше всего ее интересовало, навсегда ли оставил он свое занятие, решил ли насовсем поселиться в Шайенне и не бросит ли все в один прекрасный день, чтобы вернуться к старому. Не самый легкий способ зарабатывать на жизнь, но ему, похоже, нравилось, раз он посвятил этой работе столько лет. Размышляя об этом, Келли пришла к выводу, что свое дело он знал прекрасно, если до сих пор был жив.

Келли легко было представить Калеба с револьвером в руке, вообразить, как он преследует преступника, разыскиваемого полицией; эта картина – и даже то, как он его убивает в процессе погони, – настолько явственно вставала перед глазами, что это даже пугало. Нет, пугал не сам Калеб, но та безжалостность, та жестокость, на которую он явно был способен, пугала свирепость, скрывающаяся за манерами благовоспитанного джентльмена. Одно она знала наверняка: ее он никогда не обидит. Она в это верила так же свято, как в то, что утром взойдет солнце, а весной обязательно расцветут прекрасные цветы.

Когда Келли начала покрывать остывший пирог глазурью, в кухню вошел Калеб. Сразу после полудня он куда-то уехал, и с тех пор она его не видела. Конечно, не ее дело, где он проводит время и чем занимается, но ей было страшно интересно узнать, где он все-таки бывает.

Принюхавшись, она сморщила носик. Вот оно что – он был в салуне. Всю одежду пропитал устойчивый запах табачного дыма, а изо рта исходил специфический аромат виски.

– Вы пропустили обед, – заметила она.

– Да, пропустил. – Сняв шляпу, он опустился на стул и улыбнулся девушке. На ней было синее платье с кружевным воротничком, волосы убраны назад и подхвачены широкой белой лентой. – Кофе остался?

Келли кивнула.

– Еще с завтрака. Сейчас приготовлю свежий.

– Не надо, допью этот.

Она подняла крышку кофейника и заглянула внутрь.

– Да тут одна гуща!

– Чем крепче, тем лучше.

Пока кофе разогревался на огне, Келли успела покрыть пирог глазурью, все время ощущая на спине его взгляд.

– Чем вы занимались целый день? – спросил Калеб после некоторого молчания.

– Ничем особенно, все как обычно. А вы? – Вопрос сорвался непроизвольно, она совсем не собиралась совать нос в его дела. Какое ей дело до того, как он проводил дни… и ночи!

Калеб негромко фыркнул:

– Чем я занимался? Что ж, красавица, я вам расскажу. Я всего лишь выиграл чуть больше тысячи долларов у Эразмуса Нэйгла и его приятелей, вот чем я занимался.

Она резко обернулась и в изумлении уставилась на него.

– Вы выиграли в карты тысячу долларов? – Боже, тысяча долларов, целое состояние! С такими деньгами перед человеком открыт целый мир, на такие деньги можно купить магазин дамских шляпок или стать партнером в деле! Подумать только, тысяча долларов!

– Ага, в карты. А потом все проиграл.

Глаза девушки округлились.

– Проиграли? Как?

– Это делается довольно просто. Взял – и проиграл. – Он уперся локтями в стол и прижал ладони к вискам. – Кофе готов? У меня дьявольски болит голова.

– И поделом вам, это расплата за игру и алкоголь. Тысяча долларов! Как вы могли все проиграть?

– Послушать вас, так это ваши деньги я проиграл, – вспылил Калеб, но тут словно какой-то звоночек прозвенел в его мозгу: на эти деньги она могла уехать в Денвер и начать новую жизнь.

Келли с досадой отвернулась и занялась мытьем мисок и противня, оставшихся после приготовления пирога. Он прав. Она не должна была его упрекать за проигрыш. Он ее хозяин. Кто она такая, чтобы упрекать его в чем-то? Вот сейчас разозлится и укажет ей на дверь. Но все-таки это целое состояние – тысяча долларов! Такой суммы ей никогда не доводилось видеть, и именно столько требовалось ей, чтобы начать свое дело и забыть о прошлом. А он с легкостью проиграл эти деньги за один вечер! Да еще куражится при этом!

Закусив губу, она налила ему кофе.

Забирая у нее чашку, Калеб легонько дотронулся до ее пальцев.

– Спасибо.

Кофе был чересчур горячим и ужасно горчил, но Калеб безропотно выпил все до дна. И зачем он мотался из одного салуна в другой, когда он весь день мог находиться подле Келли! Но, с другой стороны, именно присутствие этой девушки и являлось главной причиной, гнавшей его из дома. Она так молода, так наивна, так красива!

И так желанна!

Калеб задумчиво покачал головой. И как это ей удалось сохранить невинность и чистоту, несмотря на то, что ее окружал порок?! Вопреки юному возрасту прошлое неминуемо должно было оставить на ее сердце печать искушенности и горечи, однако в ней сквозила трогательная ранимость, разрывающая его душу. Он-то сам никогда не был столь наивен и чист, даже в глубоком детстве.

Калеб встал из-за стола и нетвердой походкой подошел к Келли. Пора ей почувствовать себя настоящей женщиной!

Он потянул за концы ленту, распустив ее волосы, и она испуганно повернулась к нему, вскрикнув от неожиданности. Сердце ее замерло, едва она взглянула в его лицо – серые глаза потемнели и горели огнем.

Этот взгляд был хорошо ей знаком; так смотрел на ее мать Дункан Страйкер, так смотрел и Ричард Эштон, когда в последний раз застал ее одну.

Прежде чем она успела вымолвить хоть слово, Калеб нагнулся и запечатлел на ее губах страстный поцелуй. От него пахло виски и кофе, от всего тела исходила волна желания. Келли явственно ощутила это, как только он к ней прижался.

– Нет! – Келли начала вырываться, но сразу же снова оказалась в стальных объятиях. – Не надо!

Калеб набрал полные легкие воздуха и испустил тяжелый вздох. Едва он услышал полный ужаса голос девушки, желание развеялось, как горстка пепла, брошенная в костер.

Но он не смог сдержаться; осторожно взял светлый локон и пропустил между двумя пальцами. Какие мягкие, шелковистые волосы! Стиснув зубы, он тихо выругался. Давно, слишком давно уже у него не было женщины. Эту проблему надо решить как можно скорее, мрачно подумал он, так будет лучше для Келли, так будет лучше для него самого.

Он резко развернулся на каблуках и вышел из кухни. В голове билась одна-единственная мысль – быстрее прочь отсюда, пока он не наделает глупостей, о которых обоим придется пожалеть.

Келли долго смотрела вслед вышедшему мужчине. Сердце ее бешено колотилось, тело дрожало, ноги подкашивались; она будто до сих пор ощущала на себе пылающий страстью взгляд серых глаз. Теперь она не сомневалась – он хотел ее так же сильно, как и Ричард Эштон, хотел так же, как Дункан Страйкер – ее мать Лейлу.

Выйдя из кухни, она медленно прошлась по нижнему этажу, задумчиво проводя ладонью по гладкой полировке столов, по спинкам кресел, ручке высокого дивана, по пушистым кисточкам, свисающим с тяжелых бархатных портьер. Ей так нравился этот дом, со всем его убранством, нравилось то поразительное чувство уединения и надежности, которое она здесь испытывала. Неужели придется его покинуть? Взгляд Калеба умолял: останься! – но она понимала, что надо бежать. Слишком часто серые глаза останавливались на ней, и слишком хорошо научилась она понимать значение взгляда хозяина уютного дома.

Келли передернула плечами. Как же она ненавидела этот мужской взгляд, как боялась его!

Подойдя к окну, девушка выглянула во двор. Темнота сгущалась, мысли туманились. Сколько раз ее, совсем еще девочку, лапали грязными руками, сколько раз затаскивали в темные закоулки и обещали манну небесную, даже одаривали Лейлу подарками в надежде, что она повлияет на дочь и уговорит ее уступить!

Иногда – правда, это было еще до Дункана – Келли до смерти боялась, что мать не сможет остановить натиск бесчисленных ухажеров. Потом появился Дункан Страйкер, и сразу же назойливые парни отстали от Лейлы и ее златовласой дочки. Да, отстали, прекратили домогаться, но все равно провожали жадными взглядами.

Теперь к ней не приставали, потому что она жила в доме Калеба Страйкера – кто бы осмелился? – но похотливые и осуждающие взгляды буквально липли к ней. Кулачки Келли сжались. Она прекрасно знала, о чем судачат за ее спиной, хотя ни один мужчина не подходил к ней близко. Какая низость! Все их домыслы не имели никакого основания; она слишком хорошо познала жизнь, которую вела мама, и никогда не поддастся сладким речам. Сие торжественное обещание она дала самой себе, как только впервые догадалась, чем промышляла ее мать. Именно тогда она поклялась, что никогда не вступит на этот путь, чего бы это ни стоило.