– У меня тоже нет, поэтому я согласна на любой временный шалаш, что ты мне предложишь! И наконец, третье и четвертое… Скорее четвертое. Мы, индейские женщины, ни с кем не делим наших мужчин. Мне не важно, что у тебя штамп в паспорте, если ты, как говоришь, с ней не живешь. Но с кем-то ты ведь живешь? И что значит «пока»?

– Это значит, что… в общем, я хотел это закончить. А теперь у меня есть очень веская причина, чтобы сделать это как можно быстрее! Ты дождешься меня?

– Дождусь! Ну что, теперь уже можно целоваться?

В мансарду, где ей определили место рядом с Сонечкой, она вернулась только под утро, совершенно сведя Сергея с ума, потому что позволяла только целовать себя и ласкать поверх платья, а когда он пытался продвинуться дальше или склонить ее к более решительным действиям, отводила его руки и грозилась сразу уйти.

– Да что ж ты со мной делаешь! Я тебе не мальчик! – Он разъярился, прижал ее одной рукой, а другой залез под подол – он давно уже понял, что на ней нет даже трусиков.

– Тихо! – со страхом прошептала она ему в самое ухо. – Кто-то идет.

И когда он замер, прислушиваясь, ловко выскользнула и исчезла в темноте, а он чуть не свалился с качелей. «Чертова девка!» – подумал Сергей. Ему было и досадно, и смешно. Утром она долго не попадалась ему на глаза, а когда он наконец собрался уезжать, Анна сама нашла его в полутемной столовой.

– Я принесла твою трубку! Ты обронил вчера.

Взгляд у нее был совершенно невинный, но когда он, не выдержав, прижал ее к дверце буфета, Анна судорожно вздохнула. За окном звучали голоса Сонечки и Валентина Аркадьича, рядом на кухне о чем-то спорили Софья Леопольдовна с Маргаритой, а они целовались, как безумные, задыхаясь от нетерпения.

– Я приеду за тобой через неделю! Ты будешь здесь?

– Да…

– Ты дождешься меня?

– Дождусь. И ты будешь свободен?

– Да, да! Чертова девчонка…

Через неделю Сергей привел Анну к себе «домой» – это было их первое общее съемное жилье из череды последующих: длинная, как пенал, комната в коммуналке, в которой в любое время суток царил зеленоватый полумрак от огромного тополя за окном.

– Годится! – сказала она и вытянула руки вверх, чтобы он снял с нее платье.

Но все оказалось совсем не так легко и просто, как ему представлялось: она вся горела под его руками, но, когда он попытался войти, так напряглась, что у него ничего не вышло.

– Ну, что такое? – спросил он нежно. – Расслабься!

– Не получается…

Вид у нее был самый несчастный, и Сергей попытался приласкать ее, но Анна, вздохнув, сказала:

– Не надо, оставь!

Но сама его не оставила и довольно умело сделала то, к чему он пытался склонить ее в саду на качелях.

– Что ж такое? – спросил он, гладя ее по спине, – Анна лежала, уткнувшись ему в живот, и подозрительно там вздыхала. – Ты же не девушка, верно?

– Да-а…

– Тебя что… изнасиловали?!

– Да нет, с чего ты взял? Просто… первый раз… было так неприятно… что я никак… не привыкну. Вот.

– Понятно. Тебе сколько лет-то было… в первый раз?

– Восемнадцать.

– Влюбилась?

– Нет.

– Нет? А зачем тогда?

– А! Скучно быть девственницей…

– Так ты что… из любопытства, что ли?!

– Вроде того.

– С ума ты меня сведешь! А он тебе хоть нравился?

– Ну, так, немного.

– А еще кто-то был?

– Еще один. Я хотела попробовать, вдруг с этим лучше будет…

– Не было?

– Не-а. Вот с тобой… я так надеялась!

– Почему ж ты на меня такие надежды возлагала?

– Ты взрослый, опытный. И все совсем по-другому было…

– По-другому?

– Я хоть что-то почувствовала!

– Ну, допустим, в саду ты очень даже чувствовала!

– Откуда ты знаешь?!

– Да чего там знать-то! Ну-ка, иди сюда!

Он привлек ее поближе, чтобы видеть лицо – она скроила жалобную мину, и он, улыбаясь, поцеловал ее обиженно выпяченные губы.

– Экспериментатор! Скучно ей, видите ли! Ой, дурочка…

– Чего это я дурочка-то?

– Дурочка и есть. Вот представь, что ты – цветок.

– Цветок?

– Бутон цветка. В свое время он развернется, раскроется и превратится в пышную розу. А если ты захочешь ускорить этот процесс и станешь расковыривать бутон пальцами, чтобы быстрей развернулся, он просто завянет. Понимаешь? Просто ты тогда еще не созрела для этого, только и всего. У каждого свое время.

– Ты думаешь? А если я… никогда… не стану розой?

– Станешь! Индейские женщины очень страстные.

– А у тебя была индейская женщина?

– А как же!

– Врешь ты все!

– Вру…

Так они начали жить вместе.

В коммуналке было еще тринадцать комнат и двадцать соседей – настоящий Ноев ковчег: сумасшедшая старушка с четырьмя кошками, и классический юродивый, разводивший тараканов, украшали собой коллекцию колоритных персонажей. В комнате стол, пара стульев и шкаф с незакрывающимися дверцами да кровать. На одной из стен висела загадочная картина, вызывавшая у Анны такое же неприятное ощущение, как полотна Сальватора Дали, хотя это был реалистически выписанный пейзаж: берег городской реки с торчащими из воды какими-то странными не то пеньками, не то бревнами – что-то мерзкое, гнилое, полуживое. На старой полуторной кровати они каким-то чудом ухитрялись умещаться вдвоем, что, впрочем, только шло им на пользу: на следующее же утро все у них получилось самым лучшим образом, и Сергей наконец взял ее, как хотел – томную, полусонную, открывшуюся для него, как та самая роза.

Он все время называл ее разными именами – ее куцее «Ана» ему не нравилось, а полновесный вариант не нравился ей – ну, какая из меня Анна, сам подумай! Анна – это что-то крупное, вальяжное, фигуристое, медленное, а я маленькая и быстрая! От всяких Нюр и Анюток она отказалась категорически, и Сергей провел изыскания в европейских языках: Анук, Наннерль, Аннунциата, Анаис – самым нежным вариантом оказалась португальская Нинья, а когда ей удавалось довести его до белого каления, что случалось довольно часто, она превращалась в ирландскую Нэнши.

Сначала Анна этого не осознала, но потом выяснилось, что они живут вовсе не вместе: Сергей был сам по себе, а она при нем. Приятное приложение, сладкий бонус. Он не особенно вникал в ее дела и не ограничивал ее свободу, главное, чтобы она была на месте, когда он возвращался домой. Она и была, хотя он не всегда возвращался, когда обещал, и это просто доставало Анну: неужели нельзя точно сказать, чтобы она могла планировать свою жизнь! И не волноваться. Позвонить-то можно?! Сергей был способен, уехав на две недели в Питер, вернуться через месяц из Киева – везде у него были друзья, он легко заводил новые знакомства, и Анна надеялась, что он все-таки держит однажды данное ей слово, ведь индейские женщины не делят своих мужчин ни с кем! Однажды она проводила его куда-то за Урал, в Новосибирск или Ханты-Мансийск, что-то такое, у нее всегда было плохо с географией, а вернувшись, он привез ей настоящее индейское платье из мягкой замши с бахромой, и оказалось, что Сергей успел побывать в Штатах. Нет, подарки он привозил всегда, и слушать его рассказы было просто наслаждение. Но о себе самом Сергей говорить избегал, и Анна только случайно узнавала подробности его прошлой или нынешней жизни – о том, что он получил какую-то литературную премию, Анна узнала лишь потому, что они с друзьями неделю ее обмывали и она не успевала готовить закуску.

После того как они сменили несколько комнат в разных коммуналках, им, наконец, повезло: кто-то из многочисленных Сергеевых друзей пустил их пожить – за символическую плату – в свою почему-то пустовавшую однокомнатную квартиру. Это был старый дом в самом центре Москвы – в переулке напротив находилось посольство не то Аргентины, не то Гондураса, и Анна, сидя на широком низком подоконнике, любила наблюдать за съездом машин во время приемов. Квартира располагалась как-то странно – между этажами – и была своеобразно устроена: длинный темный коридор, вдоль которого с одной стороны – двери кухни, ванны и туалета, а с другой – единственная огромная, метров сорока, комната, с выступом посредине по стенам и потолку – следы некогда существовавшей перегородки. Мебели не было никакой, кроме овального стола-сороконожки – тоже огромного, даже в сдвинутом состоянии. Над ним свисал с потолка большой овальный абажур с бахромой, похожий на выцветшую медузу. В первое время они даже спали на этом столе, и Анна все время боялась свалиться на пол. Потом они обжились, обзавелись разномастными стульями и табуретками, приятель Севка сколотил им лежанку, а друзья поделились посудой. Анна сделала из холста занавес, отделивший лежанку от стола – получилось как бы две комнаты. Кухня была большая, а ванная просто уникальная, с окном!

Квартира нравилась Ане, и все было бы хорошо, но… Но Анна чувствовала: их отношения иссякают, как пересохший родник. Ей по-прежнему было интересно с Сергеем. Еще бы! Без него Анна маялась и набирала побольше работы, ездила к матери, где мрачно наводила порядок, отмывая квартиру, крася полы, разбирая антресоли – ей все казалось, что мать совершенно не приспособлена к жизни и хозяйство ведется спустя рукава. Стоило Сергею приехать, как все начинало вертеться колесом: еще по дороге он обрастал новыми приятелями, у них собирались бесконечные компании, однажды даже пришел Михаил Козаков – услышав из кухни его характерный голос, Анна так и обмерла. Казаков окинул ее оценивающим мужским взглядом, за спиной у нее подмигнул Сергею и показал большой палец – хороша, мол! Анна заметила и потом целый вечер кокетничала – Козаков читал стихи, и она почти влюбилась в него, а он посмеивался, пыхтя трубкой. Сергей вдруг страшно приревновал и, прижав ее в коридоре, шипел:

– Ты что это, Аннунциата, а? Только попробуй! Ты мне смотри! Он сейчас как раз свободен, он тебя съест и не поморщится!

– Да ладно тебе, это я так!

А самой страшно нравилось, что Козаков не сводит с нее глаз, а Сергей ревнует – это с ним редко случалось. Он водил Анну на премьеры и вернисажи, на какие-то журналистские тусовки и гордился ею – она была хороша, всегда как-то необычно одета в своем собственном, ни на кого не похожем стиле, и мужчины провожали ее взглядами.

А потом почему-то оказалось, что вернисажи и премьеры – это не главное. Интересно – тоже не главное, жизнь не вечный карнавал на колесах. Анна устала от этой безалаберной жизни, что прекрасно устраивала Сергея – ни кола ни двора, вечное перекатиполе, жить днем сегодняшним, не задумываясь о будущем. Анна понимала прекрасно, в чем дело: она приближалась к тридцатилетию. Внутренние часы начали отсчет, и она, никогда не мечтавшая о семье, с брезгливым равнодушием рассматривавшая чужих детей и не желавшая помогать матери нянчить сестер – она вдруг страстно захотела ребенка и даже знала, когда именно включилась в ней жажда материнства! Как-то летом, возвращаясь от Лифшицев, они шли с Сергеем по тенистой улочке дачного поселка, и выбежавшая вдруг из калитки крошечная девочка так доверчиво обняла присевшую к ней Анну, лепеча что-то невразумительное, что Анна растаяла: беззащитная хрупкость детского тельца и младенческий запах пробудили в ней такую нежность, что она сама удивилась. С тех пор мысль о ребенке не оставляла ее, и она со стыдом вспоминала скандал, который закатила матери, узнав, что та опять беременна.

– Тебе сколько лет?! – орала она. – Даже подростки знают, что надо предохраняться! Вон, Наташка, и та, небось, знает, что такое презерватив!

Наташка хлюпала носом и бегала между ними, ничего не понимая. Она обожала сестру – Анна редко приезжала домой, но всегда привозила подарки, книжки, шила ей нарядные платьица. Анна казалась ей прекрасной принцессой, правда, очень строгой, и она радовалась каждой случайной улыбке, а теперь принцесса кричала так ужасно, мама плакала, и было страшно. Правда, в результате все оказалось совсем не так плохо, как боялась Анна: если Наташкин отец видел их всех «в гробу в белых тапочках», отец будущей Людочки ребенка признал и деньги потом давал исправно.

Со свойственным ей рационализмом Анна обдумала этот вопрос и поняла: нет, нереально! Сергей никак не годился на роль отца – у него уже было двое детей от разных женщин, и он не всегда помнил об их существовании. Анна больше не могла быть просто приложением к его жизни и хотела получить его целиком – но Сергей никак не давался. Значит, надо что-то делать. Иначе все это так и будет продолжаться – еще пять лет, десять, пока она не состарится! Надо расходиться и начинать новую жизнь. Только вот с кем? И где жить, если расходиться? Вернуться к матери? Их и так трое в двушке, а сестры уже совсем большие – Наташке четырнадцать, Людочке пять. Снимать? На какие шиши?

Анна выучилась в «Пятке» на реставратора масляной живописи, но шить ей нравилось больше. После училища она некоторое время поработала в музее, потом через свою знакомую Сергей пристроил ее к театру, и Анна даже помогала Марине – той самой знакомой – готовить костюмы к дипломному спектаклю в театральном училище. Курс вел Александр Ширвиндт, и Анна страшно веселилась, потому что все студенты, игравшие в спектакле – это был «Идеальный муж» Бернарда Шоу, – казались маленькими Ширвиндтами: говорили с его интонацией и копировали его жесты. Марина стала время от времени привлекать Анну к работе, когда случался большой заказ и она сама не справлялась: Марина занималась дизайном интерьеров, и Анна то строчила какие-то необыкновенные шторы и чехлы на кресла, то приводила в порядок странную лубочную живопись, купленную на барахолке, то наряжала целую компанию больших фарфоровых кукол. Она долго подозревала, что Марина Сергею не просто знакомая, в конце концов он признался: ну да, переспали пару раз, но это было давно, не морочь себе голову пустяками, Нинья! Она и не стала морочить.