Евгения Перова - Индейское лето

– Ты что, уже спишь?!

– Ага… – И она сладко зевнула.

– Ну, спи дальше! С Новым годом! – А сам подумал: что это с ней? Не заболела ли?

Накупил подарков, фруктов – она попросила бананов и груш, апельсинов не надо, врач ей запретил апельсины, но Димке она не стала об этом говорить. Все это время они перезванивались, и Каринка разговаривала с ним как всегда, в своей обычной манере, так что Димка был совершенно не готов к тому, что увидел. Впрочем, он и заметил-то не сразу. Только на кухне, когда она полезла в его пакет и, достав банан, радостно за него принялась, он вдруг понял, что означает ее просторный разноцветный свитер:

– Ты что… ты беременна?

– Ага! Уже шестой месяц! – Она нежно погладила живот.

– Шестой месяц?!

Когда Каринка подняла голову, он исчез. Вот только что был – и нету! Она поморгала: неужели он ей примерещился? Да нет, вот же бананы! Димка был в комнате – сидел на диване, повесив голову, и Каринка слегка затосковала: конечно, этого следовало ожидать. Так я и знала… Он мрачно взглянул на нее и спросил:

– Я что, тебе совсем не нужен?

Каринка так удивилась, что чуть не уронила банан: ей вдруг показалось, что она исполняет роль в пьесе с перепутанным текстом – это же была ее реплика!

– Почему… не нужен…

– Уже шестой месяц, а ты мне даже не сказала, что у нас будет ребенок!

У нас! Он говорит – «у нас»! Каринка сразу успокоилась и подошла к нему поближе, положив банановую шкурку на стол. А Димка чувствовал себя просто героем водевиля: да что ж это такое! Просто «День сурка» какой-то! Почему все так дико повторяется, почему? И почему они сразу вычеркивают его из своей жизни?! Анна, теперь и Каринка…

– Дим, я как узнала, так и собиралась тебе сказать, честно! Но ты тогда не приехал, а потом мы не виделись, а по телефону мне не хотелось…

– Подожди… Это я когда не приехал? В сентябре?! – Он так изменился в лице, что Каринка слегка напугалась и подошла еще ближе, тревожно вглядываясь в него.

– Ну да, в сентябре. И вообще, это я думала, что тебе не нужна – ты же почти четыре месяца не приезжал!

– Четыре месяца?

– Ну да. И не звонил.

– Как не звонил? Мы же с тобой разговаривали! Сколько раз!

– А это я звонила. Все время. Ты не заметил?

Он не заметил. Он был слишком занят, чтобы замечать! Он страдал! Черт побери все на свете!

– Дим? – Каринка заглянула ему в лицо и вдруг осторожно присела к нему на колено. Она была такая родная, уютная в этом смешном свитере, теплая, тяжеленькая, серьезная, что Димка совсем расстроился и с тоской покосился на ее ноги в белых шерстяных носочках с помпонами. Она обняла его и погладила по голове:

– Ну что ты? Зачем ты говоришь, что не нужен! Как ты можешь быть не нужен, если я тебя люблю!

– Как… любишь?

– Так.

– Ты… меня любишь?

– Ну да.

– И давно?

– Что значит – давно? Всегда.

– Как… всегда? А почему ты мне ни разу этого не сказала?!

– А должна была? Мне казалось, это и так понятно – стала бы я с тобой спать, если бы не любила! А ты что думал?

– Я? Ты знаешь, мне сейчас кажется, что я вообще не думал. Судя по всему, утратил эту способность еще в младенчестве. Господи, какой я идиот! Прости меня!

– Ладно, – сказала Каринка важно. – Так и быть. Мы с Павликом тебя прощаем.

– С Павликом?

– Ага! Здорово я придумала? Павлик! Тебе нравится? Ты Дмитрий Павлович, а он будет Павел Дмитриевич, а если у него тоже потом мальчик родится, получится опять Дмитрий… Павлович… Дим, ты что?!

Он так сильно ее обнял, что Каринка слегка задохнулась, но тут же отпустил и уткнулся носом ей в живот, потом поднял голову, и она улыбнулась: такое изумление было у него в глазах:

– Я его чувствую. Он толкается. Павел Дмитриевич!

– Это он тебе радуется.

Она его любит! Она решила назвать мальчика Павликом! Господи, и о чем он все это время думал?! О чем, о чем… Об Анне, конечно. Просидев три часа в машине под окнами Анны, он вернулся к ней, охваченный стыдом и раскаянием: Димка представил свою Ирку, окруженную кучей родственников – любящий муж, две бабушки, дедушка, брат, и все прыгают вокруг нее и Дениски, а она еще стонет, что замучилась и устала, а как же тогда справлялась Анна?! Совершенно одна, с ребенком, рядом с умирающим человеком? А Димка в это время в общем-то прекрасно жил, упиваясь собственными страданиями! Вот черт! И он вернулся, полный решимости все исправить, начать сначала, помогать, оберегать и любить.

Но рано утром Анна его выставила, чтобы Женечка не задавала вопросов, и Димка с трудом дожил до выходных – Женечку забрала бабушка, и они провели вместе два совершенно безумных дня. Потом ему досталась всего одна суббота, а в следующий раз пришлось уехать еще вечером, потому что Анна ждала заказчика. Он видел, что никак не может вписаться в ее налаженную жизнь – так же, как не вписывался в ее крошечную квартирку. Анна как-то не принимала его всерьез и относилась почти так же, как к Женечке, словно он все еще был тем мальчиком, который играл в индейцев в зарослях малины. Да он и сам чувствовал себя примерно так, как в малиннике – жарко, сладко, больно от колючек и… оскомина во рту.

Все чаще он вспоминал Каринку, которая сравнила его страсть с наркотической зависимостью – похоже, она была права. И когда Анна сказала ему: знаешь что, давай мы немножко отдохнем друг от друга – Димка неожиданно испытал облегчение. А потом он так легко согласился с ее решением расстаться, что даже сам удивился: неужели… выздоровел? Неужели прошел этот морок, который так долго его мучил? Анна его отпустила – и он взлетел, как взлетает воздушный шарик, выпущенный из рук. И вдруг оказалось, что уже зима, на носу Новый год, все тащат елки, покупают подарки, жизнь продолжается! Димка наслаждался вдруг обретенной свободой – было так странно просто бродить по улицам, разглядывать витрины, обдумывать подарки, улыбаться встречным девушкам…

В прошлом году они с Каринкой были на новогодней ярмарке и там вдруг увидели, как большой черный конь в яркой сбруе, на котором две предприимчивые девушки за деньги катали детей, вырвался и поскакал неизвестно куда, взбрыкивая и перемахивая через сугробы и ограды. Девушка бежала за ним, дети кричали, машины гудели, а конь радостно скакал, счастливый и свободный. Вот так Димка себя и чувствовал. Без уздечки.

Он все время думал о Каринке – нет, не так: мысли о Каринке были запрятаны в потайном уголке сознания, как некие драгоценности, и время от времени он проверял: на месте сокровище или нет? Все было цело. Но Димка так давно ее не видел, что боялся ехать – а вдруг… Что вдруг, он и сам хорошенько не знал, но вдруг?! И вот приехал. Здравствуйте.

Каринка угнездилась поудобней, прижалась к его плечу, а Димка взял ее руку и долго рассматривал, потом поцеловал ладошку и сказал:

– Знаешь, что я придумал? Давай ты переедешь к нам? Прямо завтра, а? А то мне сюда так далеко ездить, потом там мама, и ты не будешь одна, а то я буду беспокоиться, как ты тут и все такое…

– Давай. Только я твоей мамы боюсь – что она про меня подумает?

– Она все правильно подумает! Она у меня хорошая и умная. Это сын у нее – придурок, а мама вполне нормальная. И вообще, нам давно пора пожениться.

– Ты что?! Я не могу жениться с таким животом! Давай потом!

– Когда потом? С ума сошла? Я что, должен буду Павлика потом усыновлять, что ли? Хватит с меня… Женечки…

И он, путаясь, запинаясь и морщась от неловкости, рассказал Каринке про встречу с Анной и про Женечку.

– Ей уже четыре года, представляешь! А я и не знал ничего! Ты… позволишь мне… с ней видеться?

– О чем ты спрашиваешь, конечно! Женечка! Значит, у Павлика уже есть сестра, как хорошо!

– Карин, ты… ты просто… я не знаю… Ангел какой-то. Прости меня!

– Да ладно. А почему ты с ними не остался?

– Я ей совсем не нужен, как оказалось.

– А она тебе?

– Она… Ты знаешь, я… Я был ею болен. Я не знаю, окончательно выздоровел или нет, только…

– Только что?

– Только рядом с ней я все время хотел умереть. А с тобой я хочу жить.

За окном медленно падали крупные хлопья рождественского снега, а в доме напротив – через гаражи и детскую площадку – в маленькой квартирке на шестом этаже пахло елкой и мандаринами, горели разноцветные гирлянды, и мама в смешной майке с двумя пингвинами, большим и маленьким, читала своей дочке «Айболита», улыбаясь каким-то своим тайным мыслям.

Дождливым вечером в начале октября Лия Сергеевна сидела в маленьком кафе и пила капучино, отламывая по кусочку от свежего миндального круассана, лежащего перед ней на тарелочке. К нему, правда, прилагался ножичек, но попробуй отрежь хоть что-нибудь от этой мягкой и одновременно хрупкой выпечки, внутри которой еще и миндальный крем! На самом деле это было даже не кафе, а булочная-кондитерская «Бриошь», которую Лия Сергеевна присмотрела еще в первый раз. По пути от метро к институту, куда Лие удалось устроиться на работу, попадалось много разных заманчивых магазинчиков – денег у нее, конечно, кот наплакал, но полюбоваться-то можно! Вот и сегодня она вволю поиграла в разные туфельки и сапожки в обувном бутике, а потом зашла сюда. Уж кофе-то с круассаном она может себе позволить! Хотя и дорого.

Лия Сергеевна работала простым научным сотрудником в небольшом московском музее – вернее, не московском, а федеральном. Разница существенная: «федералам» платили гораздо меньше, чем «москвичам». Лия, конечно, пыталась подработать: какие-то лекции, экскурсии, переводы и статьи – курочка по зернышку клюет. А теперь вот недавняя знакомая Зоя Марковна взяла Лию к себе на кафедру: читать первому курсу лекции по истории искусства – сначала русского, потом западноевропейского, в котором Лия Сергеевна, честно говоря, разбиралась гораздо лучше, поскольку защитила диссертацию по французской живописи XVIII века. Ну ничего, как-нибудь! С экскурсиями-то она справлялась. Первые два занятия Лия подготовила, а дальше – по ходу дела. «Не волнуйтесь так, все равно студенты знают еще меньше!» – утешала Лию Зоя Марковна. Студенты были вечерники, вполне взрослые люди.

Лия доела круассан, допила капучино и посмотрела на свое отражение в зеркальной стене кафе – вроде как ничего. Увидела она там тоненькую женщину с длинными темными волосами, аккуратно забранными в пучок-ракушку. Глаза тоже были темные, слегка испуганные. Зато шарфик веселенький, разноцветный, как бы сделанный из картины Климта. Ну ладно, пора. Лия вылезла из-за столика – и что за табуретки у них такие неудобные! – и бодро двинулась в направлении института. Времени до начала лекции было предостаточно, но еще аудиторию надо найти. А для начала – кафедру.

Институт располагался в весьма запутанно устроенном здании бывшей Партийной школы. Для того чтобы попасть на кафедру, Лие нужно было подняться на восьмой этаж, там пройти до конца длинного коридора и уже по лестнице тащиться на десятый – почему-то лифт на восьмом этаже заканчивался. Она шла бесконечным коридором, стуча каблучками, и чувствовала себя снова студенткой – точно так же она бегала по коридорам Московского университета. Как давно это было! А кажется, только вчера. Когда же она успела выйти замуж, родить дочь, развестись, защитить кандидатскую? Завести роман с женатым человеком?

В этот момент дверь одного из кабинетов распахнулась, и перед Лией Сергеевной оказался герой ее романа – седовласый мужчина, розовощекий и голубоглазый, весьма импозантный с виду. Увидев Лию, он на пару секунд окаменел, потом схватил ее за руку и, нервно оглянувшись по сторонам, втащил в предбанник кабинета – стол секретарши пустовал. Он запер входную дверь и повернулся к Лие, которая растерянно моргала:

– Здравствуй, Игорь…

– Что ты здесь делаешь? – произнес Игорь, багровея на глазах.

– Работаю… Сегодня первая лекция! Меня Зоя Марковна взяла к себе на кафедру. А почему ты говорил, что у вас вакансий нет? Зоя Марковна жалуется – преподавателей не хватает…

– Да пошла она к чертовой матери, твоя Зоя Марковна! Мы же, кажется, договорились – ты не лезешь в мою жизнь!

– Я и не лезу… Мне просто нужна работа… Ты же знаешь мою ситуацию! У папы недавно был инфаркт, он больше не может…

– Ты думаешь, почему я не хотел брать тебя сюда, а?! У меня жесткое правило – никаких служебных романов! Так что выбирай, дорогая: или я, или…

– Игорь! При чем тут ты! Мне нужна работа! Я не собираюсь никого эпатировать нашими отношениями!

– Эпатировать? – Это слово почему-то окончательно его взбесило. – Так какого хрена ты в первый же день разгуливаешь около моего кабинета? Еще хорошо, секретарши сейчас нет!

– Я не разгуливаю! Я знать не знала, где твой кабинет! Мне просто надо пройти на кафедру. Другого пути нет, если ты не в курсе.