Евгения Перова - Индейское лето

– Привет, девчонки! Ой, что я узнала-то! – Она плюхнулась к чайному столику, где Марьяна Николаевна допивала свой кофе, схватила из вазочки последнюю шоколадную конфету, сунула ее в рот и продолжила, слегка шепелявя: – Представляете?! Он уже женился! А?! Вот мужики!

Я, вздохнув, снова повернулась к монитору – ну, это надолго…

– Да кто женился-то? – обреченно спросила Марьяша, наливая Раечке чаю.

– Муж нашей Казачки! А ведь и полугода еще не прошло!

Я так и окаменела у монитора.

– Мне Светка рассказала, она знает подругу ее сестры! А девица-то – представляете?! – лет на тридцать его моложе! И уже беременна. Вот старый козел! Ой, он вообще такой ходок! У него этих баб, говорят, столько было! С одной чуть не десять лет валандался, но ей сейчас, должно быть, уже сороковник. Конечно, на свежатинку потянуло! Эх, какие же они все кобели!

Раечка еще что-то говорила, но я уже не слушала – очень медленно протянула руку, взяла мобильник, так же медленно поднялась и осторожно двинулась к выходу, старательно передвигая ноги: только бы не грохнуться в обморок у них на глазах! Я выбралась на улицу и пошла в парк, все убыстряя и убыстряя шаг, потом побежала, но начала задыхаться и остановилась, схватившись за ствол дерева – я совершенно не могла дышать: воздух не проходил в легкие, застревая в горле. К счастью, рядом обнаружилась скамейка, я рухнула на нее и скорчилась, нагнув голову к коленям – рецепт, почерпнутый из какого-то кинофильма. Это действительно помогло, и я некоторое время сидела там, тяжело дыша и кашляя.

В голове у меня прояснилось – это была одна из тех редких минут, когда спадает пелена самообмана и ты видишь все так, как оно есть на самом деле. Я поняла, что всегда мечтала быть женой Вика, а мои прекрасные рассуждения о собственной неготовности к материнству можно легко выразить двумя словами: «Зелен виноград». Я осознала, что он давно меня бросил, просто я не хотела этого понимать: мы не виделись уже больше полугода – не считать же свиданиями короткие встречи на бегу! Мы давно не разговаривали по телефону – короткие деловые звонки не в счет. Всему этому я легко находила оправдание: просто у нас черная полоса! Сначала сын Вика окончил школу – надо было отмазывать его от армии и пристраивать в институт, потом надолго слег Виталий Алексеевич, после кончины которого мне пришлось заниматься улаживанием наследственных споров, и, наконец, заболела жена Вика… Узнав, что она вряд ли выздоровеет, я начала надеяться, хотя так мучительно было думать, что мое счастье зависит от смерти другого человека! Но все-таки надеялась, строила планы, даже искала в Интернете статьи о том, каково рожать после сорока… И вот оказалось, что никакая это не черная полоса, а конец света.

«А может, это просто нелепые слухи? – вдруг подумала я. – Нашла кому верить – Раечке!» И решительно набрала номер Вика – он ответил тотчас, словно только и ждал моего звонка:

– Привет, я как раз собирался…

Но я перебила его и спросила:

– Говорят, ты женился? Это правда?

– Это не телефонный разговор! – быстро произнес он.

– Я не собираюсь с тобой встречаться. Просто ответь на мои вопросы, и я отстану. Так это правда?

– Да, – ответил он, помолчав.

– Я ее знаю?

– Нет.

– И сколько ей? Двадцать? Двадцать пять?

– Двадцать восемь.

– На каком она месяце?

Вик молчал.

– Ответь мне. Это последний вопрос.

– Почти семь, – тихо сказал он, и я тут же отключилась.

В голове у меня лихорадочно крутились колесики калькулятора: «Она моложе меня на десять лет, соответственно, Вик старше ее на двадцать шесть… О господи… О чем он только думал?! Почти семь месяцев беременности… Все ясно… Значит, она появилась еще при мне…» Незаметно для себя я встала и куда-то пошла, очнулась, когда вода заплескалась у самых моих ног: я стояла на старинном лодочном причале около мраморного льва – раньше их было два, но один пропал в годы Отечественной войны. Все это время телефон у меня в руке разрывался от звонков, но я их сбрасывала, не догадавшись совсем отключиться. Мобильник снова затрезвонил – я поднесла его к уху и, не слушая, что там говорит Вик, сказала:

– Я всегда любила тебя. Больше жизни. Мечтала выйти за тебя замуж. Хотела от тебя ребенка. Всегда хотела. А теперь живи с этим как знаешь. Прощай.

Я широко размахнулась и бросила мобильник в пруд, спугнув дремавшую на легкой волне утку. Вернувшись в отдел, я отпросилась у Марьяны Николаевны – та встревоженно на меня посмотрела:

– Да-да, конечно, иди! Может, чайку выпьешь на дорожку? Или чего покрепче? У нас коньячок есть! А то ты уж очень бледная!

Я отказалась и даже попыталась улыбнуться, но боюсь, получилось плохо. Дойдя до двери, я вдруг остановилась – Марьяша отчетливо всхлипнула у меня за спиной – и медленно повернулась. Увидев выражение моего лица, Марьяша вскочила и кинулась ко мне, протягивая руки, словно боялась, что я сейчас упаду.

– Все это время вы знали, да? – спросила я.

– Да, – ответила Марьяша и обняла меня. – Не все время, но знала. Довольно давно. Пойдем-ка сядем!

Она усадила меня к чайному столику и налила воды в чайную чашку – и я с жадностью выпила. Марьяша села рядом, взяла меня за руки и заговорила:

– Двадцать пять лет назад у нас с Виктором был небольшой романчик. Мы учились вместе. Встречались года полтора, потом разбежались, но остались друзьями. Он время от времени приходил ко мне плакаться в жилетку. Это я сосватала его в наш музей. А тут Казачка положила на него глаз, ну, я и пришипилась в уголке. А лет десять назад он вдруг заявился: напился, плакал, говорил, что жить без тебя не может. Вы тогда поссорились. Спрашивал, что ему делать. А что я могла посоветовать?! Я со своей-то жизнью справиться не могу, какая из меня советчица! Вот так я и узнала.

– Боже мой… – тоскливо произнесла я. – А я-то старалась… Врала вам… Виталика выдумала… Вот вы развлекались, должно быть!

– Нет, – очень серьезно сказала Марьяша. – Я совсем не развлекалась. Я жалела тебя, девочка! Я ведь все понимаю: ты так защищалась. И его защищала. Нет, какой же он идиот!

Мы еще немного посидели, и я все-таки выпила чаю с коньяком, который соорудила мне Марьяша. Она даже порывалась меня проводить, но я сказала, что справлюсь. До дома я доехала на автомате – в голове безостановочно крутилась лишь одна мысль, вызывая нервное хихиканье: «Она ждала его и ждала… Пока не дождалась». Но я как-то сообразила зайти в магазин, где накупила разных деликатесов, вина и даже маленький тортик. Дома я первым делом отключила городской телефон и влезла в Интернет: Вик успел накидать мне кучу писем и сообщений – я удалила все не читая, а потом забанила его везде, где могла. Все это время у меня звучала музыка – подборка любимых песен, среди которых была и «Донна» Джоан Баэз. Внезапно мне стало интересно, о чем это она поет. До этого я не особенно вслушивалась в слова, да и не настолько знаю английский, чтобы понять смысл. Я открыла статью в Википедии, почитала и застыла с раскрытым ртом: вот это да! Мне думалось, что это песня о любви, а она про теленка:

На возу лежит теленок,

Крепко связанный лежит.

В небе звонкий жаворонок –

Пташка вольная кружит…

Говорит мужик теленку:

Знать, такой уж твой удел,

Был бы пташкой-жаворонком,

То летел б куда хотел.

Так уж выпало телятам –

Быть добычей мясника,

Ну а кто рождён крылатым,

Никому он не слуга.

Ветерок смеется,

Чуть колышет рожь,

Он весь день, весь день смеется

И почти всю ночь.

Донна, донна, донна, донна…

Я хмыкнула, потом засмеялась – ну правда же смешно! Я хохотала и хохотала, а потом оказалось, что я рыдаю в голос и не могу остановиться. Наверно, у меня была истерика. Никогда еще такого не случалось. Я колотила кулаками по подушке и кричала, пока мне не застучали в стену соседи. Я притихла и еще немного полежала, всхлипывая и вздыхая. Потом встала, умылась, нашла большой мешок для мусора и сложила в него все вещи Вика: тапочки, халат, пижаму, запасные трусы, носки и рубашки, пару маек, зубную щетку, бритву, лосьоны, кремы и дезодоранты, а еще книги, украшения и безделушки, что он мне дарил. Пластинку я оставила – Джоан-то точно ни в чем не виновата. И вынесла мешок на помойку.

Потом сообразила себе праздничный ужин – сделала сырные корзиночки из лаваша. Это очень просто: у меня есть шесть маленьких тефлоновых формочек, я смазала их маслом и выложила кусочками тонкого лаваша, а внутрь – тертый сыр с яйцом и зеленью. А чтобы было интересней, в каждую корзиночку я добавила что-нибудь свое: маслины, креветки, кусочки вяленых помидоров или бекона. Поставила все это запекаться в духовку. Еще понаделала множество закусок на шпажках, нанизав наобум разноцветные помидорки черри, кусочки сыра и бекона, ломтики копченой колбасы, маслины и маринованые корнишоны. Выложила в мисочку миндальные орехи, открыла шардоне и налила себе полный бокал – я больше люблю сухое белое вино, чем красное.

Пировать я решила в спальне: устроила гнездо из подушек, поставила рядом журнальный столик с вином и закусками, потом подумала, что такой изысканный ужин требует соответствующего наряда, и распаковала новый комплект: черные шелковые брюки и кружевной топ, а сверху – легкий пеньюар, тоже кружевной. Потом взяла и накрасилась как на парад. А пусть! Раскрашивая лицо, я думала, какой бы фильм мне посмотреть? Кровавый триллер, заумный детектив? Нет, французскую комедию! «Старую деву» с Анни Жирардо или…

Тут раздался звонок в дверь. Я оглядела себя в зеркало, осталась довольна увиденным и не спеша двинулась открывать. Как я и думала, за дверью оказался Вик с огромным букетом желтых роз. Он оторопел – наверно, ожидал увидеть меня в старом халате и с опухшей от слез физиономией. Впрочем, где-то час назад я так и выглядела.

– Пришел с прощальным визитом? – спросила я. – И розы удивительно кстати. Желтый – цвет измены, ты не знал?

– Других не было, – буркнул он. – Ты не хочешь меня впустить?

– Нет.

Он явно не знал, что делать дальше, и растерянно топтался на площадке – я же с интересом ждала продолжения драмы. Господи, неужели этого человека я так сильно любила?!

– Ну, тогда… В общем… Прости меня! – наконец произнес он.

– Бог простит! – я посмотрела Вику прямо в глаза, и он отшатнулся, как от удара. Потом нагнулся, возложил цветы к моим ногам, развернулся и побежал вниз по лестнице. Я машинально подобрала розы, закрыла дверь, шагнула в комнату и застыла, провалившись в какую-то черную дыру. Очнулась я, когда все розы были оборваны: я с недоумением посмотрела на желтые лепестки у себя под ногами, потом на руки в крови – поранилась о шипы. Я собрала лепестки и выкинула их с балкона – они так красиво порхали на ветру…

«И ничего страшного! – думала я, промывая ранки перекисью. – Не так уж было и больно!» В конце концов, вечер удался: я допила вино, съела все закуски и половину тортика, посмотрела полтора фильма с высоким блондином в черном ботинке – на середине второго я заснула. Назавтра я купила новый мобильник, но рингтон поставила старый. Почему бы и нет? Ведь это такая забавная песенка! Жизнеутверждающая, я бы сказала. На самом деле ты всегда сам выбираешь, кем тебе быть – жалким связанным теленком или вольным жаворонком.

А с меня хватит: слишком долго я тряслась на этом возу!

Теперь хочу летать.

Катя неслась, не разбирая дороги. И зачем она только решила срезать путь и пройти дворами?! Как будто мало того, что с ней сегодня уже произошло! Так нет, надо же было наткнуться еще и на… И как ей теперь «развидеть» то, что она увидела? И вообще, как теперь жить?! Катя присела на первую попавшуюся скамейку и, закусив губу, уставилась в пространство. Ее мир, пошатнувшийся было пять лет назад, снова накренился, как терпящий бедствие корабль, а как залатать пробоину, Катя не знала. И посоветоваться ей было решительно не с кем. Вздохнув, она набрала номер матери, вовсе не собираясь ничем с той делиться – просто хотелось услышать родной голос. Но родной голос рявкнул в трубку: «Я занята!» – и Катя огорчилась. Она знала: поняв, кто звонил, мать расстроится. Вот вечно она так! Ну ладно, сколько можно тут сидеть – и Катя направилась в сторону метро…

Лёка посмотрела на часы и включила духовку – пора ставить запеканку! Митя задерживается, но Катюшка как раз успеет к ужину. Как всегда, при мысли о Кате Лёку охватило чувство огромного незаслуженного счастья: Катя жила у них второй год, и Лёка воспринимала девочку как их с Митей общего ребенка[2]. Жажда материнства проснулась в ней слишком поздно, и Лёка тосковала, представляя, как было бы прекрасно почувствовать зарождение новой жизни – раньше возможная беременность вызывала у нее содрогание. А может, потому и тосковала, что мечтать о ребенке стало безопасно – взяться-то ему уже неоткуда.