Глеб слушал Лёлю, вспоминал, думал и вдруг осознал, что вполне мог прийти сегодня вечером домой и увидеть мертвую Леру! Если бы не Лёля с ее предчувствием! Лёля жила у мужа, но работала вместе с Лерой. В обед она зашла к сестре в отдел, там сказали, что Лера приболела и сегодня не придет. Лёля стала звонить, но безрезультатно – потом выяснилось, что Лера отключила телефон. Лёля внезапно страшно испугалась, сама не зная чего, отпросилась с работы и помчалась к сестре. Открыла дверь своим ключом и застала Леру, когда та допивала последнюю порцию таблеток. Ей удалось вызвать у Леры рвоту, потом Лёля позвонила знакомому врачу, тот приехал, принял необходимые меры…

– Почему ты не вызвала «Скорую»?!

– Ты что, не понимаешь? Лерку отправили бы в психушку, как всякого суицидника! Оно нам надо?! Врач сказал, что доза была убойная. Так что я очень вовремя приехала.

Вот тут Глеб и завалился в обморок. В буквальном смысле – грохнулся на пол, съехав со стула. Так что Лёле пришлось выплеснуть ему в лицо стакан воды. Очухавшись, он заполз обратно на стул, послушно выпил какое-то лекарство, подсунутое Лёлей, и долго сидел, обхватив голову руками. Внутри у него все дрожало.

– Ну ладно, не переживай ты так! – сказала Лёля, с жалостью глядя на мрачного Глеба. – Все ж обошлось! Просто будь с ней поласковей.

– Да, – кивнул Глеб. – Да, конечно. Я пойду к ней?

– Иди. Я, пожалуй, тут переночую. А то кто вас знает! Сейчас Толе позвоню…

Но Глеб уже не слышал – он встал и поплелся к Лере: ноги совершенно не хотели его слушаться. Лера лежала на животе, одна рука бессильно свисала с кровати, одеяло сбилось, обнажая правую ногу и часть бедра в трогательных розовых трусиках. Глеб смотрел и видел совсем не ту Леру, против которой он так долго настраивался, а жалкую девочку, одинокую, потерянную, лишенную любви. А ведь он обещал заботиться о ней! Глеб прикрыл на секунду глаза, потому что даже сердце заболело от мучительного сострадания. Лег рядом с женой – она не проснулась. Он слушал ее неровное дыхание, изнемогал от нежности и чувства вины, а потом, очевидно, задремал, потому что испуганно вскинулся, когда Лера завозилась рядом, всхлипывая и лепеча: «Глеб, Глеб…» Она плакала во сне, и когда Глеб обнял ее, вцепилась в него что есть силы.

– Тихо, тихо, – забормотал Глеб. – Все хорошо! Бедняжка моя… Проснись, дорогая! Это только сон!

Лера очнулась с рыданием, поняла, что рядом муж, и затряслась:

– Глеб! Ты пришел!

А потом они одновременно произнесли: «Прости меня!» – и невольно улыбнулись сквозь слезы. Глеб обнимал жену, целовал ее лицо, дрожащие губы и понимал, что он безумно соскучился. Оказывается, все это время ему страшно не хватало ее ночного присутствия: тепла ее тела, нежного запаха волос и кожи, объятий, прикосновений… Глеб чувствовал неимоверно острое вожделение, замешанное на болезненной жалости и нестерпимой ярости, направленной прежде всего на себя самого – за то, что допустил все это, но и на Леру – за то, что заставила его пережить такое сильное потрясение.

Именно в эту ночь они и сотворили Антошку. Беременность Леры протекала очень тяжело: она мучилась от токсикоза, лежала на сохранении, пережила кесарево, а потом пребывала в послеродовой депрессии. Она плохо управлялась с ребенком: молока у нее почти не было, Антошка все время орал, а шрам на животе только добавлял горечи – мало того, что никудышная мать, так еще и уродина!

Если бы не Лёля, они бы не выжили. Ее брак не продержался и полутора лет, да и какому мужу понравится, что жена постоянно пропадает в доме сестры! Так что Лёля вернулась домой – к всеобщей радости: маленький Антошка ее просто обожал и звал Нёней. Лерина депрессия постепенно прошла, Антошка подрос и стал таким забавным, что все только умилялись, Лера вышла на работу, и через некоторое время ее назначили заведующей отделом – правда, не тем отделом, откуда она выжила Инессу Матвеевну, а совсем другим. Лера как-то внутренне успокоилась и расцвела: еще бы, она впервые была явно успешнее незамужней и бездетной сестры – выяснилось, что Лёля бесплодна.

А у Лёли вдруг начался роман с совершенно неподходящим, как считала Лера, человеком – Глебу же Лёлин избранник скорее нравился. Саша Горелик – небольшого роста, с волосами, словно черное пламя. Глеб дразнил Лёлю: этот, твой – дыбом волоса! Роман был тяжелый и закончился плачевно: Горелик собрался уезжать в Израиль, звал Лёлю с собой, она разрывалась между любовью и семьей, прекрасно понимая, как ее поступок может сказаться на карьерах сестры и зятя. А как это переживет Антошка, к которому Лёля прикипела всем сердцем? В общем, Горелик уехал один, без Лёли. А потом произошло событие, которое чуть было не развалило семью Сотниковых окончательно.

Началось все с переезда: их старый дом шел под снос, жилье предложили где-то у черта на куличках – в Бирюлево! Лера развила бурную деятельность, в результате которой Сотниковы оказались в двухкомнатной квартире на Фрунзенской набережной, а у Лёли появилась кооперативная однокомнатная квартирка все в том же Бирюлево. Глеб несколько удивился щедрости Леры, которая добавила сестре денег на кооператив: Лера не отличалась особой щедростью. Конечно, им было тесновато на Фрунзенской, хотя и потолки высокие, и кухня большая, и район хороший. Маленькую комнату отдали Антону, а в большой устроили спальню и кабинет для Глеба – Лера нашла в антикварном магазине старинную ширму, которой отгораживали кровать.

На этой самой кровати Глеб и застал свою жену с любовником. Ситуация была – пошлее не придумаешь! Он на день раньше вернулся из командировки: последние доклады конференции не представляли для него никакого интереса, да и зуб внезапно разболелся, так что Глеб промаялся всю ночь, лежа на верхней полке скорого поезда Ленинград – Москва. Надо сказать, зубная боль прошла тут же, как только он увидел, что происходит в их семейной спальне: Глеб совсем не рассчитывал застать дома жену, которая в это время должна быть на работе! Впрочем, первым делом он увидел со спины мужскую фигуру, ритмически двигающуюся над распростертым женским телом, и некоторое время оторопело смотрел, разинув рот. Потом громко кашлянул и под отчаянный вскрик жены ушел на кухню. Через некоторое время к нему выползла Лера – любовник позорно сбежал. Они посидели в тягостном молчании, потом Глеб поднялся и пошел к дверям, благо даже пальто снять не успел. «Какая же ты!..» – Он бросил на ходу грубое слово (Лера тут же зарыдала) и хлопнул дверью. Поехал он к Лёле – а куда еще было ему деваться? По дороге купил бутылку водки и явился к Лёле уже поднабравшимся. Лёля сразу все поняла и, мрачно вздохнув, поставила перед ним стакан, плетенку с хлебом, достала какую-то закуску.

– Значит, ты была в курсе? – спросил Глеб, злобно глядя на Лёлю. – И покрывала ее? Ну давай, расскажи мне, как твоя сестра меня любит! Поведай, какое это нежное и трепетное создание! Что, ты и это одобряешь?

– Не одобряю, – сказала Лёля и налила себе водки. – Да, я случайно узнала. Но не понимала, как лучше: сказать тебе или не говорить. Прости.

– Давно это длится?

– Года два, наверное. Не знаю точно.

– Значит, это началось еще на старой квартире?! А-а! – вдруг догадался Глеб. – Так вот почему она дала тебе денег на кооператив! Плата за молчание?

– Возможно.

Ночевать Глеб остался у Лёли на диване, а утром ни свет ни заря примчалась Лера: отвела сына пораньше в школу и поехала в Бирюлево. Ее появление получилось весьма эффектным: раздался звонок в дверь, а потом крик Лёли:

– Глеб! Да скорей же!

Глеб никак не мог прийти в себя после вчерашнего, мучаясь страшным похмельем, но выглянул в коридор и ахнул: Лёля с трудом удерживала пребывавшую в полуобмороке сестру, по лицу которой текла кровь.

– Что случилось?!

– Там лед… Я упала… Я не нарочно…

И Лера отключилась. Ударилась она сильно – видимо, песцовая шапка слетела при падении, и Глебу пришлось идти ее разыскивать. В другом сугробе валялась Лерина сумка, про которую она вообще забыла. В конце концов ранку на виске промыли перекисью, Леру уложили на кровать, и Лёля все-таки отправилась на работу, строго сказав Глебу на прощание:

– Надеюсь, вы тут не поубиваете друг друга.

Глеб только вздохнул. Он сел на стул рядом с кроватью, где лежала бледная Лера, и спросил:

– Как ты? Не тошнит? Голова не кружится?

– Немножко, – прошептала Лера. – Но я просто испугалась, сотрясения нет, мне кажется.

– В глазах не двоится? Сколько пальцев ты видишь?

Лера взглянула на его оттопыренный указательный палец и чуть усмехнулась:

– Один.

Они долго молчали, потом Глеб спросил:

– Ну и кто он?

– Ты же видел!

– Все, что я видел, – его голая задница. Согласись, что по такой детали трудно опознать человека.

– Это Гена. Геннадий Приступницкий.

– Кто? Генка? Ты, что, получше не могла найти? Он же лет на пятнадцать тебя моложе.

– На восемь.

– Конечно, это меняет дело! И фамилия-то соответствующая – Преступницкий.

– Пишется через «и». От слова «приступ», а не «преступник».

– Какая разница! И как долго вы…

– Почти два года. Но мы нечасто встречались, правда! Всего раз пять… шесть…

– Ну да, или семь-восемь. И у тебя хватило наглости привести его в наш дом?

– Нет! Это только вчера. Честное слово!

– Что ты знаешь о чести, а? Ты, дрянь!

Глеб грязно выругался и вскочил со стула – Лера испуганно подалась к стенке, но он тут же справился с собой и отошел к окну:

– Рассказывай! – произнес он, не поворачиваясь.

– Знаю, я виновата. Но… Понимаешь, он так влюбился! И я не устояла…

– Влюбился, как же! – раздраженно буркнул Глеб, глядя на снежные хлопья за окном.

– В меня никто никогда не влюблялся.

Голос Леры звучал так печально, что сердце Глеба дрогнуло. «А ведь и правда!» – подумал он и обернулся: Лера сидела на кровати и растерянно смотрела на Глеба. Левая часть лица у нее опухла, а под скулой уже наливался синяк.

– А он цветы дарил, руки целовал… Говорил, что прекрасней меня нет. Что жить без меня не может. Я долго не сдавалась, правда! Даже не знаю, как это вышло… О чем я только думала!

– Ну и как тебе с ним? Нравилось? В постели?

Лера опустила голову:

– Не особенно.

– Тогда почему?

– Я не знала, как это прекратить. Он очень приставучий.

Приставучий! Это детское слово совершенно выбило Глеба из колеи – ярость, копившаяся со вчерашнего дня, иссякла, и он чувствовал какое-то болезненное сострадание, из-за чего страшно на себя злился.

– Господи, какая же ты дура! – воскликнул он, не зная, чего ему хочется больше: врезать ей как следует или… Или обнять и утешить.

– Ну да, дура, – грустно согласилась Лера. – Ты теперь со мной разведешься?

– Я еще не решил. А что ты сама думаешь?

– Гена хочет, чтобы я ушла к нему.

– Ты-то чего хочешь?

– Я хочу быть с тобой.

Лера закрыла лицо руками, потом снова легла и повернулась к стене. Глеб так и стоял у окна, глядя на ее спину, обтянутую пестрым вязаным свитером. Глеб думал, что делать: разводиться? Или простить? Черт побери все на свете! Он представил себе громоздкую процедуру развода и все сопутствующие обстоятельства: уйти ему некуда, значит, надо разменивать квартиру… А что будет с Антошкой? Развод родителей разрушит весь его мир! Но главное, и Глеб это сознавал, он никогда не сможет выкинуть Леру ни из своей жизни, ни из своего сердца. Она мать его сына, вместе они прожили уже… Да почти двадцать лет! И пусть временами Лера его чудовищно раздражала, Глеб всегда чувствовал свою ответственность за жену – ответственность, возложенную на него Мих Ником и Раисой Семеновной, которым он обязан по гроб жизни. В глубине его души навечно запечатлелся образ трогательной девочки с тонкими косичками – как она просияла, когда он назвал ее принцессой!

– Ну ладно, – сказал Глеб, тяжко вздохнув. – Надо ехать домой. Или еще полежишь? Как ты себя чувствуешь?

– Нормально.

По голосу Леры было понятно, что она все это время беззвучно плакала.

– Я вызову такси.

– Хорошо. – Она встала с кровати. – Глеб, я хотела сказать… Чтобы ты не волновался. Ну, если решишь разводиться. Ты не беспокойся, я ничего с собой не сделаю. Я как-нибудь переживу, правда.

Глеб молча смотрел на жену, потом мрачно произнес:

– Мы не станем разводиться.

Домой они уехали не сразу, потому что оба внезапно ощутили зверский голод, и Глеб кое-как сварганил яичницу-глазунью – у Леры все валилось из рук, и в такси она сразу заснула, потому что предыдущую ночь совсем не спала. По дороге они заехали за сыном, который ужасно этому обрадовался. Синяк матери его впечатлил:

– Ничего себе ты навернулась! Больно, да?

Этот невыносимо длинный день все тянулся и тянулся: как нарочно телефон звонил не умолкая – лаборантка с кафедры, дипломники Глеба, приятели Антона, коллеги Леры, которым внезапно понадобилась ее помощь в каких-то организационных вопросах… Пару раз, как показалось Глебу, звонил приставучий Гена, но Лера, испуганно глянув на мужа, тут же вешала трубку. Она ничем не могла себя занять и либо бродила по квартире как потерянная, либо застывала на одном месте, рассеянно глядя в пространство. А Глеб мучился вопросом: где ему провести ночь? Спать в одной постели с женой ему категорически не хотелось, но, похоже, выхода не было: на кухонном диванчике он просто не поместился бы, идти в комнату сына было невозможно… Достать спальник и устроиться на полу? Это уж слишком. «Ладно, черт с ним! – наконец, решил Глеб. – Надеюсь, она сменила простыни…» Зайдя поздно вечером в спальню, Глеб увидел, что Лера рассматривает в зеркале свое бедро – заметив мужа, она тут же опустила подол ночной рубашки, но Глеб успел увидеть впечатляющий синяк.